Второй раз мы можем приступить к борьбе; если первые слова – "если только можно" – были правдивыми в нашем сердце, то мы сможем сказать дальше; "Если надо – да, пусть будет; но только если надо! Сказать: "Да будет" – у меня нет сил". Но, если эти слова – "если только надо" – правдивы, у нас найдутся напоследок силы сказать: "Да будет воля Твоя", какова бы она ни была; если даже она обозначает, что самое страшное должно случиться… Но когда мы выходим из этой борьбы, или в промежутках между нашими такими отчаянными воплями – молитвенными или просто криками души, – как мы относимся к тем людям, от которых мы ожидали всю возможную помощь и которые заняты другим, каждый своим? Один спит душой, то есть неспособен даже услышать наш голос; он занят своими мыслями, своими заботами. А другого сердце заснуло, и то, что мы говорим, до него не доходит: "Да, да, о да, я понимаю…" – ничего не понимает и ничего знать не хочет… У каждого своя тоска, своя усталость, своя озабоченность, – разве есть время на твою?.. И вот Христос не похож на нас в этом; нам горько делается, гневно делается: где же дружба, где же любовь, где товарищество? А Христос ничего подобного им не говорит; Он смотрит, и Ему жалко их. Перед лицом самого великого события мира они ничего не чувствуют, не знают, что вообще что-то происходит; они ушли в себя, в сон, заснули… И так всю жизнь, дремлют и видят сны, и мимо них проходит реальность, да какая реальность: их грядущая смерть, смерть ближних, самого дорогого – смерть Христа. Христос даже не будит их; Ему их жалко: "Спите! Почивайте!" – говорит Господь. Не горьким голосом, как часто это читается вслух, а жалостливо: "Спите, дети! Почивайте, у вас не хватает сил для того, чтобы вместе со Мной один час понести Мою тоску предсмертную…"
А когда все уже совершено, Он им говорит: "Теперь вставайте; тот, кто Меня предает, уже приближается". И вот предатель приходит с толпой, целует Его. Этот поцелуй мы воспринимаем иначе, вероятно, чем он был воспринят тогда. В то время, когда вы хотели обличить человека в преступлении, вы должны были возложить свои руки ему на голову и провозгласить свое обличение. Но если ваше обличение оказалось ложным, вы сами подвергались тому наказанию, которому подвергся бы тот человек, будь ваше показание верным. Иуда не захотел подвергнуться этому риску; он не возложил свои руки на голову Христа, обличая Его в том, что Он богохульник, нарушает закон; он Его поцеловал, чтобы дать знак людям; ему страшно было того, что может случиться, если он ошибся во Христе. Поцелуем он предает Христа. И это он делает, обеспечивая себе безопасность, безнаказанность. И как Христос на это отзывается? Как называет его Спаситель, как обращается Он к нему? – "Друг!" Он ему не говорит: "Отойди, предатель! Ты три года со Мной жизнь делил, ты все видел, что Я сделал, ты был свидетелем всех Моих чудес, ты слышал Мое животворное учение, ты сам дрогнул душой, – а теперь, поцелуем ли меня предаешь?" Он ему сказал "Друг", Он от него не отвернулся, Он его не отверг. Он принял на Себя и предательство. И этим Он все победил. Победить ненависть других, победить оставленность, победить трусость друзей трудно, но можно. Но посмотреть в глаза человеку, который вас предает, и сказать: "Ты мне остаешься другом, я тебя люблю, как всегда, всей жизнью, всей смертью", – это подлинная, последняя победа… И тогда все разбежались. Это уже был не сон; реальность ворвалась в дрему, и эта реальность была такая страшная: Тот, Кого они считали непобедимым, по-видимому, побежден, – остается только спасать свою жизнь. И Петр, который хвалился: "Если и другие Тебя оставят, я Тебя не оставлю", тоже убежал; и все убежали, в сторону хотя бы, – кто дальше, в дом Марка, а кто на какое-то расстояние.
Как мы умеем отнестись к вражде, которая вдруг нас побеждает, и к предательству? Вот вопрос, который ставится нам этим отрывком евангельским. Когда мы окружены враждой, ненавистью, желанием нас размыть и разрушить, каково наше отношение? В нас поднимается гнев, ответная ненависть; не так во Христе! И когда мы видим, что мы преданы – с каким негодованием, ненавистью, презрением мы глядим на предателя, как мы стараемся его унизить, оскорбить! Не так поступает Христос, а значит, не так должны и мы поступать. Пока мы в себе не победили самую способность ненавидеть врага, того, кто нам опасен, кто может разбить нашу жизнь, пока мы не победили наше отношение к предателю, мы еще не Христовы до конца; сколько-то Христовы, но не до конца.
И дальше ведут Христа к Каиафе. За Ним издали идут два ученика; их пускают во двор, почему? Не потому, что они Христовы ученики, которые пришли свидетельствовать в Его пользу, а потому, что Иоанн – друг дома, того дома, где сейчас будут бить Христа по лицу, оплевывать, будут на Него клеветать, в котором Его засудят благодаря лжесвидетелям и против самого закона еврейского, вопреки всему, всякой правде. Иоанн, как друг этого дома, входит во двор, и благодаря ему пускают в этот двор и Петра. И тут трижды Петр отрекается от Спасителя. Когда одна из служанок, прислушиваясь к его говору, говорит: "А ты тоже из Галилеи, значит, ты тоже из Его учеников", Петр отрекается: Не знаю я Этого Человека! Неужели такое с нами не случалось в той или другой мере? Неужели нам не случалось как бы скрыться в толпе и не стать рядом с человеком, которого унижают, оскорбляют? Я не говорю о страшных событиях, а о самой обычной человеческой клевете, о самой плоской, подлой сплетне: "Я? Нет, не знаю; да, мы знакомы, но он мне не друг! Мы знакомы – и все". Петр, вышедши со двора, встретил взгляд Христа и заплакал. Если бы нам было дано в моменты такой подлой трусости обернуться и посмотреть в глаза человеку, от которого мы отреклись, может быть, мы бы тоже заплакали? Но мы закрываем глаза, отворачиваемся – только бы не встретить этого взора! Поэтому и покаяние в нас не рождается…
Но не только ученики – действующие лица этих событий; еще и народ, первосвященники, Пилат, Ирод царь, римские воины… Народ – тот самый, который приветствовал Его в день входа в Иерусалим: Осанна! Красуйся! Благословен грядущий во имя Господне, Царь Израилев! Он их обманул, только смерть может отомстить за их разочарование: Распни! Первосвященники, фарисеи видят в Нем и врага своей веры, и политическую опасность: из-за Него римляне могут поработить всю страну; не только ее оккупировать, но всецело присвоить. Этому нельзя дать случиться, лучше одному человеку умереть, чем всему народу погибнуть!.. Так и мы рассуждаем часто: лучше, чтоб одному человеку был позор, чтобы он все потерял, лишь бы только другие были безопасны… Ирод и Пилат: у них была власть спасти Христа; один был циником, ему все равно было, жив или нет невинный человек; а другой боялся за свою карьеру, за свою судьбу: стоит ли потерять все, что таким трудом нажито, для того, чтобы спасти какого-то человека? "Если ты отпустишь Иисуса, Который Себя называет Царем Израиля, ты не друг Кесаря!" – о нет! На это он не пойдет!.. Но и с нами бывает подобное, и с нами бывает, что мы боимся потерять то, что наше, ради спасения другого человека…
И еще: Христа берут в преторию; грубые воины, привыкшие к страданию других людей, привыкшие также и к своему страданию; они хотят позабавиться: закрывают глаза Спасителя, завязывают Ему глаза, ударяют в лицо, спрашивают: "Кто Тебя ударил?". Не так ли бывает с нами? Когда мы хотим сделать что-то недостойное, разве, образно говоря, мы не стараемся завязать глаза Христу? Вернее, в нашем случае, мы закрываем свои глаза, чтобы не видеть, что Христос тут, что Христос все видит, все слышит и что каждым подлым, лживым, недостойным словом или поступком мы даем пощечину Ему, ударяем Его в лицо, насмехаемся над Ним, готовя Его к худшему – к распятию; потому что может так случиться, что Он нам слишком уж будет мешать, и тогда мы Его сбудем, распнем. Не телесно, не физически, но внутри себя…
А затем – шествие с крестом и дивное, поистине дивное, событие: одному человеку дано понести вместе с Ним крест; телесно, физически, понести деревянный крест – но чем-то помочь Христу. Крест – это тяжесть, крест – это орудие смерти, которое человек на себе несет. В нашем случае крест складывается из противоречий нашей воли Божией воле; наперекор кладется перекладина нашей воли. И вот случается нам или нет, когда человек раздавлен этим противоречием, подставить свое плечо? Поддержать главную перекладину воли Божией, чтобы человеку легче было волю Божию понести на плечах?
И плачут по дороге женщины иерусалимские; и Христос на Своем пути к смерти останавливается и жалеет их… А дальше – распятие. Воины пригвождают Его ко кресту; им все равно, кто умирает, их дело – пробить руки и ноги преступнику и поставить крест. А дальше – скучное ожидание: неужели так долго умирать Ему?.. Играют, разговаривают… Это очень трагично; но разве не бывает так же, жутко, ужасно, когда в одной комнате, в той же квартире умирает человек, а родные, друзья сидят в кухне или другой комнате, пьют чай, разговаривают, шутят, – нельзя же все время быть такими напряженными. А человек умирает в одиночестве. Или кто-нибудь там сидит, да, – но другие в это время дают себе немножко подышать, дают отдых какой-то: нельзя же с человеком все время умирать! Умирать – его дело, а мы минутами поддержим; а пока – ну, силы собрать; мы же живы!.. Разве это не так?
И вот крест стоит; направо, налево – два разбойника. Один, видя, что и Праведного убивают, отрицает человеческий суд, человеческое право судить даже и разбойника; другой, видя, что и Праведник погибает от человеческой неправды, принимает свою смерть как должное: если Праведник страдает, то, конечно, беззаконник должен пострадать… Один из покоя вырывается даже в последнюю минуту, другой находит путь во внутренний и вечный покой… Как мы относимся сами к этому? Как мы относимся к тому, что с нами бывает порой мучительное, горькое, страшное? Не говорим ли мы Богу, что это несправедливо, что этого не должно бы быть? Понимаем ли мы, что если это с Ним было, то нам нечего говорить о себе?..
В середине этого ужаса – одна точка безмолвия: Христос и два человека – Божия Матерь и Иоанн. Божия Матерь, Которая Его родила, Которая Его принесла в храм в день Сретения в жертву и Которая теперь видит, что Бог эту жертву принял и что Христос умирает в выкуп за Израиль и за Египет, то есть и за все язычество, за праведность и неправедность, за все, за всех. И Иоанн, любовь которого сильнее страха, крепче веры, не нуждается в надежде, который – просто любовь, соединяющая его со Христом неразрывно.
А вокруг пестрая толпа: враги, которые радуются и смеются над Ним, и та толпа, которая там собралась. Одни мечтают о том, чтобы Христос сошел со креста, и тогда они смогут Ему поверить, тогда они будут знать, что Его учение действительно победит, что можно безопасно быть Христовыми. А другие мечтают, чтобы Христос не сошел со креста, потому что если Он не сойдет, то можно успокоиться; встревоженная Его учением, Его словом душа может спокойно вернуться к земле, приземлиться; Его страшное благовестие о любви без границ, о любви, подобной Божией любви, нереально, и земля победила небо; земля крепкая, солидная, а небо хрупкое – сплошная мечта, как облака. И все ждут смерти Христовой.
Где мы стоим в этой толпе? В той толпе, которая встречает Христа при входе Его в Иерусалим, в той толпе, которая за Ним движется в Гефсиманский сад, во двор архиереев, во дворец Ирода, в судилище Пилата и, наконец, на Голгофу, – где мы, кто мы? Вот вопрос, который мы должны себе ставить в течение всего Великого Поста: где я, кто я? Вот передо мной разверзаются величественные, спасительные Божии дела – где же я ? Относятся ли они ко мне, или я остаюсь чуждым тому, что происходит?
Преподобный Ефрем Сирин
Слово о страданиях Спасителя
Боюсь говорить и коснуться языком сего страшного сказания о Спасителе, ибо действительно страшно повествовать об этом. Господь наш предан сегодня в руки грешников. Для чего же предается Он, Святой и Безгрешный Владыка? Ибо, ни в чем не согрешив, предан сегодня.
Придите, и узнаем, за что предан Христос Спаситель наш. За нас нечестивых предан Владыка. Кто ж не подивится? Кто не прославит? Рабы согрешили, а Владыка предан, чтобы собственной смертью освободить согрешивших сынов. Сыны погибели и чада тьмы пришли во мраке удержать Солнце, Которое в одно мгновение может попалить всех. Владыка же, видя их дерзость и гневное движение, с кротостью, добровольно предал Себя в руки нечестивых. И беззаконные, связав Пречистого Владыку, надругались над Ним, связавшим крепкого неразрешимыми узами и разрешившим нас от уз греховных. Сплели венец из терний своих, какие принес в плод иудейский виноградник. Ругаясь над Ним, называли царем, плевали беззаконные в лицо Пречистому, от Чьего взора приходят в трепет все небесные силы и чины ангельские. Вот снова сжимают у меня сердце и печаль и слезы, когда представляю себе, что Владыка терпит от рабов такие оскорбления и укоризны, бичевание, оплевание и оплеухи. Придите, и познаете чрезмерность щедрот, терпение и милосердие сладчайшего Владыки. Был у Него благопотребный раб в раю сладости, и он согрешив предан истязателям. Но Благий, видя, что немощен он духом, умилосердился к рабу, сжалился над ним и Себя Самого отдал на бичевание за него. Желал бы я умолкнуть по чрезмерному смущению ума и опять убоялся, чтобы молчанием своим не уничтожить Спасителеву благодать. Впрочем, со страхом говорю вам; ибо трепещут кости мои, когда представляю себе, что общий всех Создатель, Сам Господь наш, предстоит сегодня пред Каиафой, как осужденный, и один из слуг дает ему оплеухи. Трепещет сердце мое, когда помышляю о всем этом. Раб сидит, а Владыка стоит перед ним; исполненный беззаконий произносит суд на Безгрешного. Содрогнулись небеса, в ужас пришли основания мира, в изумлении все ангелы и архангелы, Гавриил и Михаил закрыли лица свои крылами; херувимы скрылись за колесами престола, серафимы ударились крылами друг с другом в этот час, когда слуга дал оплеуху Владыке. И как основания земли выдержали и колебание и трепет в этот час, когда поруган был Владыка? Представляю себе это, и трепещу, и снова прихожу в сокрушение, взирая на долготерпение благого Владыки. Ибо вот содрогаются внутренности мои, когда говорю, что Создатель, по милости сотворивший человека из праха, заушен прахом.
Придем в страх, братья, и не просто будем выслушивать все то, что Спаситель претерпел за нас. Скажи, жалкий слуга, за что заушил ты Владыку? Всякий раб, когда освобождают его от рабства, для приобретения временной свободы принимает заушение; но ты, жалкий, сам неправедно заушил Освободителя всех! Что же ожидал ты получить от Каиафы в награду за сие заушение? Или не слыхал, не узнал ни от кого, что Иисус – Небесный Владыка? Оплеуху дал ты Владыке всех и сделался на веки веков рабом рабов, предметом укоризны и омерзения, навсегда осужден мучиться в огне неугасимом. Великое чудо, братия, видеть кротость Христа Царя! Заушенный рабом мудро отвечал Он с кротостью и всяким благочестием. Раб негодует, Владыка терпит; раб гневается, Владыка исполнен благости. Кто в час гнева сдержит в себе раздражение и смятение? Но Господь наш совершил все это Своею благостью. Кто же в состоянии будет изобразить долготерпение Твое, Владыка!
Придите, о вожделенные, возлюбленные Христом, приобретшие сокрушение и любовь Спасителеву, придите узнать, что совершилось сегодня в Сионе, граде Давидовом, что сделало сегодня возлюбленное и избранное семя Авраамово – Пречистого Владыку предало оно смерти в день сей. Христос Спаситель наш руками беззаконных неправедно распят на древе крестном. Придем все и с воздыханиями будем обливать тело свое слезами; потому что Господь наш, Царь славы, предан смерти за нас нечестивых. Если кто внезапно слышит о смерти возлюбленного родственника, или также внезапно видит пред очами возлюбленного своего лежащего мертвым, – изменяется в лице и омрачается светлость взора его. Так и ясное солнце, с небесной высоты увидев поругание Владыки на древе крестном, изменилось в лице, удержало лучи своей светлости, не потерпело взирать на поругание Владыки, облеклось печалью и тьмою. Также и Дух Святой, сущий во Отце, узрев Возлюбленного Сына на древе крестном, сверху до низу разодрав завесу – это украшение храма, немедленно удалился в виде голубя. Все твари были в страхе и трепете, когда страдал Спаситель, Небесный Царь. А мы грешные, за которых и предан Единый Бессмертный, все еще остаемся небрежными. Смеемся ежедневно, слыша о страданиях и поругании Спасителя. Роскошествуем каждый день, прилагая все свое попечение об украшении одежд. Солнце на небе, по причине Владычнего поругания, во тьму преложило светлость свою, чтобы и мы, видя это, сделались подражателями. За тебя поруган Владыка на кресте, а ты, жалкий, украшаешь непрестанно наряд одежд своих. И не трепещет сердце твое, не ужасается мысль твоя, слыша это. За тебя нечестивого Единый Безгрешный предан смерти, поруганиям, поношению, а ты рассеянно выслушиваешь все это.
И всему словесному стаду надлежит взирать непрестанно на своего Пастыря и всегда любить и чтить Его; потому что за стадо Свое пострадал Он, Бесстрастный и Пречистый; и не одеждами должно величаться тленными, а также не роскошной жизнью, не мирскими яствами, но подвигами и всякой честностью угождать Творцу. Не будем подражателями иудеев: это народ жестокий и непокорный, всегда отвергавший Божии дары и благодеяния. Всевышний Бог, ради Авраама и Завета Своего с ним, с самого начала терпел злонравие народа сего; дал им в пишу манну с неба, а они недостойные вожделевали зловонных снедей – чесноку. Также дал им воду из камня в пустыне; а они за это, распяв на кресте, дали Ему уксус. Приложим старание, братие, чтобы не оказаться нам сообщниками иудеев, распявших Владыку, Создателя своего; придем в страх, имея всегда пред глазами страдания Спасителевы; будем всегда размышлять о страданиях Его. Ибо за нас пострадал бесстрастный Владыка, за нас распят Единый Безгрешный. Чем воздадим мы за это, братья? Будем же внимательными к себе самим и не станем уничижать страданий Его. Придите все чада Церкви, купленные честной и святой кровью пречистого Владыки. Придите, – будем размышлять о страданиях со слезами и воздыханиями, страхом преисполняясь мысленно, с трепетом приступая к размышлению, говоря самим себе: "За нас нечестивых предан смерти Христос Спаситель наш".