Маленькая галилейская община была здесь совершенно беспочвенной. В то время Иерусалим представлял собой почти то же, что и теперь, а именно – город педантизма, споров, ненавистничества и умственного ничтожества. Фанатизм был там крайне обострен; религиозные бунты вспыхивали чуть ли не ежедневно. У кормила власти стояли фарисеи; единственным занятием было изучение Закона, доведенное до самых ничтожных мелочей, до самой чистейшей казуистики. Этот исключительно теологический и канонический культ совершенно не содействовал развитию умственных способностей. Совершилось нечто аналогичное бесплодным учениям мусульманских факиров, пустым учениям, которые вертятся вокруг мечети и ведут только к напрасной трате времени и сил на простую диалектику без всякой пользы для умственной дисциплины. Весьма сухое теологическое образование современного духовенства не может дать никакого представления об этом, потому что эпоха Возрождения внесла во все (даже самые непокорные) системы преподавания долю литературности и методы, которые заставили даже схоластику принять более или менее гуманитарную окраску. Наука иудейского ученого, софора или книжника, была чисто варварской, безусловно абсурдной и лишенной всякого морального элемента. В довершение несчастья она внушала смешную гордость тому, кто затратил силы на усвоение ее. Гордый мнимым знанием, которое стоило ему стольких трудов, иудейский книжник относился с тем же пренебрежением к греческой культуре, с каким современный мусульманский ученый относится к европейской цивилизации, а католический теолог старой школы – к познаниям светских людей. Отличительное свойство этих схоластических культур заключается в том, что они преграждают уму доступ ко всему изящному, воспитывают уважение только к ребяческим трудностям, на которые ушла вся жизнь и на которые создается взгляд как на природное занятие людей, сделавших себе из важности профессию.
Этот ужасный мир не мог не тяготить чуткую душу прямолинейных чад севера Палестины. Презрение жителей Иерусалима к галилеянам усиливало этот раскол. В прекрасном храме, предмете всех их мечтаний, они по большей части встречали только оскорбления. Стих из псалма паломников: "Я предпочел лучше быть у порога дома Божия", казалось, был написан специально для них. Священник презрительно усмехался, глядя на их наивную веру, точно так же, как некогда духовенство в Италии, освоившись совершенно со святыней, относилось холодно и почти с насмешкой к горячей вере прибывшего издалека паломника. Галилеяне говорили на довольно испорченном местном наречии, произношение у них было неправильное, они смешивали различные придыхания, что вызывало весьма смешные недоразумения. В вопросах веры их считали невеждами и недостаточно правоверными, так что выражение "глуп, как галилеянин" сделалось пословицей. Полагали (и не без основания), что в них мало чистой еврейской крови, и считали установленным, что пророк не может быть родом из Галилеи. Для поддержания в себе надежд бедным галилеянам, отодвинутым на самые границы, почти за пределы иудаизма, остался только один довольно плохо истолкованный текст из книги св. пророка Исайи: "Земля Завулонова и земля Неффалимова, на приморской дороге, Галилея языческая! Народ, блуждавший во тьме, увидел яркий свет; взошло солнце и для находившихся во мраке". Репутация родного города Иисуса была особенно плоха. Говорят, что фраза "Из Назарета что может быть доброе?" была народной поговоркой.
Необыкновенная унылость природы в окрестностях Иерусалима должна была увеличивать нелюбовь к нему Иисуса. Долины там безводны, почва суха и камениста. И только когда взгляд падает на долину Мертвого моря, вид представляет нечто поразительное; в остальных местах он чрезвычайно однообразен. И лишь один холм Мицпа со связанными с ним воспоминаниями из древней истории Израиля привлекает взгляд наблюдателя. Во времена Иисуса город имел почти такую же архитектуру, как и теперь. В нем не было древних монументов, так как до царствования Асмонеев иудеи оставались чуждыми почти всякого искусства; Иоанн Гиркан начал украшать Иерусалим, а Ирод Великий сделал город великолепным. Иродовы сооружения соперничают с самыми законченными постройками античного мира своей грандиозностью, совершенством выполнения и красотой материалов. Масса оригинальных гробниц возвышалась около того времени в окрестностях Иерусалима. Стиль этих монументов был греческий, приспособленный к обычаям иудеев и сильно видоизмененный сообразно их принципам. Скульптурные украшения из мира животных, которые позволяли себе делать Ироды к великому неудовольствию ригористов, были совершенно изгнаны из него; их заменили украшениями из растительного царства. Любовь древних жителей Финикии и Палестины к сооружению монолитов, высеченных в скалах, казалось, возрождалась в этих странных гробницах, высеченных из камня, гробницах, в которых так странно перемешались требования греческого искусства с архитектурой троглодитов. Иисус, смотревший на произведения искусства как на пышную выставку тщеславия, относился к этим монументам очень неблагосклонно. Его абсолютный спиритуализм, его твердое убеждение, что внешний вид старого мира должен измениться, ограничивал его интересы только духовным.
В эпоху Иисуса храм был еще совершенно новым, и внешние украшения еще не были вполне закончены. Ирод начал его перестройку за 2-21 год до начала христианской эры, для того чтобы привести его в гармонию с остальными своими сооружениями. Наос храма был закончен постройкой в восемнадцать месяцев, а портики – в восемь лет, постройка же второстепенных частей шла медленно и закончилась лишь незадолго до взятия Иерусалима. По всей вероятности, Иисус глядел на эти работы не без некоторой тайной досады. Эти надежды на далекое будущее являлись как бы оскорблением по адресу его близкого пришествия. Более проницательный, чем неверующие и фанатики, он догадывался, что этим грандиозным постройкам осталось уже недолго существовать. В общем, храм представлял чудесное, внушительное целое, о котором едва может дать представление современный храм, несмотря на всю свою красоту. Дворы и портики, окружающие храм, служили ежедневно местом собрания огромных масс народа, так что это огромное пространство служило одновременно и храмом, и форумом, и судом, и университетом. Там происходили все религиозные диспуты иудейских школ, там сосредоточивались все процессы и гражданские дела, всё церковное преподавание. Одним словом, там концентрировалась вся деятельность нации. Здесь вечно раздавались громкие споры, это было широкое поле для диспутов, сопровождавшихся софизмами и искусными вопросами. Таким образом, храм имел большое сходство с мусульманской мечетью. Римляне, "относившиеся в это время с полным уважением к иноземным религиям, пока они находились на собственной территории, не дозволяли себе входить в святилище; греческие и латинские надписи обозначали те пункты, до которых разрешался доступ для неиудеев. Но башня Антония – главный штаб рисских вооруженных сил – была выше ограды храма, и с нее можно было наблюдать за всем, что там происходит. Полицейская власть находилась в руках иудеев; особый начальник заведовал храмом, приказывал отпирать и запирать ворота, запрещал проходить через паперть с палкой в руках, в грязной обуви, с ношей или с целью сократить дорогу. Особенно заботились о том, чтобы во внутренние портики не проник кто-либо, считающийся по закону Моисея нечистым. Так, для женщин существовали посредине первого двора особые места, окруженные деревянными заборами. Здесь-то, в этом храме, Иисус и проводил все дни в продолжении своего пребывания в Иерусалиме. Праздники привлекали в этот город огромные массы народа. Артелями по десять-двадцать человек паломники заполняли все помещения и жили в этой беспорядочной толпе, которая так нравится жителям Востока. Иисус терялся в этой толпе, и группировавшиеся вокруг него бедные галилеяне были здесь почти совершенно незаметны. Возможно, он чувствовал, что здесь он во враждебном лагере и что его здесь встретят пренебрежительно. Все, что он видел, раздражало его. Храм, как и вообще все сильно посещаемые места молений, представлял мало назидательного. Обряды богослужения сопровождались целым рядом отталкивающих подробностей, в особенности торговлей, ради которой в священной ограде храма устроились лавки. В них продавались жертвенные животные, тут же находились лавки менял. Временами можно было подумать, что находишься на рынке. Низшие служащие при храме выполняли, вероятно, свою службу с тем вульгарным отсутствием религиозного чувства, которое свойственно низшему духовенству всех времен. Это нечестивое и пренебрежительное обращение со священными предметами оскорбляло религиозное чувство Иисуса, иногда доходившее до щепетильности. Он говорил, что из дома молитв сделали воровской вертеп. Однажды, говорят, он не мог сдержать своего гнева, побил бичом этих низких торгашей и опрокинул их столы. Вообще, Сын Божий не любил храма. В поклонении, которое он задумал установить своему Отцу, не было места этим сценам, пригодным для бойни. Все эти старые иудейские установления были противны Иисусу, и он страдал от необходимости им подчиняться. Поэтому храм (или его место) внушал на первых порах христианства благоговейные чувства только иудействующим христианам. Настоящие новые люди питали отвращение к этой античной святыне. Константин и первые христианские императоры оставили там неприкосновенными языческие сооружения Адриана. И только такие враги христианства, как Юлиан, вспоминали об этом месте. Когда Омар вступил в Иерусалим, место, где находился храм, было нарочно осквернено из ненависти к иудеям. Только ислам – этот до некоторой степени возрожденный иудаизм, поскольку последний является воплощением наиболее характерных черт семитизма, – отдал ему почести. Место это всегда было антихристианским.
Перед последним, самым долгим своим пребыванием в Иерусалиме, закончившимся его смертью, Иисус пытался заставить выслушать себя. Он стал проповедовать, о нем стали говорить, заговорили о некоторых делах, которые считали чудесными. Но в результате всего этого не создалось ни церкви в Иерусалиме, ни группы учеников среди иерусалимлян. Прекрасный учитель, прощавший все, лишь бы его только любили, не мог встретить большого сочувствия в этом святилище суетных диспутов и устаревших жертвоприношений. Он завязал только несколько добрых связей, принесших впоследствии свои плоды. Неизвестно, именно тогда ли он познакомился с семьей из Вифании, доставившей ему столько утешения среди испытаний последних месяцев. Но может быть, тогда у него начались сношения с Марией, матерью Марка, в доме которой несколько лет спустя состоялось собрание апостолов при участии самого Марка. Точно так же весьма рано он привлек внимание некоего богатого фарисея Никодима, члена синедриона, пользовавшегося в Иерусалиме большим уважением. Человек этот, по-видимому, честный и добросовестный, почувствовал симпатию к юному галилеянину. Не желая скомпрометировать себя, он, говорят, явился к нему ночью и долго говорил с ним. Без сомнения, Никодим сохранил о нем благоприятное впечатление, так как впоследствии он защищал Иисуса от обвинения своих же собратьев. После смерти Иисуса он окружает благочестивыми заботами тело учителя. Никодим не сделался христианином; он полагал, что благодаря своему положению не мог вступать в революционное движение, не имеющее еще в своих рядах известных людей. Но он очень дружелюбно относился к Иисусу и оказывал ему услуги, хотя и не был в состоянии спасти его от смертного приговора, который в ту эпоху, к которой мы приблизились, уже был как бы подписан.
Из знаменитых ученых того времени Иисус не состоял ни с кем в отношениях. Гиллель и Шаммаи уже умерли; самым главным авторитетом того времени был Гамалиил, внук Гиллеля. Это был светский человек, с либеральным складом ума, склонный к мирским исследованиям и весьма терпимый благодаря своим связям с высшим обществом. В противовес суровым фарисеям, ходившим с покрывалом на голове или с закрытыми глазами, он глядел на женщин и даже на язычников. Ввиду его близости ко двору предание простило ему все это – даже знание греческого языка. Говорят, что после смерти Иисуса он высказал весьма умеренные взгляды на новую секту. Св. Павел принадлежал к его школе. Но весьма вероятно, что Иисус никогда не входил в нее.
Мысль, которую Иисус вынес из Иерусалима и которая с этого времени прочно укоренилась в нем, – это мысль, что необходимо совершенно порвать со старым иудейским культом. Ему казалось абсолютно необходимым уничтожить жертвоприношения, внушавшие ему такое отвращение, сместить нечестивое и высокомерное духовенство и отменить Закон вообще. С этого момента он уже не является иудейским реформатором, а является разрушителем иудаизма. Некоторые сторонники мессианских идей уже в то время признали, что Мессия даст новый Закон, общий для народов всего мира. Ессеи, которые почти не были евреями, также, по-видимому, относились безразлично к храму и Моисеевым предписаниям. Но ведь это были только отдельные смелые и притом не общепризнанные попытки. Только Иисус первый решился утверждать, что, начиная с него или, вернее, начиная с Иоанна, не существует прежнего Закона. И если иногда он и употреблял более скромные выражения, то это только для того, чтобы не слишком сильно задевать общепризнанные предрассудки. Когда же его заставили дойти до конца в своих рассуждениях, то он сбрасывал все покрывала и заявлял, что Закон не имеет никакой силы. Для доказательства этого он приводил сильные сравнения: "Никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небеленой ткани. Не вливают также вина молодого в ветхие меха". Вот в чем заключается на практике его подвиг Учителя и Творца нового. Существующий храм высокомерными надписями не допускает за пределы свои всех неиудеев. Иисус не признает этого. Этот узкий, непреклонный и жестокий закон пригоден только для потомков Авраама. Иисус утверждает, что всякий человек, который его принимает и любит, и есть сын Авраама. Расовая гордость кажется ему главным врагом, с которым надо бороться. Другими словами, Иисус уже не иудей. Он революционер в высшем смысле этого слова; он приглашает всех людей учредить религию, главной основой которой была бы та особенность, что все люди – дети Божьи. Он провозглашает права человека, а не права иудеев; религию человека, а не иудея; освобождение человечества, а не освобождение иудея. О, как это далеко от Иуды Гавлонита, от Матвея Марголота, проповедовавших революцию во имя Закона! Учреждена религия человечества, основанная на чувстве, а не на крови. Учение Моисея оказалось превзойденным: нет смысла в существовании храма, и он бесповоротно осужден на гибель.