Глава 7
Вкус свободы
Оригинал – журнал "Солнце Шамбалы".
После тринадцати с лишним лет за решёткой краткий миг горькой радости от ощущения свободы напоминает заключённому о его гуру и свободном, радостном состоянии ума, которое доступно ему в любой момент.
Охранник контрольного центра показал мне знаком подойти ближе к стеклу, чтобы он мог идентифицировать мою личность, и в тот же момент неожиданно раскрылись стеклянные двери пропускного пункта. Я двинулся навстречу свободной жизни, смакуя каждый шаг по каменным ступенькам, ведущим к главным воротам строгорежимной больницы федеральной тюрьмы города Спрингфилда штата Миссури. День был изумительный – ни облачка в чистом, лазурном небе. Воздух уже был по-осеннему прохладным, но на полуденном солнце было вполне тепло. Высоко на вершине флагштока главной сторожевой башни центрального входа на ветру развивался огромный американский флаг.
Чуть более тринадцати лет назад меня привезли сюда в наручниках и кандалах, одетого в оранжевую тюремную робу. А сейчас я снова был свободным человеком. На мне были брюки, спортивная куртка и ботинки, и я ждал такси, чтобы ехать в аэропорт. После тринадцати с половиной лет взаперти я никак не мог поверить, что я предоставлен сам себе – на мне нет наручников, меня никто не охраняет и мне нечего бояться. Это было время дневной пересменки, и довольно много людей, работающих в тюрьме, проходили мимо меня в обе стороны. Знакомые кивали мне, некоторые даже остановились поболтать. Остальные же даже не обращали на меня внимания. Буквально несколькими минутами раньше я был заключённым тюрьмы строгого режима, где при любой попытке спорить с представителем администрации на меня без промедления обрушилось бы неизбежное возмездие. Теперь же моё нахождение за воротами и моя одежда внезапно сделали меня в их глазах обычным, нормальным человеком.
Пока я стоял там на тротуаре, у меня возник целый спектр сильных чувств. Всего лишь вчера пришло известие о смерти моего отца. Мне предоставили трёхдневную увольнительную без сопровождения в связи со смертью близкого родственника, чтобы я смог принять участие в церемонии похорон и побыть со своей семьёй. Последние семь месяцев мой отец мужественно боролся с раком лёгких. Он прошёл через тридцать одну процедуру облучения и четыре курса химиотерапии и, казалось бы, уже вышел из схватки победителем, но всего лишь несколько недель после его семьдесят восьмой годовщины повреждённые лёгкие и перегруженное сердце не выдержали.
Один из моих худших кошмаров – потерять кого-нибудь из родителей, находясь за решёткой – стал реальностью. Моя надежда, что отец доживёт до моего окончательного освобождения, рухнула. В тот день, когда я вернулся в свою камеру после телефонного разговора, из которого узнал, что отец умер, у меня был настоящий нервный срыв. Я плакал и плакал. А вот сейчас я стоял на солнышке, дыша свежим воздухом, испытывая ужасную боль внутри, и скрывал её, пытаясь улыбаться красоте и величественности осеннего полудня холмистого плато Озарк.
Получение увольнительной без сопровождения в связи со смертью близкого родственника – нечто беспрецедентное для тюрьмы с таким строгим режимом. Обычно заключённого везут на похороны в наручниках и кандалах в сопровождении двух, а иногда и четырёх охранников. Заключённому, как правило, дозволяется присутствовать лишь на самой церемонии захоронения, и он обязан оплатить все издержки из своего кармана, включая суточные охранникам за переработку. Мысль о том, что мне придётся присутствовать на похоронах отца в наручниках в сопровождении охранников, просто сводила меня с ума.
Конечно, будучи заключённым, которому оставалось до освобождения всего полгода, я формально являлся заключённым общего режима и мог вполне претендовать на перевод в другую тюрьму, где правила не были такими строгими. Я оставался в тюрьме строгого режима лишь из-за своей добровольной работы в тюремном хосписе, где я помогал пациентам с 1987 года. Но даже учитывая всё это, начальник тюрьмы здорово рисковал, давая мне увольнительную без сопровождения, и я искренне благодарен ему за этот сострадательный поступок.
Я стоял и смотрел в небо и думал о своём буддийском учителе – Чогьяме Трунгпе Ринпоче. До сих пор каждый раз, когда я смотрю в небо – особенно в безоблачную погоду, – мне вспоминаются мой учитель и то счастье, которое я испытывал каждый раз, находясь рядом с ним. В 1987 году, когда его не стало, я отбывал второй год своего заключения. Узнав о его смерти, я был опустошён и испытывал глубокое раскаяние. Я понимал, что сильно подвёл его. Он был мне лучшим другом и сделал для меня всё, что было в его силах, а я даже не смог быть рядом, когда он доживал последние годы своей жизни.
В течение нескольких недель после смерти своего учителя я проводил значительную часть времени, прогуливаясь по дорожкам тюремного двора. Там мне было легче всего ощущать его присутствие, которое, казалось, воцарилось в бескрайнем просторе неба. Я ожидал, что меня накроет глубокая депрессия, но на самом деле каждое утро я просыпался в достаточно бодром расположении духа, и это приподнятое настроение не покидало меня в течение дня, приближаясь порой к экстазу или тихому восторгу, особенно во время моих прогулок по тюремному двору. Без сомнения, осознавание того факта, что учителя больше нет, вызывало у меня ощущение пустоты и непостоянства, но они напоминали лишь рябь на поверхности намного более глубокого позитивного состояния ума, которое было очень стабильным.
Я думал об отце, всматриваясь в чистое синее небо, и тут у меня вдруг появилось то неподдельное тёплое чувство, когда печаль и радость смешаны воедино. Трунгпа Ринпоче говорил, что это чувство является признаком того, что мы по-настоящему живы и осознанны. Он всегда учил, что для того, чтобы взбодриться, человеку достаточно установить связь со своими внутренними здравомыслием и благополучием, которые он называл "основополагающая добродетель". Ринпоче говорил, что мы обладаем неиссякаемым источником радостной, пробуждённой энергии. Такому тупоголовому парню как я было, видимо, необходимо загреметь в тюрягу и там начать относиться к практике достаточно серьёзно, чтобы наконец понять, что Ринпоче говорил правду. Годы ежедневной практики и регулярных ретритов привели к тому, что это безусловное радостное состояние ума стало определять всю мою жизнь в заключении. Я, может, и не присутствовал в этом состоянии непрерывно, но способен был вызвать его в любой момент. Сложно выразить словами, насколько благодарен я был за такую возможность.
Несмотря на печальные обстоятельства, которые этому способствовали, те три дня, что я провёл со своей семьёй, были настоящим благословением. Очень тяжело было поверить в то, что я нахожусь на свободе. Всё казалось сюрреалистичным, особенно в день похорон. Представляю, как тяжело приходилось членам моей семьи. Всего четыре месяца назад они уже проходили через всё это, когда скончался мой семнадцатилетний племянник Дэвид – этот же траурный зал, та же церковь, то же кладбище. Его последний год в средней школе только начался. Этот свободолюбивый парень, в котором вся семья просто души не чаяла, разбился насмерть, сорвавшись с речного утёса, который они с друзьями решили покорить посреди ночи. Отец сильно горевал об этой бессмысленной кончине внука, а сейчас нам придётся похоронить и его.
Мне очень хотелось, чтобы тело отца оставалось ещё какое-то время в доме – хотя бы неделю или несколько дней. Сейчас всё делается так быстро, в такой спешке, а я хотел попрощаться с ним по-людски, как это бывало в старые времена. Я хотел провести с отцом больше времени – вспомнить все радости и печали, погоревать о нём. Путь на кладбище дался нам нелегко. Моя мать, которая довольно хорошо держалась всё это время, начала сдавать: "Я просто не могу поверить, что это происходит – что мы едем хоронить твоего отца". Оставшиеся три дня я провёл с матерью. Мне это было просто необходимо, а уж для неё моё присутствие было ценнее всех сокровищ на земле.
Я чувствовал себя довольно нелепо, когда, возвратившись к воротам тюрьмы на такси, просил пропустить меня внутрь. В этой тюрьме в увольнительные редко когда отпускали, поэтому охранники на воротах просто не знали, что со мной делать. Тот, что в конце концов впустил меня на проходной пункт, с очевидной для нас обоих иронией сказал: "С возвращением!" Всего пара минут ушло на доскональный обыск – "ну-ка, прошманайте этого типа как следует". Затем мне приказали сменить свою гражданскую одежду на тюремную робу. И тут мне бросилось в глаза, как быстро изменилось поведение охранников, как только я предстал перед ними в обычной одежде заключённого. К ним тут же вернулось их обычное пренебрежительное отношение, и они сразу же пустили в ход свои циничные – "твоя задница снова в надёжных руках" – присущие всем тюремщикам, подколки. Ну что ж, по крайней мере, у меня не осталось сомнений, что я вернулся "домой".
Несмотря на то, что я был постоянно занят своими обычными делами и расписание моё было довольно плотным, после возвращения из увольнительной я постоянно пребывал в глубоких раздумьях, и меня просто уносило потоком запутанных, непредсказуемо сменяющих друг друга эмоциональных состояний. Мои дни и ночи были окрашены в цвета гнева и печали, страха и одиночества, ощущения пустоты и болезненного желания. Все эти эмоции перемежались со спокойствием и даже радостью в те моменты, когда я был в состоянии принять и отпустить всё, что со мной происходило. Все эти состояния приходили и исчезали сами по себе, без какого-либо моего участия.
Ничто не смогло подготовить меня к смерти одного из родителей – ни моя одиннадцатилетняя работа добровольцем тюремного хосписа, ни более чем двадцатилетняя практика медитации, ни даже смерть моего собственного духовного учителя. Отец всегда был для меня важным жизненным ориентиром, той неизменной составляющей, с которой я даже время от времени пытался бороться. В последние годы мы сильно сблизились и регулярно общались по телефону. Последний раз мы разговаривали всего за несколько дней до его последней госпитализации. Я знал, что люблю своего отца, и постоянно ему об этом говорил. Но лишь в траурном зале, когда я увидел его безжизненное тело, выставленное в гробу для ритуала прощания, я осознал, насколько сильно я его любил. Его смерть разбила мне сердце.
Я подвёл немало людей в своей жизни – отца, мать, своего учителя, сына и многих других. По какой-то причине людей тянуло ко мне, и многие были ко мне очень добры. Это удивительно, и это вдохновляет меня провести свою жизнь с пользой – приносить другим пользу тем или иным способом.
Последние пять лет я учился у Роси Берни Глассмана, вдохновлённый его уникальным методом созерцательной социальной деятельности. Когда я освобожусь, я хочу вместе с другими активистами работать над созданием коммуны миротворцев, в задачи которой будут входить помощь заключённым и создание инициатив по реформированию исправительной системы. Я просуществовал в этой системе достаточно долго, и она внесла свой вклад в формирование моей личности. Я никогда не смогу просто от неё отмахнуться.
Устремление буддистов направлено на то, чтобы воспринимать всех живых существ как свою семью, и я знаю, что все заключённые – это мои братья и сёстры. Ситуация в тюрьмах США становится всё хуже, и задача нам предстоит не из лёгких – обратить вспять нынешние тенденции, инициировать реформы, оказывать помощь миллионам попавших в трудное положение мужчин, женщин и детей, столкнувшихся с реалиями системы. Кажется, что тут работы хватит на многие поколения активистов. "Миссия всей жизни" звучит, конечно, красиво, но для меня это реальная работа, которую я действительно хотел бы довести до конца.
Глава 8
Трансформация препятствий в путь
Оригинал – транскрипт выступления Флита через две недели после освобождения, Боулдер, 1999.
Когда практикующий буддист попадает в тюрьму на 14 лет, невольно возникает вопрос: "Как такое вообще могло случиться?". В тюрьме не часто встретишь практикующих буддистов со стажем.
Моя жизнь на заре 60-х проходила под знаком поиска чего-то истинного и настоящего. На этот поиск меня вдохновляли воспоминания детства, когда жизнь казалась мне волшебным приключением. Я ясно помнил времена, когда меня окружала сказка, и также ясно я помнил момент, когда эта сказка окончилась. Я так и не смог смириться с той естественной потерей невинности, которую обычно называют "взросление". Я очень тосковал по тому ощущению, когда кажется, что ты открыт всему миру и связан с ним. Желание вернуть это ощущение привело меня к полному разочарованию в социальном и религиозном устройстве мира и подвигло на серьёзные духовные поиски.
Это же желание привело меня к алкоголю и наркотикам. Когда я закончил школу, то был полон разочарования и зол на весь мир. Осенью 1968 года я поступил в один из крупных университетов среднего запада, где с головой погрузился в контркультуру, мир наркотиков и радикальную политику. В конце концов я стал настоящим бунтарём – хотел жить вне системы. Моё мироощущение отличалось жёстким противопоставлением "мы и они" – я воспринимал социально-политическую систему как коррумпированную и ханжескую, а себя представлял членом альтернативной культуры, основанной на мире и любви. В 1972 году я бросил учёбу и отправился в Южную Америку, чтобы вести там жизнь хиппи, бунтаря и духовного искателя в эмиграции. Там я пробовал практиковать в разных традициях и учился медитировать. Особое внимание я уделял буддизму. Ну и, конечно же, я всё ещё употреблял наркотики.
Для того чтобы жить в эмиграции, да ещё и быть при этом представителем контркультуры, мне пришлось уцепиться за представившуюся возможность заниматься время от времени контрабандой наркотиков. В то время я жил в Священной долине инков, которая находится в перуанской провинции Куско. Мой дом находился высоко в Андах, прямо над деревней Урубамба. Чтобы добраться до этого места, нужно было сначала ехать два часа на попутке, а потом ещё проделать долгий путь пешком по направлению к одному из ледников, нависающих над долиной.
В 1974 году к нам занесло одного путешественника. У него с собой был выпуск журнала Rolling Stone, в котором я нашёл статью о том, что в Институте Наропы (который сейчас переименован в Университет Наропы) прошла первая летняя сессия. Даже ещё не закончив читать статью, я уже точно знал, что мне во что бы то ни стало надо туда попасть. Вскоре после этого я принял решение поехать в Колорадо, в город Боулдер, где и находился институт. Вернувшись домой, я настроился вернуться однажды в США и поступить в институт, на факультет Медитативной Психотерапии. А пока я женился на молодой девушке из Куско, которая уже носила под сердцем нашего ребёнка. В результате мы всей семьёй перебрались в Боулдер, и я наконец смог начать занятия. Именно тут я встретил своего учителя Чогьяма Трунгпу Ринпоче. После поступления в институт я много времени уделял практике, участвуя в программах по медитации и длительных ретритах. Мне также посчастливилось быть в числе ассистентов Ринпоче и проводить с ним много времени. К несчастью, я так и не смог отказаться от употребления алкоголя и наркотиков, да к тому же ещё время от времени промышлял контрабандой последних.
Я получал огромное количество учений и практических советов от своих учителей и членов буддийской общины, но в то же время не прекращал жить своей секретной жизнью, где был наркозависимым безумцем и промышлял контрабандой этого зелья. Я не позволял своей наркотической неадекватности хоть как-то проявляться в буддийской жизни, но когда я нырял в свою тайную жизнь, я сразу же полностью слетал с катушек. Подобный образ жизни так и не позволил мне придерживаться дисциплины, необходимой для ежедневной медитации в промежутках между ретритами. Глубоко внутри я понимал, что мне надо завязывать с наркотиками, но я крепко сидел на крючке и не мог ничего с этим поделать.
В какой-то момент мой мир просто рухнул. Моя семейная жизнь превратилась в хаос, моя наркозависимость вышла из-под контроля, и вдобавок ко всему этому я попал под следствие и мной занялись федеральные агенты. Концерт был окончен. Обстоятельства заставили меня свернуть все криминальные дела. Те полтора года, которые оставались мне до приговора и тюрьмы, я проработал продавцом машин – жил жизнью "обычного" человека, которому нужно было содержать семью. При этом я прекрасно осознавал, что меня ждёт тюрьма – от двадцати лет без права досрочного освобождения до пожизненного заключения. Агенты пообещали моему адвокату, что засадят меня как минимум на тридцать лет. Нужно ли говорить, в каком страхе мне приходилось жить? Всё это время я не прекращал употреблять алкоголь, пытаясь с его помощью хоть как-то снять психологическое напряжение.
У меня был выбор – бежать от закона или остаться и встретить это испытание лицом к лицу. Хорошо, что на тот момент у меня не было денег. Будь я тогда при деньгах, соблазн сбежать был бы гораздо сильнее. Идея жить в бегах – с деньгами или без денег, всё равно – казалась мне не особенно привлекательной, но перспектива провести следующие тридцать лет за решёткой меня просто убивала.
Я переговорил с учителями из буддийской общины, и они посоветовали мне остаться и работать с той жизненной ситуацией, которую я сам себе создал, привнеся её на путь практики. К тому же, жизнь в бегах исключала возможность поддерживать контакты с моим учителем Трунгпой Ринпоче, с членами буддийской общины и с моей семьёй.
В мае 1985 года мне предъявили официальное обвинение. Сегодня я ещё был в Боулдере, а назавтра меня доставили в Сент-Луис. А оттуда было уже не сбежать.
Думаю, из всего времени, проведённого мной за решёткой, самыми сложными для меня были первые семь месяцев в окружной тюрьме. Окружные тюрьмы порой бывают настоящим адом – там ещё хуже, чем в федеральных тюрьмах. Существует много федеральных тюрем, про которые можно сказать, что они похожи на ад, но даже по сравнению с ними окружные тюрьмы гораздо хуже. В эти первые месяцы я испытывал самый сильный стресс за всё время заключения. Правительство потратило полмиллиона долларов на то, чтобы закопать меня живьём. Это весьма "интересный" опыт – на ринг вызываются Флит и правительство США – давай, парень, попробуй выиграть! И семью свою я тоже сильно подставил. Моя семья довольно известна в Сент-Луисе, и в силу сложившихся неблагоприятных обстоятельств – которые были целиком на моей совести, – а также из-за желания правительства сделать процесс показательным, суд надо мной состоялся в их родном городе. Из-за моих ошибок и раздутого газетами скандала на всю мою семью легло пятно позора, и мало что вызывает у меня в жизни больший стыд.
Мои жена и сын остались без мужа, отца и без гроша в кармане. Вдобавок ко всему эта ситуация поставила в неприятное положение несколько моих близких друзей, которым пришлось отвечать на вопросы следователей.