На дворе мусселима, где стоит против ворот одна пушка на случай мятежа, обступили меня его прислужники, требуя бакшиша; я отослал их к драгоману, ибо на Востоке неприлично расплачиваться самому. Возвращаясь в патриархию, не мог я не изъявить сему старцу моего неудовольствия за рабское его обращение с мусселимом, потому что он, саном архимандрит, при прощании целовал его руку и полу одежды. "С каким чувством могут целовать христиане благословляющую вашу руку, – говорил я, – когда вы сами с таким подобострастием подносите к устам край одежды грубого мусселима, недавно бывшего невольником?". Добрый старец извинялся обычаем и бременем ига, говоря, что и митрополиты принуждены то же делать, уважая в мусселиме представителя паши Дамасского и вместе лицо султана; "но придите оградить нас правами, – прибавил он, – и мы облобызаем милующую десницу вашу!".
Гефсимания
На рассвете другого дня собрались все христиане иерусалимские в Гефсиманию, к потоку Кедронскому, отделяющему во глубине Иосафатовой долины гору Масличную от высот Святого Града. Там наместник патриарха, Мисаил, служил торжественную литургию для праздника Благовещения в той самой пещере, где апостолы погребли Богоматерь близ родственного ей праха Иоакима и Анны и обручника ее Иосифа. Пятьдесят ступеней, широко иссеченных в камне, ведут в сие величественное подземелье, обращенное в храм царицей Еленой, по преданиям палестинским, которые приписывают ей основание всех обителей Святой Земли.
На половине внутреннего крыльца сего и в малом углублении, с правой стороны, приникли к стене гробы родителей Св. Девы; с левой, напротив их, иссечена в камне тесная могила Иосифа. Далее при окончании ступеней есть малый престол во имя первомученика Стефана, и оттоле уже пещера, круто поворачивая направо, в глубине своей заключает главное святилище – гроб Богоматери. Гроб сей, по обычаю еврейскому, иссечен, как могильная храмина, в отдельном утесе, который стоит вместо алтаря в мрачной церкви Успения, прислоняясь с правой стороны к камням вертепа. Престол армянский приделан к наружной стене сего утеса, позади коего, на самом конце пещеры, есть жертвенник греческий для проскомидии. Две низменные двери пробиты, с запада и севера, в тесную внутренность алтаря, украшенную парчами. Там находится, прямо против главного входа, возвышенная каменная плита, покрытая другой мраморной и уставленная свечами; над ней горит множество лампад. Это главный престол, на котором совершают греки и армяне ежедневную литургию; это гроб Богоматери, или, лучше сказать, могильный камень, на время освященный девственным ее бременем, ибо апостолы не вверили земле непорочного тела, но только заключили внутри гробового покоя, положив на камне, где уже тщетно оное искал на третий день апостол Фома, опоздавший к погребению.
Таинственный мрак царствует под обширными сводами вертепа, кое-где прерываемый тусклым мерцанием одиноких лампад, теплящихся над гробами святых или над престолами церкви. Широкий луч света, падающий во глубину пещеры из наружных дверей, разбиваясь по всем ступеням длинного крыльца, не проникает во внутренность храма Успения, по крутому его изгибу, и только кратковременный блеск огней торжественной литургии во дни, посвященные памяти Св. Девы, озаряет богатые разноцветные парчи, которыми украшены все стены святилища. Латины, исключительно владевшие оным, сперва уступили права свои грекам, а потом и армянам, когда сии последние, усилившись богатствами в Царьграде, совершенно лишили первых обладателей участия в сей святыне.
Сим великим святилищем и в самый день Воплощения начал я поклонение Святым местам; но горькое впечатление оставила в сердце первая обедня в Гефсимании. Слух и взоры, привыкшие в православной родине к глубочайшему благоговению в храмах, странно были поражены нестройностью служения и бесчинием толпы. Теснота алтаря, где мог помещаться один только архиерей, и низменные двери утеса, в которых он должен был беспрестанно сгибаться в полном облачении, расстраивали величие ходов, но не производили неприятного влияния, как пронзительные хоры певчих. Хотя я уже несколько привык к сему недостатку церквей Востока, но не знаю, отчего ожидал я более гармонии в Иерусалиме, между святыней самых мест и святостью обрядов, напоминающих великие события. Оскорбительнее всего было видеть стража арабского, всегда идущего с жезлом в руках перед Евангелием и Святыми дарами, и с криком поражающего теснящийся в чалмах народ. Впоследствии, однако же, я сам увидел необходимость иметь стражей, по буйству и взаимной вражде поклонников, которой разительный пример представила за несколько лет тому назад сия пещера. Гефсимания принадлежала тогда еще латинам, и они с неудовольствием впускали в нее поклонников греческих. Однажды толпа сих последних, предводительствуемая полудиким священником, племени арабского, тщетно просила входа в пещеру. Ей говорили, что еще не кончена литургия над гробом Богоматери и нарочно медлили совершать службу. Тогда вождь поклонников, возбудив общее негодование, бросился в святилище, разогнал стражей и, видя стоящего перед Святыми дарами священника латинского, схватил с престола потир и, святотатно испив его, воскликнул: "Вот конец литургии!". Я слышал это от самих греков. Сей случай может дать ясное понятие о бесчисленных распрях, отравляющих в Иерусалиме благочестивые мысли, возбуждаемые зрелищем столь великих мест.
Каменное преддверие вертепа и существующие над ним остатки здания показывают, что во времена христианства была здесь не одна только пещера, но что она сама заключалась внутри большого монастыря, равно как и малый, молитвенный грот Спасителя, открытым переходом примыкающий к ней с правой стороны. Греки, завидуя латинам в его владении, не признают оный местом молитвы Христовой, хотя положение его отчасти соответствует словам Евангелия, ибо грот сей находится на вершиние камня от тех утесов, где спали апостолы, и по своему уединению и близости родственных могил, мог быть избран Спасителем для молитвы; место же, указываемое греками, совершенно открыто. Трудно сличить и поверить предания на расстоянии стольких веков, но кажется, греки напрасно называют грот Спасителя тем местом, где скрывались апостолы в ночь предательства. И может ли быть, чтобы христиане, украсив церквами все малейшие следы подвигов Христовых, оставили без святилища то место, где в кровавом поте Он умолял за нас Отца небесного.
Тихое, сладкое благоговение проникает душу во мраке сего грота. Тусклая лампада, теплясь в углублении, слабо освещает две фигуры: ангела и повергшегося на землю Спасителя. Здесь дивное существо Его ближе, понятнее сердцу; все божественное от Него скрылось. Он страждет подобно нам и страждет за нас. Но слезы Его, но пот лица – кровь! и это уже первые капли крови завета, хотя не рукой смертных они исторгнуты и не так страшны для взоров. Нет, сильным борением духа вытеснены они из Его сердца, борением нашей в нем природы с безмерной тяжестью всех наших грехов и наказания, низвергшегося на Него единого. В каждом вздохе Его все человечество. "Отче, да мимо идет чаша сия!"… и при сих только словах тайный ужас заменяет первое сладкое чувство. Сей безгрешный, кающийся о злобах человеческих, напоминает нам род свой; род же Его кто исповесть?.. и в трепете, повергаясь ниц на тот самый прах, где повергался Спаситель, где душа его была прискорбна даже до смерти, пораженные дивным таинством Его страданий, мы вмести с ним восклицаем: "Да будет воля Твоя!".
Малая дверь, ныне заделанная, вела прежде из сего грота к тем камням, где в ночь предательства спали три апостола, и близ них показывают самое место адского поцелуя. Оно обнесено низкой оградой, позади коей стоят восемь ветхих олив, остатки масличного сада Гефсимании. Недавно выкупили его латиняне из рук неверных. Корни дуплистых деревьев почти истлели, но ветви роскошно цветут и приносят обильный плод. Я взял один камень на память события, сорвал одну масличную ветвь и обратился к Иерусалиму.
За иссохшим потоком, на крутизне, ведущей к Святому Граду, указывается место, где побили камнями первомученика Стефана. Здесь стояла некогда большая церковь, воздвигнутая в честь его императрицей Евдокией, супругой младшего Феодосия; но теперь нет и следов ее. Немного повыше есть безводный колодец, близ которого еврейский юноша стерег одежды побивавших Стефана, будучи ревностным гонителем церкви Христовой. Тот же юноша, смирив впоследствии мирскую гордость, буйством проповеди возвестил вселенной Христа распятого: "Иудеям соблазн, эллинам безумие, самим же верующим Христа Божию силу и премудрость; ибо безумное Божие мудрее человеков и бессильное Божие крепче человеков!". Кто бы угадал в жестоком свидетеле казни Стефановой божественного Павла?
Ворота, ведущие из Гефсимании в Иерусалим, носят имя Марии. При самом входе, налево от них, видна знаменитая Овчая купель, смежная Соломонову храму, где Господь исцелил расслабленного, многие годы тщетно чаявшего ввержения в возмущенные ангелом воды. Из пяти ее великолепных притворов ни один не остался; видна только обширная яма, поросшая травой и окруженная развалинами.
Напротив оной фонтан принадлежал, как говорят, к дому Иоакима и Анны, обращенному в обширный монастырь, еще отчасти уцелевший. Колокольня и высокие своды его пространной церкви свидетельствуют о прежнем величии святилища, основанного во времена рыцарских королей. По правую сторону алтаря обрушенными ступенями с трудом можно спуститься в мрачное подземелье. Это, по преданиям, нижняя часть жилища праведных родителей, и на каменной плите, утвержденной в самом углу, указывают место рождения Св. Девы.
В столь убогом приюте родилась она, в свою череду родившая в вертепе Бога. Какое уничижение в началах евангельских, которых конец одесную Отца! Почти все великие таинства произошли в вертепах, и когда восторжествовавшие христиане с мирской гордостью созидали великолепнейшие храмы над Святыми местами, они принуждены были глубоко сходить в недра земли, чтобы поклоняться там памяти дивных событий, и земля сия сохранила в скалах своих вверенную ей святыню, которой не могли бы защитить храмы, разрушаемые временем и людьми. Немного шагов отделяют колыбель Марии у ворот Иерусалимских от ее могилы в Гефсимании, и какое поприще суждено ей было протечь между ними! – на земле быть девственной матерью Бога, на небесах воссесть на ангельском престоле, и сии две отчизны примирить своим младенцем!
Крестный путь
Следуя по той же улице и пройдя под сводами обрушенной башни, воздвигнутой Иродом в честь Марка Антония, видишь с левой стороны, во внешней стене мусселимова дома, нижнюю широкую ступень полукруглого крыльца; остальные ступени перенесены были в Рим вместе с помостом Пилатова судилища. На обширном дворе есть еще обломки здания сего и остатки церкви, основанной над преторием, где возложили терновый венец на главу Царя Иудейского, где биения и поругания ознаменовали начало страсти. Городская темница, в которую не раз ввергаемы были апостолы, и теперь стоит против сего крыльца, из темницы обращенная в церковь, из церкви в конюшню градоначальника. Случай странный! – серай мусселима на месте дворца Пилатова! как будто бы место сие навсегда было определено чуждым наместникам для совершения неправедных судов их, там, где кровью Святого навеки запечатлелась неправда и где игемон равнодушно спросил: "Что есть истина?". Все изгладилось, все изменилось в Иерусалиме, кроме самого назначения мест.
От сей широкой ступени, по которой тяжело сходила нога обремененного судьбами мира, начинается крестная стезя, орошенная потоками крови Спасителя и его болезненным потом. Искупленные им не должны бы дерзать преступной стопой беспечно попирать священные следы его страсти. На коленах, с разбитым сердцем, с поникшей главой должны бы они протекать сие страдальческое поприще, где под бременем мучений изнемог сидевший одесную Бога: должны бы священным прахом посыпать преступную главу свою, трепещущими устами к нему прикасаться и в сокрушенном духе просить пощады на той стезе, где шедший на заклание влачил на раменах все их протекшие, все их грядущие грехи.
Крестная стезя сия сперва подходит под высокую арку, с вершины которой раздалось горькое слово: "Се человек!" и вправо от нее, довольно далеко от дороги, показывают еще место дворца Ирода четверовластника, который, тщетно ожидая чуда, оскорбленный, облек Христа в белую одежду посмеяния. Но я сомневаюсь, как могла уцелеть сия легкая арка во всеобщем разрушении Святого Града?
Доколе отлогая покатость облегчала трудную стезю Спасителя, он медленно подвигался к скорбной мете своей; но когда улица, круто поворотясь налево, перестала благоприятствовать ему своим скатом, будучи не в силах долее нести креста на раменах, окровавленных ударами в претории, Он упал. Какое зрелище для матери! В сие самое мгновение другой кратчайшей дорогой, стремилась она из дворца Пилатова, чтобы еще раз встретить Сына, и что же первое поразило взоры Марии?.. обагренный кровью Сын ее, простертый под бременем креста, и над ним толпа мучителей, подымающих Его новыми ударами!.. Когда бы мать сия и не была матерью Бога, когда бы сей невинный страдалец и не сходил с небесного трона, когда бы просто мать и сын встретили друг друга в столь ужасную для них минуту, – и тогда бы память о таком событии могла растерзать самое окаменевшее сердце, исторгнуть вчуже невольные слезы; но сия мать, но дивный Сын ее… душа содрогается, и язык коснеет назвать Его, в сем поруганном образе, – Сыном Вседержителя, Творцом вселенной! и не слезами сострадания, нет, слезами ужаса можно его оплакивать.
Опрокинутым столбом означено место падения Спасителя, как и все другие места страдальческой стези, ознаменованные горькими встречами или речами. Елена положила мраморные сии колонны, и там, где их уже нет, есть на стенах приметы. Здесь была воздвигнута церковь, обращенная ныне в баню. Отселе еще несколько шагов продолжалась ровная дорога на полдень, до того места, где встретился мучителям Симон Киринейский, которому свыше предопределено было счастье облегчить Спасителя. Он шел с поля из Судных ворот, и там, где улица, вновь поворачивая на запад, круто к ним подымалась, воины, видя, что совершенное изнеможение Иисуса не позволяло ему и по ровному месту влачить креста, заставили Симона нести оный на гору, которая продолжается до самой Голгофы.
Далее виден низкий, тяжелый свод древних Судных ворот, так названных потому, что через них всегда выводили на казнь преступников. Во времена еврейские оканчивался здесь город, или, лучше сказать, крепость: подле ворот стоит еще высокий мраморный столб, быть может некогда их украшавший. Немного далее то место, где Иисус, обратясь к плачущим о Нем женам, произнес: "Дщери Иерусалимские, не плачьте обо Мне, но о себе плачьте и о детях ваших, ибо наступят дни, в которые скажут: блаженны неплодные, и утробы не родившие, и сосцы не питавшие. Тогда начнут говорить горам: падите на нас, и холмам: покройте нас; ибо ежели с зеленеющим деревом так поступают, что же будет с иссохшим".
Здесь, когда Он увидел себя на чистом воздухе, вне душного города, погибшего, протекшего в ту самую минуту, когда изведена была за порог Его жертва, совершающая Ветхий завет, – здесь освежилась на миг Его человеческая природа, и в сей краткий миг божественная вновь блеснула в пророческих речах, об истине коих свидетельствует ныне своими обломками самая стезя его мучений. Она оканчивается за несколько шагов далее, ибо место сие, тогда открытое, застроено ныне, и не в далеком расстоянии от Голгофы прерван крестный нуть.
Ныне дикий араб быстро по нем несется на коне, клубами подымая за собой священный прах. Ныне презренный, порабощенный еврей, малодушно идет по сему поприщу, где его преступные предки призвали ему на главу ту священную кровь, которой некогда оно дымилось. Робко идет он, как бы по острию меча, заглядывая украдкой на открывающийся сквозь арки зданий зеленый луг древнего Соломонова храма, вечный предмет его тщетных слез и желаний. Но что всего больнее для сердца, ныне беспечный христианин равнодушно протекает вниз и вверх великую стезю сию, как будто не для него обагренную кровью, и чуждые, корыстные мысли развлекают его воображение, когда недостойная нога попирает след страданий Спасителя! Сердце облегчилось при выходе из сего страшного пути, по которому впоследствии я слишком часто принужден был проходить, ибо серай мусселима и ворота, ведущие к Элеону, сделали сию улицу главной в Иерусалиме.
Другое, не менее великое, но более торжественное место меня ожидало. Мне открыли Храм Воскресения. Минуя все его святыни, я устремился прямо к Святому Гробу. От самой Гефсимании все более и более потрясаемый священными предметами, которые мне встречались, и наконец, крестной стезей достигнув до великой гробницы, я в невыразимом волнении духа простерся на ее мрамор. Если бы и высшие чувства не наполняли груди моей в сию торжественную минуту, одна мысль о достижении цели, столь отдаленной, столь давно желанной, одна мысль о родине, к которой первым шагом было уже совершение моего обета, могла бы привести меня в восторг. Но я здесь обнимал тот камень, на котором покоилось тело не смертного ходатая и не ангела, но самого страдавшего за нас Богочеловека; я стоял в той скале, которая вся озарилась лучами Его воскресения; юный, я удостоился столь утешительного зрелища, которого пламенно и тщетно желают старцы!.. слезы умиления и благодарности полились из глаз моих. Но они обратились в горькие слезы, когда, опустясь мыслью к земному, я вспомнил позор Святого Града и всех великих его мест, позор самого Гроба, некогда искупленного кровью стольких тысяч, ныне одинокого, забытого в диких пустынях Палестины, посреди распрей христианских и гонения магометан, как камень, который отвергли зиждущие!.. Я произнес над ним сию вечернюю молитву: "Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром, яко видеста очи мои спасение Твое, еже еси уготовал пред лицем всех людей, свет во откровение языков и славу людей твоих Израиля".
Иордан
На следующее утро спешил я воспользоваться тишиной, которая тогда царствовала на берегах Иордана, часто тревожимых набегами бедуинскими, чтобы посетить священную реку и Мертвое море, прежде нежели возникнут новые грабежи и беспокойства. Пять французских путешественников и два английских, которых я застал в Иерусалиме на обратном пути их из Египта, присоединились ко мне вместе с г. Еропкиным, дотоле не видавшим Иордана. Несколько поклонников и монахов греческих и русских пешком устремились вслед за нами; даже одна женщина русская пустилась позже нагонять нас по горам, но ее ограбили бедуины. Так сильно было общее рвение погрузиться в воды Иордана; ибо в течение десяти лет от начала войны греческой малочисленность поклонников не позволяла им посещать святой реки. В прежние годы до 10000 богомольцев, всякого возраста и звания, разбивали шатры свои близ Иерихона, на третий день Пасхи, под предводительством драгомана патриаршего и самого мусселима, который выезжал со стражей охранять их за условленную цену; но бедность духовенства лишила ныне поклонников столь утешительного странствия.