Церковь Египетская
Я посетил в Каире патриарха Александрийского Иерофея, мужа ученого в смысле духовной схоластики, который заменил кроткого Феофила, бежавшего во время смятений греческих в родину свою Патмос и там доживавшего мирную старость. Он принял меня с почестями и служил по моему желанию обедню во второе воскресенье поста. Бедность и беспрерывная вражда с коптами, сильными в своем отечестве, где имеют они патриарха и множество монастырей, одолевают сей древнейший из престолов святительских. Несмотря на благоразумное покровительство паши, которым пользуются все христиане Каира, копты умели во время последних войн овладеть опустевшими церквами греков и даже присвоить себе их дома; малое число семей греческих в Каире и Александрии остались для поддержания бедного престола патриаршего. Два только монастыря от него зависят: Св. Георгия в старом Каире и Св. Саввы в Александрии, которые искони пользовались подаяниями наших царей. Я нашел в архивах патриарших подлинные грамоты государей: Алексея Михайловича, Петра и Иоанна и императрицы Анны – и списки, скрепленные впоследствии Св. синодом.
Но несмотря на сие убожество, ни один из престолов патриарших не пользуется наравне с александрийским столькими преимуществами духовными и не имеет столь громкого титула в величании своих владык, как этот; ибо из Александрии проливался некогда обильный свет христианства на Восток, и ее святители возвещали ежегодно неделю Пасхи всей церкви, сильные на соборах множеством своих епископов, которых считалось более ста; ныне же нет ни единого. Вот каков титул патриарха на многолетии, когда перед чтением апостола он садится на горнее место позади престола: "Блаженнейший, величайший, святейший господин, князь и владыка, папа и патриарх великого града Александрии, Ливии, Пентаполии, Эфиопии и всей земли Египта, отец отцов, пастырь пастырей, архиерей архиереев, тринадцатый из апостолов и судия вселенной".
Как наследники евангелиста Марка, первого епископа Александрии, святители ее называются тринадцатыми из апостолов, и даже они одни только имеют право сидеть при чтении Евангелия. Полагают, что сей величественный обряд, когда все духовенство собирается около горнего места для слушанья апостола и Евангелия, перешел из Египта во все церкви, кроме Иерусалимской, где духовенство стоит в сие время впереди престола. Титул же судии вселенной принят был патриархом Феофилом в 1000 году за примирение императора Василия Вулгароктона с патриархом Сергием Константинопольским. Сей последний оскорбил речью государя, и Василий поднял на него руку; они прибегли к суду александрийского владыки, который, сделав из воска изваяния обоих, отрезал у патриаршего язык, у царского же – руку, давая тем чувствовать, от какого наказания высокий сан избавляет каждого из них. Пораженные сим смелым судом, они забыли вражду взаимную – и в знак благодарности к судье своему патриарх надел на него свою эпитрахиль, царь же свою корону и провозгласил его судьею вселенским. Доныне сохранились сии отличия при служении: патриарх Александрийский носит сверх всего облачения вторую эпитрахиль и двойной венец на своей митре, напоминающий несколько римскую тиару.
Он сохранил также в своей печати изображение крылатого льва св. Марка, держащего Евангелие, хотя сей древний герб патриаршего престола Александрии был присвоен республикой венецианской при похищении ею из Египта св. мощей евангелиста. Замечательны гербы и трех других вселенских престолов; так, например, патриарх Константинопольский, как духовная глава и представитель бывшей греческой империи, скрепляет свои грамоты, писанные красными чернилами, по древнему царскому праву двуглавым орлом. Патриарх Иерусалимский, более смиренный, имеет в гербе своем изображение часовни Святого Гроба с низлетающим к ней Духом Святым в виде голубином; а печатью патриарху Антиохийскому служит изображение св. апостолов Петра и Павла, ибо первый епископствовал, а второй проповедывал в Антиохии, где возникло наименование христиан.
Я видел и второй раз служение патриарха, в неделю Крестопоклонную, когда перед началом обедни, после великого славословия, выносил он сам из алтаря на главе своей крест, благоухавший весенними лилиями Египта, и крестообразно простирался перед налоем посреди церкви; но он не совершал сам литургии, а оставался в мантии на своем месте во все время обедни, допуская к благословению народ и принимая подаяние верных.
Пустыня
Настало время оставить Каир. Я прежде поехал в вышгород прощаться с пашой и благодарить его за все оказанные мне ласки. Как и в первый раз, он принял меня отменно вежливо и около часа беседовал с большой откровенностью. Покровительствуя мне и в пустыне, он велел сказать проводнику моему, родом бедуину из эль-Ариша, что будет отвечать головою за мою безопасность, и дал мне свой пропуск, или буюрулды. Он пожелал мне счастливого пути и радостного возвращения на родину, а я долгих дней паше и властвования столь же славного, как и дотоле. Так оставил я сего знаменитого старца, гения в своем краю и народе, каких еще немного являлось в Египте. На другой день простился я с г. Россетти, столь благородно угощавшим меня в Египте, и с другими любезными франками, которые радушно делили со мной время и с дружеской заботливостью показывали древности сего края. Больно прощаться с мыслью: "навеки!" три недели, проведенные мной в Египте, навсегда останутся у меня в памяти и сердце.
За день до праздника байрама выехал я из Каира во врата побед; мне нельзя было более медлить, чтобы не опоздать к Пасхе в Иерусалим, и для того избрал трудный путь через пустыню Суезского перешейка, вместо того чтобы ехать морем из Дамиетты в Яффу. Дорога шла к северу до Биль-бейса, рубежом степи и возделанных полей. Первую ночь провел я еще между франками за четыре часа от столицы в селении Ханке, где обучают они войска паши и близ коей находится, в соседней деревне Абузабель, главный лазарет и медицинская отлично устроенная школа с анатомической залой, обширной аптекой и малым ботаническим садом. Это превосходное заведение, давшее много хороших лекарей войскам паши по способности арабов к сему искусству, приятно изумляет на границе дикой пустыни.
Хотя в нынешнем веке требуется от путешественника статистический взгляд на ту страну, которую он посещает, но я не хочу излагать здесь поверхностного описания о настоящем быте и промышленности Египта, в которые не мог вникнуть в столь короткое время. Священная древность земли фараонов более занимала мысли мои и взоры там, где я хотел забыть настоящее для протекшего, которое более соответствовало чувству, повлекшему меня в Палестину Я не мог, однако же, не подивиться на рубеже Египта быстрому его преобразованию и силе гения Мегемета Али, который в 25 лет своего владычества так далеко опередил устройством внутренним соседние ему области. Разведение шелковичных и пальмовых деревьев, хлопчатой бумаги и стольких других произрастений, дотоле мало известных Египту, многочисленные фабрики, магазины, училища, арсеналы – все носит отпечаток предприимчивой деятельности. Уважаемый в Сирии, грозный в Аравии и покоренной Африке, Мегемет Али высоко стоит между владыками Востока и стал бы еще выше, если бы угнетенный трудами и налогами народ не стонал под игом жестокой монополии, обогащающей одну только казну паши, недостаточную для его исполинских замыслов; ибо, склоняясь к старости, он сам хочет насладиться своими успехами, мало надеясь на будущее там, где ничего не принял от прошедшего.
Два франка, коих товарищество было для меня весьма приятно, захотели проводить меня за шесть часов от Ханки до Бильбейса, чтобы облегчить мне скуку тяжелого дня; ибо на этом рубеже степи и долины Нила обыкновенно собираются все караваны и проводники их дают день отдыха своим верблюдам, запасаясь пищей в соседнем Бильбейсе. Баталион войск паши стоит близ селения, но караваны всегда располагаются вне деревни и даже вдали от пальм, чтобы склонные к воровству арабы, особенно бедуины, не могли подкрасться к ним ночью промежду деревьев по отсвечивающему песку. Сему правилу следуют путешественники не только в Египте, но и в Палестине; таков страх их, или, лучше, таково искусство воровства, до совершенства постигнутое бедуинами. За два дни до моего прибытия в Бильбейс четверо из них вечером нарочно появились впереди лагеря, разбитого по правилам европейским, и, когда солдаты бросились ловить их в пустыне, двое других обокрали сзади палатки начальников.
По мере приближения нашего к Бильбейсу арабы соседних селений беспрестанно выбегали спрашивать нас, не показалась ли новая луна, и не начался ли в Каире праздник великого байрама, столь жадно ожидаемый голодными поселянами, особенно в последний день рамазана. Иные от нетерпения разговелись, другие для большей верности отложили праздник до следующего дня, в том числе и наш вожатый, избравший торжество сие предлогом, чтобы пробыть день в Бильбейсе.
Сердце мое невольно сжалось, когда, окинув взором неизмеримую пустыню, подумал я, что для меня нет другого пути к Иерусалиму и что прежде нежели достигну желаемой цели, я должен обречь себя столь дикому и грозному уединению; но мне уже не оставалось другого выбора. Когда же спутники мои стали со мной прощаться, мне казалось, что я совершенно расстаюсь с миром на сей грани бесконечности. Я обнял их пламенно, как бы давних друзей, которые пребыли верными до конца, ибо в подобных обстоятельствах дни кажутся годами, и одна минута, один благородный порыв сближают людей, коим суждено сойтись на миг и разойтись навеки.
Скучен был день роздыха после двух коротких переходов, но он был мне отчасти полезен; я несколько отдохнул от беспокойного движения на верблюде, производящего боль в пояснице, сильной качкой на неловком седле. Сначала странно и неприятно видеть себя на столь высоком и безобразном животном; особенно трудно на него садиться и с него слезать, потому что, не всегда послушное, оно внезапно подымается с диким криком, если вожатый не наступит ему на колено. Но впоследствии я так привык к сему пустынному коню, что сам уже без помощи арабов заставлял его опускаться на колени и не чувствовал никакой усталости.
Хотя верблюды особенной породы (по-арабски хеджины) могут быстро бежать по пескам, мы шли, однако, медленно, менее пяти верст в час, по причине вьюков, более же по упрямству арабов, которые никогда не хотят привязать верблюдов гусем, одного за другим, и управлять передним. Напротив, они пускают их стадом и дают щипать по сторонам терний, ибо, жалея корма, хотят их насытить сею скудной пищей. С трудом и угрозами мог я принудить вожатого изменить сей тягостный ход, утомляющий и всадника и верблюда, который лениво идет в знойное время дня, ускоряя шаги свои ночью. Еще большего труда стоило мне отделиться от главного каравана из двухсот верблюдов, принадлежавшего тому же хозяину; он вместе с ним хотел медленно вести меня по пустыне; но и здесь мне помогло грозное имя паши, и, отойдя немного от Бильбейса, я оставил за собой сие огромное стадо.
Два обыкновенные верблюда, нагруженные вьюками и мехами с водой Нила, и пять верблюдов верховых составляли собственно весь мой караван. Один легкий верблюд был назначен для меня, другой для моего слуги, два для двух купцов христианских, племени арабского, которые просились возвратиться со мной на родину в Иерусалим и вместе с тем служили мне драгоманами; на последнем верблюде попеременно отдыхали вожатый, шейх Дауд и бедуины его колена. Впоследствии на пути присоединился к нам еще один араб, из родственников шейха. С ними погрузился я в беспредельное пространство зыбучих песков, как море забегающих за небосклон и ни малейшим признаком жизни не утешающих утомленного путника. Многие дни и многие ночи протекают над его главой, прежде нежели он может исторгнуться из столь грозного уединения, где в первые минуты душа его, расширяясь посреди необъятного горизонта, впоследствии изнемогает под бременем одиночества. Не встречая на земле ничего достойного внимания, невольно обращает он усталые взоры к небу, где два великие светила даны ему спутниками, особенно ночью, когда оно ярко горит звездами и в себе одном совокупляет всю жизнь, которой лишена грустная земля сих пустынных мест.
Странствуя по ним, легко можно постигнуть, каким образом первобытные жители Востока с такой ревностью предавались астрологии. Сперва, избирая светила ночи путеводителями в беспредельных равнинах, мало-помалу начинали они ожидать от них особенного влияния на судьбу свою: протекая бесприютную пустыню, они не могли найти на ней своей стези, свыше им начертанной течением солнца и звезд, и таким образом, отверженные дикой землей, искали участия и помощи в благодетельных светилах и, руководимые ими во время своего странствования, любили доверять их покрову и все течение своей жизни, кочующей и непостоянной.
Равно и мы направляли путь наш днем, немного влево от встречавшего нас солнца, ночью же стезя наша лежала между большой медведицей и планетой Венеры. Там, где земля более твердая могла на время удерживать на своей поверхности стопы идущих, мы следовали по чуть видной тропе протекших верблюдов; когда же вступали опять в пространство зыбучих песков, грозными холмами восстававших на равнине, как оцепеневшие волны разъяренного моря, – тогда и собственный след наш был заметаем позади нас ветром. Изредка звуки колокольчиков возвещали нам дальний караван; с приветом мира "салам" мы с ним встречались, с приветом мира расходились, взаимно передавая друг другу зыбко проложенный след свой на пустыне до первого ветра; иногда же и целые дни проходили без малейшей встречи.
Не знаю, отчего воспоминания целой моей жизни, все мое прошедшее так горько теснились в душе моей во дни моего странствования по пустыне. Медленно качаясь на верблюде или тяжело ступая по песку, я переносился духом в отдаленную родину, к близким и друзьям; в сжатом сердце не было места для будущих надежд, и мысленно я вновь пережил всю мою молодость, вновь перечувствовал все ее пылкие страсти, скитаясь одиноко по сей чуждой и бесприютной пустыне, где я сам, пришелец другого края и века, и где все бытие мое были совершенным оазисом в отношении окружавших меня людей и предметов.
По ночам разбивал я шатер свой близ какого-нибудь песчаного бугра; вокруг складывали мои вьюки и ложились верблюды, а проводники сказками провождали ночь в опасении скитающихся бедуинов, которых десять колен кочует по сей пустыне. Некогда грозные своими разбоями не только одиноким путникам, но и целым караванам, они ныне трепещут имени Мегемета Али, и если где должно благословлять его, то всего более в сих диких местах, дотоле непроходимых.
Близ горьких колодцев или малых солоноватых озер разбивают они юрты из черных овечьих шкур вокруг шатра своих шейхов, которых коварного и корыстолюбивого гостеприимства избегают путники, пролагая стезю свою далеко от их пристанища. Дикие травы и колючие кустарники, местами растущие по степи, там, где почва земли более состоит из мелкого щебня, нежели из песков, служат пищей многочисленным верблюдам и содержат стада, составляющие с конями основание богатства бедуинов, приращаемого частными грабежами. Таковы пустыня и ее жители. В ней, более нежели где-нибудь, можно постигнуть всю благость Провидения, наделившего каждый край свойственным ему животным и соединившего Азию с Африкой созданием верблюда, по справедливости названного кораблем пустыни. Какое другое животное могло бы семь дней и даже долее переносить голод и жажду, ибо во все время пути их кормят весьма мало и не поят ни разу. По вечерам дают им торбу сухих бобов, когда, снимая вьюки, пускают их пастись в окрестную пустыню; но до самого эль-Ариша они должны нести в себе воду Нила, хотя на пути есть два колодца в Абу-сейре и Катиэ. Близ оных всегда толпятся с водоносами жены арабов, в своих длинных синих покрывалах, посылаемые из соседних кочевьев к сим драгоценным для них ключам.
Около шестидесяти часов совершенной пустыни между Бильбейсом и эль-Аришем. На ней не встречаешь никакого жилья, кроме ничтожной таможни Абу-Сейр, за четырнадцать часов от Бильбейса, установленной пашою для осмотра караванов. Там провел я первую ночь, и оттоле уже начинаются зыбучие пески, только изредка и на малое пространство прерываемые. Промеж высоких бугров ночевал я в другой раз в виду малого оазиса пальм, наполненного кабанами, которых крик был издали слышен. Потом доехал я до большого пальмового леса Каттиэ, островом лежащего среди пустыни, где стоят на страже 80 солдат паши. Далее караваны следуют по иссохшему руслу потока, вдоль которого, как говорят, было много пальм, ныне истребленных; но я еще два раза ночевал в пустыне, прежде нежели достигнул эль-Ариша. Не доходя шестнадцать часов до сей крепости, дорога приближается к морю и пролегает обширными солончаками, которые во времена французов были еще наполнены водой; изредка видны близ них следы давнего жилья. Наконец в малом расстоянии от крепости, начиная от принадлежащего ей колодца, рыхлая стезя совершенно идет вдоль песчаного поморья.
Трудно выразить то грустное чувство, которое стесняет сердце при виде сей новой пустыни волн, соединяющейся с двумя другими – воздуха и песков, как бы для того, чтобы еще более дать постигнуть путнику его одиночество и поразить мертвым величием трех стихий, в беспредельности коих – что человек? Гул набегающих валов на безжизненную пустыню под бесприютным небом наводит мрачное уныние на сердце, и борьба моря и земли, как бы жизни и смерти, сих двух огромных сил вселенной, грозна своим исполинским уединением бренному созданию!
Арабы, страстные к сказкам, показали мне недалеко от эль-Ариша груду камней и продолжительный след на земле: это, по словам их, могила Бардауила, сильного еврея, который, похитив прекрасную аравитянку, стремился с ней из Египта на быстром верблюде. Здесь настиг его витязь пустынь, знаменитый Абу-Сеид, и, воспламененный воплями девы, кинулся спасти похищенную. Шесть раз кружил он коня своего вокруг Бардауила, на седьмой пронзил его длинным копьем. Под грудой камней схоронил он врага, а след коня его и след котлов, в которых угощал он свою дружину, навеки остался в песках; арабы поновляют их с уважением на память витязя. Кто же этот мощный еврей? кто хищник Бардауил? – брат Готфреда, Балдуин, наследник его престола, которого тяжкая болезнь застигла в сем месте на победоносном пути из Египта. Чувствуя свою кончину, он просил, чтобы отнесли умащенное тело его в Иерусалим, предав земле здесь все подлежащее тлению, и многие века покоилось оно под Голгофою, доколе последний пожар и вражда греков не истребили сей могилы.