Я пришел в двадцать минут одиннадцатого и сдал Росе Кабаркас последние карты моей жизни, распорядился относительно девочки после моего ужасного конца. Она решила, что на меня произвело такое впечатление убийство в ее доме, и поддела: "Если собрался умирать, то, сделай одолжение, не здесь". Но я ответил: "Случись что, скажешь, что меня сбил поезд на Пуэрто-Коломбиа, хотя эта жалкая жестянка, не способная сбить даже комара".
Готовый ко всему, в ту ночь я лег на спину в ожидании последней боли в первый миг моего девяносто первого года. Услышал далекие удары колокола, почувствовал аромат души Дельгадины, спавшей на боку, услыхал чей-то крик у горизонта и рыдания того, кто, возможно, умер в этой комнате сто лет назад. И тогда я погасил свет с последним вздохом, сплел свои пальцы с ее, чтобы повести ее за руку, и сосчитал двенадцать ударов полуночи на колокольне, глотая последние слезы, пока не запели ранние петухи, и тогда разлился благовест и взвились праздничные фейерверки во славу и честь того, что я жив и здоров в мои девяносто лет.
Первое, что я сказал Росе Кабаркас, было: "Я покупаю тебе дом, вместе с лавкой и садом". Она ответила: "Давай заключим уговор стариков: тому, кто переживет, остается все, что принадлежало другому, и подпишем у нотариуса". - "Нет, когда я умру, все должно достаться ей". - "Какая разница, - сказала Роса Кабаркас, - я позабочусь о девочке, а потом оставлю ей все, и твое, и мое, у меня никого больше нет в этом мире. А пока давай поставим в твоей комнате кондиционер, оборудуем хорошую туалетную комнату, и чтобы были твои книги, и твоя музыка".
- Думаешь, она согласится?
- Ах, мой грустный мудрец, ты, конечно, старый, но ведь не идиот, - захохотала Роса Кабаркас. - Эта бедняжка с ума сходит от любви к тебе.
Я вышел на сияющую улицу и первый раз в жизни узнал самого себя у горизонта моего первого столетия. Мой дом, тихий и убранный, в четверть седьмого утра начинал заливаться радужным светом счастливой зари. На кухне в полный голос пела Дамиана, и кот, живой и здоровый, как никогда, обвил хвостом мои щиколотки и пошел со мной к письменному столу. Я приводил в порядок стол - пожелтевшие бумаги, чернильница, гусиное перо, - когда солнце прорвалось сквозь миндалевые деревья парка, и почтовое речное судно, задержавшееся на неделю из-за засухи, с ревом вошло в портовый канал. Наконец-то настала истинная жизнь, и сердце мое спасено, оно умрет лишь от великой любви в счастливой агонии в один прекрасный день, после того как я проживу сто лет.
Май, 2004 г.