Экскурс. Игры богов, или Личности в до-истории
Как известно, молва приписывала авторство Стонхенджа великому и могучему магу Мерлину, который посоветовал Амвросию Аврелиану возвести такой могильник над могилой 460 британских князей, убитых предводителем саксов Хенгистом:
"Коли желаешь ты украсить могилу этих людей достойно, дабы вовеки была она отмечена, пошли за Пляской Великанов".
И когда Мерлин перенес камни, несть числа было удивленным. Он же ответил на изумление присутствующих, что если бы они увидели, какие чудеса умеют творить скифы, то удивились бы еще больше. В связи с этим английский поэт XVIII века Томас Уортор в своем посвящении Стонхенджу напишет:
"О, древний памятник!
Со скифских берегов
Не Мерлином ли ты сюда перенесен?"
При чем же здесь скифы? Дело в том, что у скифов Мерлина звали бы… Мену ("бог-камень"). Может, легендарный Мерлин по окончании строительства Стонхенджа как раз и уплывает на стеклянном корабле к "скифским берегам"?..
Римляне объединили скифское божество и Мерлина (по созвучию их имен) и назвали их обоих богом Меркурием или же Гермесом.
Гермес Трисмегист, в эзотерической традиции - бог науки и тайных знаний. Эзотерики так напрямую и связывают Стонхендж с Гермесом Трисмегистом. При чем здесь египетский след, спросите вы? Дело в том, что в Египте Гермеса Трисмегиста называли богом Тотом. А с именем Тота в Египте была связана наука об энергетическом воздействии космоса, которую как раз и применили при строительстве пирамид в Гизе.
Именно через бога наук и герметизм уникальное каменное сооружение Британии связали с каменными чудесами Египта. Ведь камень был всегда, и камень был символом…
Но игры богов на этом не заканчиваются. По крайней мере, в Стонхендже. Кельты именовали бога Тота (он же Гермес Трисмегист, Меркурий и Мерлин) Мирддином, а всю Британию называли Клас Мирддин, т. е. "удел Мерлина". Об этом писал и Рейдьярд Киплинг, правда употребляя более привычное ему имя Мерлин:
"Не просто луг, не просто лес,
Не остров, не страна -
Край Мерлина, земля чудес
В наследство нам дана".
Мирддин почитался в образе камня и дуба. Кельтологи видят в нем одно из воплощений верховного бога кельтского мира Луга, носившего почетное прозвище Самилданах, то есть "опытный во всех искусствах одновременно", в том числе и в строительстве подобных Стонхенджу сооружений.
Итак, получается, что Стонхендж, символ-камень, все-таки был возведен "богом-камнем", или Клас Мирддином. Не так уж сильно приврал Гальфрид Монмутский, утверждая, что мегалитический комплекс воздвиг Мерлин, ведь Клас Мирддин - это представитель всех племен доисторической Англии.
И не счесть тому подтверждений
Так, в 2003 году в Боскомб-Дауне были случайно найдены семь скелетов мужчин, отнесенных ко II тысячелетию до н. э. Археологи тут же высказали предположение, что эти семеро имеют какое-то отношение к строительству Стонхенджа.
С чего они это взяли?
Дело в том, что ученые из Британского геологического управления нашли в зубной эмали всех семерых - четырех братьев и трех их взрослых сыновей - поразительно большое количество радиоактивного стронция. Уровень радиации в районе Стонхенджа тогда, как и сейчас, соответствовал норме. А вот в горах Южного Уэльса, откуда доставляли в Стонхендж "синие камни", естественная радиация всегда была повышена.
"В Средние века люди верили, что только волшебник Мерлин мог перенести камни в Стонхендж. Мы впервые нашли бренные останки семьи, которая почти наверняка участвовала в создании этого уникального сооружения", - скажет в одном из интервью руководитель тех раскопок, археолог Эндрю Фицпатрик из Уэссекса.
Они по-прежнему безымянны, строители Стонхенджа. Но кем бы они ни были, ясно одно: доисторические времена породили человека, представления о котором у нас чрезвычайно искажены.
Вместо размышления
Что в древности можно было считать еще более отдаленным, еще более мрачным краем, нежели древнюю Британию? Ну, если только мифическую Гиперборею. А если строители Стонхенджа и гиперборейцы с их храмом Солнца - это одни и те же люди? Ведь жили-то гиперборейцы на острове. Вот что писал в I столетии до н. э. знаменитый-презнаменитый (все на него ссылаются, даже если и не читали) Диодор Сицилийский: "Этот остров… расположен на севере и населен гиперборейцами, которых называют таким именем потому, что они живут за теми краями, откуда дует северный ветер… Лета родилась на этом острове, и потому гипербореи чтят Аполлона больше, чем других богов; их считают жрецами Аполлона, так как каждый день они безмерно восхваляют его в песнях и воздают ему великие почести". Но это все отступления. Дальше в тексте Диодора Сицилийского прозвучало самое важное: он описывает храм гиперборейцев, больше всего на свете напоминающий… Стонхендж. "И есть также на этом острове великолепное святилище Аполлона, а также прекрасный храм, украшенный многочисленными пожертвованиями, сферический по форме…" Вы помните, что камни Стонхенджа приписывают гигантам? Древние историки часто отмечали чрезмерно высокий рост гиперборейцев. Более того, уже в 1747 году Джон Вуд, описавший Стонхендж, пришел к выводу, что "британцы и гиперборейцы были одним и тем же народом". Нам остается много пищи для размышления. И понимание того, что символы известны всем, а вот их создатели чаще всего так и остаются безымянными.
Легенда третья. Страна погибших
В Висячие Камни нагрянул порядок. С возвращением Тилезина все они с облегчением старались вернуть себе утраченное величие. Лошадей почистили, а некоторые из королевских подданных даже причесали свои волосы.
Тилезин требовал полнейшего себе подчинения, как будто саксы и даны и в самом деле объявили Висячим Камням войну. Друид-бард Алезей вновь начал выезжать вместе с королем за пределы Висячих Камней. Вот только гордости в барде-друиде поубавилось. Да и Уртрерт только хотел казаться веселым: он гнал от себя мрачные предчувствия, а те все равно тяжким каменным грузом давили ему на грудь.
- Алезей, что-то ты песен нам не сочиняешь? - добродушно улыбаясь, спрашивал король.
Алезей покачивал головой.
- Уже давно не сочиняю, - ронял тот в ответ. Король желал знать отчего, ведь в Висячих Камнях всегда должны звучать песни бардов, чтобы никогда не наступила мрачная ночь отчаяния.
Алезей молчал. Король хмурился. Если раньше Уртрерту казалось, что Алезей втайне презирает его, то теперь… теперь уже не просто казалось. Этот бард всегда поражал короля Висячих Камней. Картинно хорош был друид. Возраст слегка смягчил его суровые черты, чуть убавив в них высокомерия и честолюбия. А вот счастлив ли Алезей, добился ли он того, к чему стремился когда-то, - неведомо. В иные времена, в ином месте да в ином племени друид наверняка невероятно прославился бы, его совета искали бы многие великие короли. А здесь он вечно в тени Тилезина.
- Тилезин поранился, - внезапно проговорил Уртрерт, словно желая свести разговор на то, чтобы выкрикнуть из себя в лицо друиду весь свой ужас и тоску.
- Я уже слышал об этом, - невыразительно отозвался Алезей.
И тогда Уртрерт спросил напрямую:
- Ты ведь не любишь его, а, Алезей?
Бард-друид удивленно покосился на короля:
- Повелитель?
- Да я просто так спросил, - замялся повелитель Висячих Камней. Какое-то время они погоняли коней молча.
- Тилезин - великий человек, - промолвил наконец Алезей. - Мне же не достает его величия.
- Ах, - замялся Уртрерт, опасаясь более всего прослыть глупым королем Висячих Камней.
"Все так, - подумал он про себя, - я и не был никогда особенно хорошим королем, да и воином хорошим тоже не был". Признаваться следовало и в том, что не был он ни хорошим мужем, ни добрым отцом. Согласен был король и с тем, что во всем, что делал он и чего не делал, не было ничего особенного. Он позволял своей жизни течь так, как будто это была жизнь другого человека, которому сам он просто не мешает существовать.
- Боги! - решил он поторговаться со Всесильными. - Дозвольте ж мне совершить небывалое. Ниспошлите мне знак!
Черная ворона замертво упала из ветвей прямо под ноги коня Алезея. Просто так упала. Лошадь испуганно заржала. Алезей поднял птицу и поморщился. Уртрерт даже закусил губу, столь желанным было для него такое предзнаменование богов.
- Старею я! - усмехнулся бард-друид. - Уже ворон пугаться начал.
Утрерт не отвечал. "Вот и ладно, - подумал он. - Боги услышали".
Алезей тем временем увидел в перьях птицы навершие короткой стрелы и настороженно нахмурился. Кто же стрелял? Но король Висячих Камней совершенно не разделял его тревоги.
Кому нужен знак, тот всегда его отыщет.
Экскурс. Тайны прежних лет, или Ученые мужи предполагают…
Ученые мужи не любят ничего более изучения (я бы даже сказала, "разжевывания") всяческих символов и артефактов. То же самое происходит и со Стонхенджем. История его исследования насчитывает уже не один век.
Так, в XVIII столетии Уильям Стакли сделает популярной теорию о доисторическом происхождении Стонхенджа. Этот молодой линкольширский врач смолоду проявлял особую любовь к древностям. В двадцать девять лет он увидел Стонхендж на гравюрах Дэвида Логана и был поражен до глубины души. В 1719 году Стакли впервые посетил это место - посетил не просто так, а с солидным багажом знаний о камне-символе: он прочел и сделал выписки из книги Обри "Памятники". В 1729 году Стакли принял сан священника и продолжил свое изучение древностей. В 1740 году вышла в свет его книга "Стонхендж: храм британских друидов". В ней Стонхендж и друиды были представлены английскому обществу XVIII столетия как часть сложного религиозного пути, а не как простые памятники и исторические раритеты. Именно Стакли Стонхендж должен быть "благодарен" за то, что его начали "растаскивать по кусочкам": после появления его книги туда хлынул целый поток туристов, которые не только стали жечь костры внутри круга камней, но и старались увезти с собой какой-нибудь "очень стоунутый" сувенир. А ведь символы не терпят такого отношения к себе! Кстати, сам Стакли возмущался и протестовал против "возмутительного обычая откалывать куски камня тяжелыми молотами".
В январе 1797 года, после очередной встречи с туристами, один из трилитонов рухнет на землю, но в Стонхендже все равно продолжатся научные исследования - только более гуманные по отношению к символу-камню. Уильям Каннингтон раскопает около двухсот могильных курганов вокруг Стонхенджа. Вот что он напишет в своих записях:
"Этим летом я проводил раскопки в нескольких местах, как в самом районе, так и в окрестностях Стонхенджа, стараясь не слишком сильно приближаться к камням. В частности, перед алтарем я копал на глубину пяти футов или более и обнаружил древесные угли, кости животных и глиняные черепки. Среди последних было несколько кусков, сходных с грубо обработанными урнами, какие иногда находят в могильных курганах, а также обломки керамики римского периода".
Записи Каннингтона опубликует его богатый патрон сэр Ричард Колт Хор. Сам сэр Ричард оставит подробные рассуждения о древнем народе, чьи могильные курганы были расположены в долине Солсбери. Все, что касается Стонхенджа, вызывало у сэра Ричарда не совсем научные восторги и благоговейные восклицания: "Как возвышенно! Как… непонятно!"
Самому Каннингтону никак было не остановиться в своих исследованиях. Символ-камень властно притягивал его к себе. Весной 1810 года Каннингтон вновь приступит к раскопкам Стонхенджа и установит, что "камень-плаха" первоначально занимал вертикальное положение. И в этом же году Каннингтон подтвердил суеверие, гласящее, что древние могильники, захоронения и культовые сооружения лучше не раскапывать, иначе случится беда: умер в конце 1810 года, и раскопки после его смерти практически прекратились.
В целом же научные исследования Стонхенджа той поры сводились к восторгам перед неразгаданной тайной. Так, великий живописец Джон Констебль снабдил свой акварельный рисунок Стонхенджа от 1835 года цветистой надписью:
"Таинственный монумент Стонхенджа, уединенно возвышающийся посреди голой и бесплодной пустоши, столь же отъединенный от событий былых эпох, сколь и от нужд современности, переносит нас за пределы исторической памяти во тьму совершенно неизвестного периода".
Вот и вся наука.
А потом в Стонхендже появится Фландерс Петри, тогда еще совершенно безызвестный. Это впоследствии он славно вступит в "ряды пионеров" систематических раскопок на территории Египта, а в Стонхендж этот археолог приехал почти анонимом. В 1877 году он выполнил точную геодезическую съемку камней и нанес их положение на план местности - тоже с невероятной точностью. Именно Петри придет в голову решение, как заглянуть под стоячие камни: он предлагал выстроить деревянный каркас с зажимом посередине и исследовать почву под камнями, пока они будут находиться в подвешенном положении. К счастью, его никто не послушал! Иначе вместо потрясающего комплекса под названием Стонхендж мы бы имели груду поваленных камней и восторженные воспоминания тех, кому еще посчастливилось побывать здесь до Фландерса Петри.
В 1918 году Стонхендж перейдет во владение государства. Теперь уже оно могло финансировать крупные раскопки. Опытный археолог Уильям Хоули предложит государству проект семилетних раскопок и даже получит согласие вместе с… крошечным бюджетом. В результате непомерной "щедрости" государственной казны Хоули иногда даже приходилось работать в одиночку. Но полковник Хоули был не просто ученым, он и в самом деле был "настоящим полковником" и, невзирая на все трудности, покрыл раскопками половину Стонхенджа. Но в конце концов сдастся и он: не из-за отсутствия материальной помощи государства, а из-за того, что так и не смог понять тайну Стонхенджа. В 1923 году, прекратив археологические работы, Уильям Хоули признается осаждающим его репортерам:
"…чем больше мы копаем, тем глубже становится тайна… Возможно, будущие поколения археологов будут более удачливы в решении этой загадки".
Только в середине XX столетия археологи, поначалу видевшие в Стонхендже всего лишь обыкновенное - пусть и очень древнее - культовое сооружение бриттов, вынуждены будут внести в свои догадки существенные коррективы. Известные ученые один за другим убедительно показали, что планировка комплекса находится в тесной связи с рядом современных астрономических, физических и математических знаний (в скобках, справедливости ради, замечу, что еще Уильям Стакли в 1740 году заявил, что ось, проходящая через алтарь и "Пяточный камень" и направленная вдоль аллеи, ориентирована на точку, совпадающую с положением восходящего солнца в период летнего солнцестояния).
Так Стонхендж постепенно превращался в символ астрономической науки…
Легенда четвертая. Страна погибших
Тилезин выехал за пределы Висячих Камней вместе с Мириддином-Роем. Сами они не заметили, как оказались в уделе чужого короля - Элицея. Это потом Мириддин в тревоге начал оглядываться, хотя и не слышно было ни звука. У Мириддина все не шел из памяти недавно убитый Тилезином лодочник, о чем тот так небрежно упомянул. Был он из людей удела Элицея. Кто знает, ведь его соплеменники могут догадаться, чьего меча это дело.
- Знаю, - негромко произнес Тилезин, который умел верно слушать даже тишину. - Возможно, это люди Элицея. - Он презрительно сплюнул на землю. - А Элицей уже давно продался со своим уделом римским владыкам.
Мириддин-Рой и спрашивать не стал, откуда о том известно Тилезину, он только сжал в руках меч покрепче. Он не хотел умирать. В жилах у него сделалось горячо, а в затылке - нестерпимо холодно. Не мог Мириддин и сосчитать, в скольких битвах довелось ему сразиться с врагом, но подобные ощущения никогда не отпускали его. Ощущения страха, ужасного страха. Мириддин-Рой и сказать не смог бы, чего боялся. Явно не боли и не поражения. А того, что боится он смерти, Мириддин не знал. Кончено и кончено, считал он, или к Доброй Трехликой Богине и Лугу, или в подземный мир, к духам ужаса… Нет, он просто еще не хотел умирать.
- Мириддин, - сердито прошептал Тилезин. - Не спи. Они идут.
Они и в самом деле появились: Элицей и его брат Гельвецей во главе мрачного воинства, хоть и немногочисленного, но все равно весьма опасного.
- Что тебе надо, Гельвецей? - крикнул Тилезин владыкам соседнего удела.
- Ты убил моего лодочника! - прогудел Гельвецей, его борода развевалась на ветру, а конь был весь заляпан грязью.
- Да, и что же? - отозвался Тилезин и повернулся к брату Гельвецея. - Элицей, я так и думал, что это был твой лодочник. Он так визжал, такого визга я мог ожидать лишь от твоих людей. Верно, трусость - родовая черта в вашем уделе!
У Мириддина перехватило дыхание. Тилезин вновь жаждет единоборства, это было совершенно очевидно. После таких оскорблений ни один король не утерпит. Тем более в присутствии своих людей. Элицей, еще более бородатый, нежели брат его, низкорослый и краснолицый, что-то прокричал Гельвецею. Распределял, кто с кем должен сразиться, подумал Мириддин-Рой. Времени на беспокойство о Тилезиновой руке не оставалось: Элицей уже спешил ему навстречу, вооруженный секирой и копьем. Он прорычал устрашающий боевой клич, непонятный для Мириддина. Рой уклонился от первого натиска короля соседнего удела и выбил копье у него из рук. Тот схватился за боевую секиру, метнул ее в противника, но промахнулся - секира вонзилась в землю. Мириддин кружил вокруг Элицея, примериваясь мечом для верного удара, и попал Элицею по ноге, из которой забил фонтан крови - словно кабана в лесу забили. Король соседнего удела, верный слуга пришлых римлян, рухнул с коня, жалобно вопя и проклиная своего врага.
- Мириддин! - крикнул тут Тилезин. Но голос его прозвучал на редкость слабо. Мириддин обернулся к товарищу и увидел, что Гельвецей норовит задеть Тилезина по раненой левой руке. Вот уже Тилезин рухнул с коня и оказался не настолько ловок, чтоб быстро подняться на ноги.