- И все-таки мне их было жалко, - сказала Бонифация. - Что ж я могла поделать, мать.
Бонифация становится на колени и освещает лампой мешки. Так и есть - сплелись, как два угря. Одна уткнулась лицом в грудь другой, а та, сидя спиной к стене, не может укрыться от света, залившего ее убежище, и только закрывает глаза и стонет. Их еще не коснулись ни ножницы матери Гризельды, ни красноватое едкое мыло для дезинфекции. Густые темные волосы, в которых полным-полно пыли, соломинок и, без сомнения, гнид - не волосы, а мусорные кучи, - падают им на голые плечи и ляжки. При свете лампы сквозь грязные, спутанные пряди проглядывают хилые члены, ребра, тусклая кожа.
- Это вышло как-то нечаянно, мать, само собой, - сказала Бонифация. - Я не собиралась их выпускать, у меня и в мыслях этого не было.
- Ты не собиралась, у тебя и в мыслях этого не было, но ты их выпустила, - сказала начальница. -И не только этих двоих, но и остальных. Ты уже давно задумала это вместе с ними, не так ли?
- Нет, мать, клянусь тебе, что нет, - сказала Бонифация. - Все началось позавчера вечером, когда я принесла им поесть сюда, в кладовую. Страшно вспомнить, я стала сама не своя и думала, что это от жалости, а на самом деле, мать, меня, верно, дьявол искушал, как ты говоришь.
- Это не оправдание, - сказала начальница, - не сваливай все на дьявола. Если он тебя ввел в искушение, значит, ты поддалась искушению. Что значит, ты стала сама не своя?
Под зарослями волос два слившихся тельца задрожали, и, передаваясь от одного к другому, дрожь сотрясает их все сильнее, а зубы стучат, как у испуганных обезьянок, которых сажают в клетку. Бонифация оглядывается на дверь, наклоняется и начинает медленно, тихо, успокоительно рычать. Атмосфера неуловимо меняется, будто в темноте кладовой вдруг повеял свежий ветерок. Существа с мусорными кучами вместо волос перестают дрожать и осторожно, едва приметным движением приподнимают головы, а Бонифация продолжает ласково урчать.
- Девочки взбудоражились, когда увидели их, - сказала Бонифация. - Они секретничали между собой, а когда я подходила, начинали говорить о другом. Но хотя они и притворялись, мать, я знала, что они шептались про маленьких язычниц. Ты помнишь, как они шушукались в часовне?
- Почему же они взбудоражились? - сказала начальница. - Разве в первый раз в миссию прибыли две новенькие девочки?
- Не знаю почему, мать, - сказала Бонифация. - Я рассказываю тебе, как было дело, а почему, я не знаю. Видно, они вспомнили, как их самих привезли, наверное, об этом они и говорили.
- Что с этими детьми произошло в кладовой? - спросила начальница.
- Сперва обещай, что ты меня не выгонишь, мать, - сказала Бонифация. - Я всю ночь молила Бога, чтобы ты меня не выгнала. Что я стала бы делать одна-одинешенька, мать? Я исправлюсь, если ты обещаешь оставить меня здесь. И я расскажу тебе все.
- Значит, ты ставишь мне условия, прежде чем раскаяться в своих проступках, - сказала начальница. - Только этого не хватало. И я не понимаю, почему ты хочешь остаться в миссии. Разве ты не выпустила девочек, потому что тебе было их жаль? Раз здесь так плохо, ты должна была бы радоваться, что уйдешь отсюда.
Бонифация протягивает им миску. Они не шевелятся, но и не дрожат, и дыхание у них ровное, размеренное. Бонифация ставит миску на мешок перед той, что сидит на полу, и продолжает дружелюбно рычать вполголоса. Вдруг девочка поднимает голову, и ее глазенки блестят сквозь каскад волос, как две рыбешки сквозь сеть, перебегая с лица Бонифации на миску и с миски на лицо Бонифации. Высовывается рука, осторожно-осторожно тянется к миске, двумя грязными пальцами боязливо берет банан и утаскивает его под космы, словно в лесную чащу.
- Но ведь я не такая, как они, мать, - сказала Бонифация. - Мать Анхелика и ты мне всегда говорите: ты уже вышла из темноты, ты уже цивилизованная. Куда же я пойду, мать, я не хочу опять стать язычницей. Матерь Божья была доброй, верно? Она все прощала, верно? Сжалься, мать, будь доброй, для меня ты как Матерь Божья.
- Не подлизывайся, меня этим не купишь, я не мать Анхелика, - сказала начальница. - Если ты чувствуешь себя цивилизованным человеком и христиан кой, почему же ты выпустила девочек? Как же ты не подумала о том, что они опять станут язычницами?
- Но ведь их найдут, мать, - сказала Бонифация. - Вот увидишь, солдаты приведут их назад. Я не виновата, что остальные тоже сбежали. Они вышли во двор и кинулись к калитке, а я даже толком не поняла, что происходит, поверь мне, я была сама не своя.
Ты просто сошла с ума, - сказала начальница. - Надо быть идиоткой, чтобы не понять, что они уходят у тебя под носом.
- Хуже, мать, я была в ту минуту такой же язычницей, как эти две из Чикаиса, - сказала Бонифация. - Когда я теперь вспоминаю об этом, мне самой; делается страшно. Ты должна помолиться за меня, мать, я хочу исправиться.
Девочка жует, не отнимая руки ото рта, - проглотит кусочек банана и откусывает другой. Она отвела волосы, и теперь они обрамляют ее лицо с серьгой в носу, которая чуть приметно покачивается. Она следит глазами за Бонифацией и вдруг хватает за волосы девочку, прижавшуюся к ее груди. Свободную руку она протягивает к миске и берет банан, а потом, потянув товарку за волосы, заставляет ее повернуть голову. У этой нос не проколот; глаза зажмурены. Грязная рука подносит банан к ее сжатым губам, но она, упрямясь, сжимает их еще сильнее, точно боится, что ее отравят.
- А почему ты не известила меня о том, что произошло? - сказала начальница. - Ты спряталась в часовне, потому что понимала, что ты наделала.
- Я боялась, но не тебя, а себя, мать, - сказала Бонифация. - Когда я увидела, что их уже нет, мне это показалось каким-то кошмаром, вот я и вошла в часовню. Я говорила себе: не может быть, они не ушли, ничего не случилось, мне все это только померещилось. Скажи, что ты меня не выгонишь, мать.
- Ты сама себя выгнала, - сказала начальница. - Мы сделали для тебя больше, чем для кого бы то ни было, и ты могла на всю жизнь остаться в миссии. Но теперь это невозможно. Когда девочки вернутся, тебя уже не должно быть здесь. Мне тоже жаль с тобой расставаться, хоть я и сержусь на тебя. И я знаю, что мать Анхелика будет очень огорчена. Но для миссии необходимо, чтобы ты ушла.
- Оставь меня хотя бы служанкой, мать, - сказала Бонифация. - Я не буду больше смотреть за воспитанницами, буду только подметать, носить мусор на свалку и помогать матери Гризельде на кухне. Прошу тебя, мать.
Та, что лежит, сопротивляется. Вся напрягшись, с зажмуренными глазами, она закусывает губы, но вторая безжалостно теребит их пальцами, упорно стараясь разжать. Обе вспотели от натуги, и пряди волос у них прилипли к коже. Вдруг губы разжимаются; проворные пальцы мигом запихивают в раскрытый рот остатки раздавленного банана, и девочка начинает жевать. Вместе с бананом ей в рот попали кончики волос. Бонифация жестом указывает на это той, у которой серьга в носу, и она осторожно вытаскивает их. Лежащая девочка глотает - видно, как у нее ходит кадык. Спустя несколько секунд она опять раскрывает рот и с зажмуренными глазами ждет. Бонифация и девочка с серьгой в носу переглядываются при маслянистом свете лампы и одновременно улыбаются.
- Больше не хочешь? - сказал Акилино. - Но ведь тебе надо поесть, не можешь же ты питаться воздухом.
- Я все время вспоминаю эту шлюху, - сказал Фусия. - Это из-за тебя, Акилино. Вот уже двое суток она не выходит у меня из головы, будто я сейчас ее вижу и слышу. Но она вспоминается мне девчонкой, такой, как была, когда я познакомился с ней.
- А как ты с ней познакомился, Фусия? - сказал Акилино. - Когда это было? Много позже того, как мы с тобой расстались?
- Примерно с год назад, доктор Портильо, - сказала женщина. - Мы жили тогда в Белене, и в разлив! вода подходила к самому дому.
- Так, так, сеньора, понимаю, - сказал доктор Портильо. - Но расскажите мне о японце, хорошо?
Тогда как раз река вышла из берегов, весь квартал превратился в болото, а японец каждую субботу проходил мимо их дома, доктор Портильо, и она все говорила, интересно, кто он такой, и как странно, что он, хотя так хорошо одет, сам приходит отправлять свой товар и у него нет подручного, который занимался бы этим. Это было самое лучшее время, старик. Он начинал заколачивать деньги в Икитосе, работая на этого пса Реатеги, и однажды, когда какая-то девчурка не могла из-за воды перейти через улицу, он заплатил грузчику, чтобы тот ее перенес, и мать вышла поблагодарить его. Это была самая настоящая сводня, Акилино.
- И всякий раз, когда он шел на пристань или с пристани, он останавливался поболтать с нами, доктор Портильо, - сказала женщина. - И он всегда был так любезен.
- Вы уже знали тогда, чем он занимался? - сказал доктор Портильо.
- Он выглядел очень приличным и очень элегантным молодым человеком, несмотря на свою расу, - сказала женщина. - Он приносил нам подарки, доктор Портильо. То платье, то туфли, а однажды даже канарейку.
- Это для вашей проказницы, сеньора, - сказал Фусия. - Чтобы канарейка будила ее своим пением.
Они отлично понимали друг друга, старик. Сводня знала, чего он хочет, а он знал, что сводня хочет денег, и Акилино - а Лалита? Что она говорила обо всем этом?
- Волосы у нее уже тогда были длинные-предлинные, а лицо чистенькое, без единого прыщика. До чего она была хорошенькая, Акилино!
- Он ходил с зонтиком от солнца, в белом костюме, и туфли у него тоже были белые, - сказала женщина. - Он гулял с нами, приглашал нас в кино, а однажды сводил Лалиту в бразильский цирк, который приезжал сюда, помните?
- Много ли денег он вам давал, сеньора? - сказал доктор Портильо.
- Очень мало, почти ничего, - сказала женщина. - И очень редко. Он делал нам подарочки, вот и все.
А Лалита была уже слишком большая, чтобы холить в школу, и он сказал, что, если мы хотим, он даст ей место в своей конторе, и жалованье будет большим подспорьем для нас обеих, Лалите, конечно, нравится на мысль? Она подумала о будущем дочери, об их нуждах, о том, как им трудно сводить концы с концами. Словом, Лалита стала работать с японцем.
- Жить с ним, сеньора, - сказал доктор Портильо. - Не стыдитесь, адвокат для своих клиентов все равно что духовник.
- Клянусь вам, что Лалита всегда спала дома, - сказала женщина. - Спросите у соседок, если вы мне не верите, доктор.
- А какую работу он дал вашей дочери, сеньора? - сказал доктор Портильо.
Это была работа, с которой справится каждый дурак, и, если бы она продолжалась еще годика два, он разбогател бы, старик, и уж никогда не мыкал бы горя. Но их кто-то выдал, и Реатеги вышел сухим из воды, а ему пришлось расплачиваться за все, бежать, и тут началась самая скверная полоса в его жизни. Работа была плевая, старик: получать каучук, обсыпать его тальком, чтобы отбить запах, запаковывать, как табак, и отправлять.
- Ты был в то время влюблен в Лалиту? - сказал Акилино.
- Когда я подцепил ее, она была еще целенькая, - сказал Фусия, - и в ту пору она ровнехонько ничего не понимала в жизни. Когда она начинала плакать, я если был не в духе, давал ей оплеуху, а если в хорошем настроении - покупал конфеты. Это было все равно, что иметь сразу и женщину, и ребенка, Акилино.
- А почему ты и в этой истории винишь Лалиту? - сказал Акилино. - Я уверен, что не она вас вы дала. Скорее уж мать.
Но она узнала об этом только из газет, доктор, она клянется в этом всем святым. Хоть она и бедная женщина, но в честности никому не уступит, и на складе она была один только раз и спросила - что здеся такое, сеньор, а японец - табак, и она по простоте душевной поверила.
- Какой там табак, сеньора, - сказал доктор Портильо. - Может быть, ящики и были из-под табака, но вы же знаете, что там был каучук.
- Сводня так ничего и не узнала, - сказал Фусия. - Продал нас кто-то из этих падл, которые помогали мне посыпать тальком и запаковывать каучук, В газетах писали, что она тоже моя жертва, потом что я похитил у нее дочь.
- Жаль, что ты не сохранил эти газеты, да и те, в которых писали про Кампо Гранде, - сказал Акилино. - Приятно было бы почитать их теперь и подивиться, как ты прославился, Фусия.
- Ты научился читать, старик? - сказал Фусия. - Ведь когда мы работали с тобой, ты не умел.
- Ты мне прочел бы, - сказал Акилино. - Но как же получилось, что сеньор Реатеги остался в стороне? Почему тебе пришлось бежать, а его и пальцем не тронули?
- Такова жизнь, не ищи справедливости, - сказал Фусия. - Он вкладывал в дело капитал, а я свою шкуру. Каучук считался моим, хотя мне доставались только крохи. И все-таки я разбогател бы, Акилино, дельце было выгодное.
Лалита ей ничего не рассказывала, она засыпала ее вопросами, а девочка: не знаю, не знаю, и это была чистая правда, доктор Портильо, зачем ей было хитрить? Японец был вечно в разъездах, но мало ли кто ездит по своим делам, и потом, откуда ей было знать, Что каучук - это контрабанда, а табак - нет.
- Табак - обыкновенный товар, сеньора, - сказал доктор Портильо. - А каучук - стратегический материал. Мы должны продавать его только нашим союзникам, которые воюют с немцами. Разве вы не таете, что Перу тоже участвует в войне?
- Тогда ты должен был бы продавать каучук гринго, Фусия, - сказал Акилино. - У тебя не было бы неприятностей, и тебе платили бы в долларах.
- Наши союзники покупают у нас каучук по цене, установленной на время войны, - сказал доктор Портильо. - А японец тайком продавал его на сторону, и ему платили вчетверо больше. Вы и этого не знали?
- В первый раз слышу, доктор. Я бедная женщина, политика меня не интересует, но я никогда не допустила бы, чтобы моя дочь связалась с контрабандистом. А это верно, доктор, что он был еще и шпион?
- Раз Лалита была еще совсем девочкой, ей, наверное, было жаль покинуть мать, - сказал Акилино. - Как ты ее уговорил, Фусия?
Может, Лалита и любила мать, но он ее кормил и одевал, а в Белене, старик, она в конце концов стала бы прачкой, шлюхой или прислугой, но Акилино: брось, Фусия, должно быть, он был влюблен в нее, иначе он ее не увез бы. Ему было куда легче скрыться одному, чем тащить с собой женщину, если бы он не любил ее, он ее не похитил бы.
- В сельве Лалите цены не было, - сказал Фусия. - Разве я не говорил тебе, что она была тогда очень хорошенькая? У всех слюнки текли.
- Цены не было, - сказал Акилино. - Как будто ты задумал торговать ею.
Так оно и было, и я сделал на этом неплохое дельце, - сказал Фусия. - Эта шлюха тебе не рассказывала? Пес Реатеги наверняка мне этого никогда простит. Тут я ему отомстил.
- И однажды она не пришла ночевать, и на дующий день тоже, а потом пришло письмо от нее, сказала женщина. - Она писала, что уезжает за границу с японцем и что они поженятся. Я принесла m казать вам это письмо, доктор.
- Дайте мне его, я его сохраню, - сказал доктор Портильо. - А почему вы не сообщили в полю что сбежала ваша дочь, сеньора?
- Я думала, что тут все дело в любви, - сказала женщина, - что он женат и поэтому сбежал с м"дочерью. Только через несколько дней я из узнала, что японец - бандит.
- Сколько денег прислала вам Лалита в письме'
- Много больше, чем стоили обе эти суки, вместе взятые, - сказал Фусия. - Тысячу солей.
- Двести солей. Обратите внимание, какая скупость, дорогой доктор, - сказала женщина. - Но я уже истратила, заплатила долги.
Он знал, что за душонка у старухи. Это была выжига почище того турка, который засадил его в тюрьму, Акилино, а доктор Портильо хотел знать, заявила ли она в полицию то же самое, что рассказала ему, слово в слово, сеньора?
- Только про двести солей умолчала, доктор, - сказала женщина. - Вы ведь знаете, что за люди полицейские.
- Дайте мне спокойно изучить дело, - сказал доктор Портильо. - Как только что-нибудь выяснится, дам вам знать. Если вас вызовут в суд или в полицию, я пойду с вами. Без меня не делайте никаких заявлений, сеньора. Никому, вы меня понимаете?
- Понимаю, доктор, - сказала женщина. - А как насчет возмещения убытков? Все говорят, что я имею на это право. Он меня обманул и похитил у меня дочь.
Когда его поймают, тогда мы и потребуем возмещения, - сказал доктор Портильо. - Не беспокойтесь, и но возьму на себя. Но если вы не хотите осложнений, помните, ни единого слова без вашего адвоката.
- Так, значит, ты опять увиделся с сеньором Хулио Реатеги, - сказал Акилино. - А я думал, что из Икитоса ты сразу подался на остров.
Как же, старик, он мог попасть на остров? Вплавь, ню ли, пройдя пешком через всю сельву? У него было при себе всего несколько солей, и он знал, что пес Реатеги умоет руки, потому что по бумагам он не имел к этому делу никакого отношения. Хорошо еще, что он взял с собой Лалиту, ведь у людей есть свои слабости. А Хулио Реатеги был там и все слышал, но точно ли старуха ничего не знала? Ее внешность, дружище, не вызывает доверия. И кроме того, его беспокоит, что Фусия взял с собой женщину, влюбленные делают глупости.
- Тем хуже для него, если он наделает глупости, - сказал доктор Портильо. - Тебя он при всем желании не может скомпрометировать. Все продумано.
- Он ни слова не говорил мне ни про какую Лалиту, - сказал Хулио Реатеги. - Ты знал, что он живет с этой девчонкой?
- Понятия не имел, - сказал доктор Портильо. - Должно быть, он ревнив и держал ее за семью запорами. Хорошо, что эта глупая старуха витает в облаках. Не думаю, чтобы была какая-нибудь опасность, молодожены, наверное, уже в Бразилии. Поужинаешь со мной сегодня?
- Не могу, - сказал Хулио Реатеги. - Меня срочно вызывают в Учамалу. Прислали нарочного, не знаю, что там стряслось. Постараюсь вернуться в субботу. Я думаю, дон Фабио уже приехал в Сайта-Мария де Ньеву, надо передать ему, чтобы он сейчас не покупал каучука Пусть подождет, пока эта история утрясется.
- А где же ты спрятался с Лалитой? - сказала Акилино.
- В Учамале, - сказал Фусия. - Это усадьба пса Реатеги на Мараньоне. Мы проплывем поблизости от нее, старик.