Вскоре я поймал себя на том, что воспроизвожу в памяти второй гол, забитый голландской сборной итальянцам в полуфинале Мирового Кубка несколько лет назад. Это был потрясающий длинный удар – одно из моих любимых спортивных впечатлений, однако я с досадой обнаружил, что не помню фамилию игрока, забившего гол. В памяти всплыла фамилия Ренсен-бринк (он определенно играл в этом матче), но в итоге я пришел к выводу, что к этому голу он отношения не имеет. Я видел, как мяч плывет в солнечном свете мимо удивленно застывших итальянских защитников, мимо вратаря, который тянет к нему руки. Трудно было примириться с тем, что из памяти стерлась такая важная деталь, и я принялся перебирать фамилии голландских футболистов тех лет, какие только мог припомнить, но внезапно меня прервал Борис:
– Мы едем по самой середине дороги. Еще немного – и с кем-нибудь столкнемся.
– Ерунда! – отозвался я. – Все нормально.
– Нет, не нормально! – Я чувствовал, как Борис колотит по спинке моего кресла. – Мы едем слишком близко к середине. Если появится встречная машина, мы с ней столкнемся!
Я промолчал, но сместился ближе к обочине. Это, видимо, устроило Бориса – и он успокоился. Потом Софи произнесла:
– Знаешь, должна признаться: когда я впервые услышала, меня это ничуть не обрадовало. Я говорю о приеме. Я думала: ну вот, вечер испорчен. Но когда стала анализировать, а в особенности когда поняла, что наш ужин вполне можно устроить и после, мне стало ясно: ничего, кроме пользы, прием нам не принесет. Он нам даже нужен. Я знаю, что справлюсь, и Борис тоже. Мы оба справимся, а когда вернемся домой, нам будет что отпраздновать. В самом деле, этот вечер может окончательно решить нашу судьбу.
Прежде чем я успел ответить, Борис снова крикнул:
– Мы едем по самой середине!
– Я не менял курса. Мы едем так, как надо.
– Может быть, он боится? – заметила Софи.
– Ни капли он не боится.
– Боюсь! Мы попадем в страшную аварию!
– Борис, успокойся, пожалуйста. Машину я веду очень осторожно.
Я проговорил это строгим тоном, и Борис замолк. Однако позже я поймал на себе беспокойный взгляд Софи. Время от времени она посматривала то на Бориса, то на меня. Потом произнесла, не повышая голоса:
– Почему бы нам где-нибудь не остановиться?
– Остановиться? Зачем?
– Мы ведь не опаздываем. Приедем на несколько минут позже – что с того?
– Думаю, сперва нам нужно найти галерею. Софи помолчала, потом снова повернулась ко мне:
– По-моему, мы должны сделать остановку. Чего-нибудь попьем и поедим. Это поможет тебе остыть.
– Что значит "остыть"?
– Хочу остановиться! – выкрикнул сзади Борис.
– Что значит "остыть"?
– Для меня важно прекратить на сегодня ваши ссоры, – отвечала Софи. – Вижу, вы опять взялись за старое. Только не сегодня! Я этого не допущу. Нам нужно выйти из машины и расслабиться. Прийти в себя.
– Что значит "прийти в себя"? Мы и так в себе.
– Я хочу остановиться! Я боюсь! Меня укачало!
– Смотри! – Софи указала на вывеску у дороги. – Скоро будет станция технического обслуживания. Пожалуйста, давай там остановимся.
– Это совершенно лишнее…
– Ты начинаешь лезть в бутылку. В такой важный для нас вечер. Только не сегодня!
– Я хочу остановиться! Мне нужно в туалет!
– Вот и поехали. Пожалуйста, притормози. Уладим дело, пока не дошло до неприятностей.
– Что это мы уладим?
Софи промолчала, продолжая беспокойно смотреть через ветровое стекло. Мы двигались теперь по гористой местности. Хвойный лес кончился: вместо этого с обеих сторон дороги высились крутые неровные склоны. На горизонте виднелась станция, похожая на космический корабль, поставленный высоко в скалах. Во мне с новой силой возродилась злость на Софи, но – почти что против своей воли – я сбросил скорость и прижал машину к обочине.
– Все в порядке, мы останавливаемся, – сказала Софи Борису. – Не волнуйся.
– А то он волновался! – с холодной иронией заметил я, но Софи сделала вид, что не слышит.
– Мы быстренько перекусим, – объясняла она мальчику. – После этого нам станет гораздо лучше.
Следуя указанию дорожного знака, я свернул и начал взбираться по узкой дорожке. Мы миновали несколько крутых поворотов, затем путь выровнялся – и мы вкатили на открытую парковку. Там стояло в шеренгу пять-шесть грузовиков, а также около дюжины легковых автомобилей.
Я вылез из машины и потянулся. Оглянувшись, я увидел, что Софи помогает Борису выйти из машины. Я наблюдал, как он, сонный, сделал шаг-другой по гудронированной площадке. Будто желая взбодриться, он поднял лицо к небу, испустил крик Тарзана и постучал себя кулаком по груди.
– Борис, прекрати! – взревел я.
– Но он же никому не мешает, – вступилась Софи. – Никто его здесь не слышит.
В самом деле, мы стояли на самой вершине утеса, довольно далеко от стеклянного корпуса станции. Побагровевшее закатное солнце играло в стеклах. Молча я оставил своих спутников и зашагал к входу.
– Я никому не мешаю! – крикнул Борис мне в спину. Последовал еще один вопль Тарзана, перешедший в йодль. Я шел не оборачиваясь. Только у входа приостановился и придержал для Софи и Бориса тяжелую стеклянную дверь.
Мы пересекли вестибюль с рядом таксофонов и через еще одну стеклянную дверь попали в кафе. Навстречу нам струился аромат мяса, жаренного на рашпере. Просторное помещение было уставлено длинными рядами овальных столиков. Со всех сторон через стеклянные панели виднелся небосвод. Издалека доносился шум проходившего ниже шоссе.
Борис ринулся к прилавку самообслуживания и схватил поднос. Я попросил Софи купить мне бутылочку минеральной воды и пошел выбирать столик. Посетителей было совсем немного (они умещались за четырьмя или пятью столиками), но я пробрался в самый конец одного из длинных рядов и уселся, обратив спину к облакам.
Вскоре ко мне подошли с подносами Борис и Софи. Они расположились передо мной и в странном молчании принялись расставлять на столе тарелки. Я заметил, как Софи подает знаки Борису, и предположил, что за прилавком она уговаривала его сказать мне пару слов, дабы сгладить впечатление от недавней размолвки. Я не думал, что дело зашло так уж далеко и нас нужно мирить, поэтому неуклюжее вмешательство Софи вызвало у меня недовольство. Для разрядки напряжения я отпустил какую-то шутку по поводу футуристической отделки кафе, но Софи отвечала рассеянно и снова метнула взгляд на Бориса. Проделала она это так неловко, что с тем же успехом могла бы открыто пихнуть его локтем. Борису, естественно, не хотелось подчиняться – и он сердито наматывал на пальцы край пакетика с орехами, который только что купил. Наконец он, не поднимая глаз, промямлил:
– А я читал книгу на французском.
Я пожал плечами и устремил взгляд в окно. Я знал, что Софи велит Борису продолжить разговор. После паузы он угрюмо добавил:
– Я целую книгу прочел по-французски. Я обернулся к Софи и произнес:
– Мне самому французский никогда не давался. До сих пор знаю его хуже, чем японский. Ей-богу, в Токио мне объясняться легче, чем в Париже.
Софи, вероятно не удовлетворенная таким ответом, уставила на меня тяжелый взгляд. Меня раздражало ее давление, поэтому я отвернул голову и стал любоваться закатом.
– Борис делает большие успехи в языках, – послышался голос Софи.
Никто из нас не отозвался, и она наклонилась к мальчику со словами:
– Борис, теперь тебе придется постараться. Скоро мы приедем в галерею. Там будет масса людей. Кое-кого из них можно принять за важную птицу, но ты не пугайся, ладно? Мать не боится – и ты тоже не бойся, Покажем всем, что мы не робкого десятка. Нас ждет большой успех, правда?
С минуту Борис по-прежнему наворачивал на пальцы пакетик, потом поднял глаза и вздохнул:
– Не беспокойся. Я знаю, как себя вести. – Он выпрямился и добавил: – Нужно одну руку сунуть в карман. Вот так. И вот так взять стакан.
Некоторое время он сидел в той же позе, напустив на себя высокомерный вид. Софи прыснула, я тоже не удержался от улыбки.
– А когда к тебе подходят, – продолжал Борис, – нужно повторять: "Весьма замечательно! Весьма!" – или, если хочешь: "Бесподобно! Бесподобно!" А когда увидишь официанта с подносом, надо сделать так. – Борис состроил кислую мину и помахал пальцем из стороны в сторону.
Софи не переставала смеяться.
– Борис, ты сегодня произведешь фурор.
Борис просиял, явно довольный собой, затем вдруг вскочил на ноги:
– А теперь я пошел в туалет. Совсем забыл, что хотел туда. Я на минуточку.
Он повторил на бис свой презрительный жест и поспешил прочь.
– Иногда он бывает очень забавным, – заметил я. Софи наблюдала через плечо, как Борис удаляется по проходу.
– Он так быстро растет, – проговорила она. Потом вздохнула, и лицо ее приняло задумчивое выражение. – Скоро станет совсем большой. Времени у нас немного.
Я молчал, ожидая продолжения. Софи все так же глядела через плечо, затем, обернувшись ко мне, добавила спокойно:
– Сейчас он проживает остаток детства. Еще немного – и повзрослеет, но эти дни всегда будут вспоминаться ему как лучшие.
– Ты говоришь так, словно у него не жизнь, а сплошная мука. Между тем живется ему совсем не плохо.
– Ну да, знаю, ничего себе. Но это его детство. Мне известно, каким оно должно быть. Видишь ли, я это помню. Помню дни, когда была совсем маленькой и мама еще не болела. Как было замечательно! – Она обернулась ко мне и, казалось, сфокусировала взгляд на облаках за моей спиной. – Мне хочется для него чего-нибудь похожего.
– Ладно, не волнуйся. Скоро мы разберемся со всеми нашими делами. А пока что Борис проводит время в свое удовольствие. Волноваться незачем.
– Ты такой же, как все. – В голосе Софи появилась сердитая нотка. – Ведешь себя так, будто нам отпущено немерено сколько лет. Тебе попросту не взять в толк, так ведь? У папы еще немало годов впереди, но все же он не молодеет. Однажды его не станет – и мы окажемся одни. Ты, я и Борис. Поэтому-то нам и нужно торопиться. Побыстрей устроить себе гнездо. – Она глубоко втянула в себя воздух, потрясла головой и уставила взгляд вниз, на чашку с кофе. – Ты не понимаешь. Не понимаешь, насколько тоскливой и одинокой может стать жизнь, если будешь сидеть сложа руки.
Я не видел смысла в том, чтобы вдаваться в эту тему.
– Хорошо, мы этим займемся, – отозвался я. – И очень скоро что-нибудь подыщем.
– Ты не понимаешь, что времени осталось всего ничего. Посмотри на нас. Мы едва-едва продвинулись.
Тон Софи становился все более обличающим. Между тем она, казалось, совершенно забыла о том, что в нашем медленном "продвижении" была изрядная доля ее вины. Мне вдруг захотелось произнести обвинительную речь, но я удержался и промолчал. Некоторое время мы не говорили ни слова, наконец я поднялся и сказал:
– Прости. Я, пожалуй, все-таки чего-нибудь поем.
Софи опять глядела в небо и едва заметила мой уход. Добравшись до прилавка самообслуживания, я взял поднос. Изучая выбор кондитерских изделий, я вспомнил внезапно, что не знаю дороги в галерею Карвинского. Значит, в настоящий момент мы полностью зависим от красного автомобиля. Я представил себе, как красный автомобиль продолжает путь по шоссе, все больше от нас удаляясь, и понял: дольше задерживаться на станции технического обслуживания нельзя. Я решил, что мы должны сию же минуту сесть в машину, – и уже готов был вернуть на место поднос и поспешить обратно к столику, но тут услышал, что двое посетительниц, сидевших поблизости, ведут речь обо мне.
Обернувшись, я увидел двух со вкусом одетых женщин средних лет. Сблизив свои головы над столиком, они вполголоса беседовали и, насколько я уяснил, не имели ни малейшего представления о том, что я стою рядом. Они редко называли меня по имени, поэтому вначале меня одолевали сомнения, однако вскоре стало очевидно, что предметом их разговора мог быть только я.
– Да-да, – говорила одна из женщин. – Они много раз связывались с этой Штратманшей. Она без конца уверяла, что он явится для осмотра, но до сих пор его еще не было. Дитер говорит, оно бы и ладно, у них и без того работы по горло, но теперь они все на взводе и ждут его с минуты на минуту. И, разумеется, то и дело прибегает мистер Шмидт с криком: приберитесь, мол: что, если он сейчас войдет и застанет городской концертный зал в таком состоянии? Дитер говорит что они все психуют, даже Эдмундо. С этими гениями и не угадаешь, к чему они придерутся. Там все еще помнят, как приходил Игорь Кобылянский и изучал все до мелочей. Как он встал на четвереньки, а все выстроились поодаль вокруг него и наблюдали, как он ползает по сцене, простукивает каждую половицу и слушает, прижавшись ухом. В последние два дня Дитера было не узнать: на службу отправлялся сам не свой. Для них всех это ужасно. Каждый раз в условленное время он не является: час или около того его ждут, потом снова звонят Штратманше. Она всегда рассыпается в извинениях, чем-нибудь отговаривается и назначает другое время.
Пока я слушал, в моем мозгу вновь всплыла мысль, уже не раз посещавшая меня за последние часы, а именно: я недостаточно часто связываюсь с мисс Штратман. Собственно, я заключил, что было бы неплохо позвонить ей теперь же из телефонных кабин, которые я видел в вестибюле. Но прежде чем успел обдумать эту идею, до меня донеслось:
– Свистопляска поднялась из-за того, что Штратманша неделями не переставала твердить: он, дескать, горит нетерпением проверить зал – но не акустику и прочее, чем интересуются в подобных случаях, а то, что касается его родителей, как они будут размещены во время концерта. Похоже, оба они не очень здоровы, поэтому нужны специальные кресла и прочие особые условия; требуется даже медицинский персонал: вдруг с отцом или с матерью, к примеру, случится приступ. Подготовка, приспособления – все крайне сложно; и, по словам Штратманши, он настаивал на том, чтобы обсудить со служащими каждую деталь. Отчасти это даже трогательно: такая забота о своих престарелых родителях! Но в результате он ни разу не показался! Конечно, не исключено, что это не его вина, а скорее Штратманши. Дитер так и думает. Судя по всему, у него отличная репутация: он не из тех, кто привык причинять людям множество неудобств.
Такие речи женщин вызвали у меня досаду – но, услышав последние фразы, я, естественно, испытал облегчение. Однако после слов о моих родителях и о многочисленных специальных приготовлениях для их комфорта я понял, что звонок мисс Штратман нельзя откладывать ни на минуту. Оставив поднос на прилавке, я поспешил в вестибюль.
Я вошел в телефонную кабинку, быстро отыскал в карманах карточку мисс Штратман и набрал номер. На звонок тут же отозвалась сама мисс Штратман.
– Мистер Райдер, спасибо, что позвонили. Я так рада, что все идет успешно.
– А, так вы считаете, все идет успешно?
– Блестяще! Вы повсюду имели такой успех! Горожане очарованы. А ваша вчерашняя послеобеденная речь: буквально все в один голос говорят о том, как она была остроумна и занимательна. Если мне дозволено будет так выразиться, работать с человеком, подобным вам, сплошное удовольствие.
– Спасибо, мисс Штратман. Вы очень любезны. Когда тебя так хорошо опекают – вот это удовольствие. Я звоню потому… потому что хотел бы согласовать некоторые вопросы, касающиеся моего расписания. Сегодня произошли кое-какие вынужденные задержки, повлекшие за собой нежелательные последствия.
Я помедлил, дожидаясь отклика мисс Штратман, но на том конце линии царило молчание. С легким смешком я продолжил:
– Но сейчас мы, конечно же, находимся на пути к галерее Карвинского. Я, собственно, имею в виду, что половину пути мы уже преодолели. Мы, разумеется, хотели прибыть заблаговременно – и, надо признаться, предвкушали немало приятного. Я слышал, окрестности галереи Карвинского просто великолепны. Мы очень рады, что скоро там окажемся.
– Отлично, мистер Райдер! – Голос мисс Штратман звучал неуверенно. – Надеюсь, вечер вам понравится. – Неожиданно она добавила: – Надеюсь, мистер Райдер, вы на нас не в обиде.
– Я в обиде?!
– Поверьте, мы ничего такого не имели в виду. То есть когда предложили вам сегодня утром посетить дом графини. Мы ни на минуту не сомневались, что вы во всех подробностях знакомы с творчеством мистера Бродского. Просто дело в том, что эти записи – большая редкость, и графиня с мистером фон Винтер-штейном оба подумали… О Боже, надеюсь, вы не обиделись, мистер Райдер! Мы не имели в виду ничего такого, верьте мне.
– Я ничуть не обиделся, мисс Штратман. Напротив, меня весьма волнует, как бы графиня и мистер фон Винтерштейн сами не обиделись, что я не смог явиться…
– О, пожалуйста, не беспокойтесь об этом, мистер Райдер.
– Мне очень хотелось бы встретиться и побеседовать с ними, но обстоятельства нарушили все мои первоначальные планы. Я думал, они меня простят: в особенности по причине того, что, по вашим словам, мне не было необходимости знакомиться с записями мистера Бродского…
– Мистер Райдер, я уверена, что графиня и мистер фон Винтерштейн правильно понимают ситуацию. Теперь я вижу, что мы проявили бесцеремонность, навязав вам эту встречу, тем более ваше время столь ограничено. Ради Бога, не обижайтесь.
– Уверяю, я нисколько не обижаюсь. Но, если позволите, мисс Штратман, я звоню вам с целью обсудить совершенно иные пункты моего расписания.
– Да, мистер Райдер?
– Это, к примеру, осмотр концертного зала.
– Ах, да…
Я ждал продолжения, но не дождался и заговорил вновь:
– Да, все, чего я хотел, это убедиться, что к моему выступлению все подготовлено.
Мой озабоченный тон заставил мисс Штратман наконец откликнуться:
– Да, понятно. Ясно. Я вас поняла. Я отвела для этого визита время в расписании, но оно невелико. Вы можете убедиться сами. – Она замолкла, и я расслышал шелест бумаги. – С этим пунктом соседствуют два других, весьма важных. Поэтому я подумала, что если придется ужать график, то лучше за счет визита в концертный зал. Если он вам действительно необходим, вы легко сможете повторить его позднее. Соседние пункты, сами видите, сократить не так просто. В частности, встречу с Группой взаимной поддержки граждан: я знаю, какую важность вы придаете общению с рядовыми людьми, неравнодушными…
– Да, разумеется, вы совершенно правы. Полностью с вами согласен. Как вы заметили, я всегда могу выкроить время для повторного осмотра концертного зала. Да-да. Все дело в том, что меня несколько беспокоили… э-э… условия. Я говорю о размещении моих родителей.
С другого конца линии отклика вновь не последовало. Я откашлялся и продолжил:
– Как вам известно, мои мать и отец оба в преклонном возрасте. Их места в концертном зале должны быть специально оборудованы.
– Да-да, конечно. – Голос мисс Штратман звучал слегка озадаченно. – И медики под рукой, на случай каких-либо осложнений. Да, все предусмотрено: вы сами в этом убедитесь, когда будете осматривать зал.
Секунду я обдумывал ее слова, потом уточнил:
– Мои родители. Мы говорим именно о них. Полагаю, мы с вами понимаем друг друга правильно.
– А как же, мистер Райдер! Пожалуйста, не беспокойтесь.