Две культуры
Западные интеллектуалы и работники в сфере умственного труда всё ещё разделены на то, что Ч. П. Сноу примерно полстолетия назад назвал "две культуры", а именно – технические науки и гуманитарное знание. (Сразу же отметьте, что две культуры являют собой следующее: гуманитарное знание – мир левых квадрантов, естественные науки – мир правых квадрантов.) То, что они не ведут между собой диалога, довольно плохо, однако ещё хуже, что исследования духовности отвергаются обеими сторонами. Даже то, что можно считать крайне изощрёнными, рациональными, немифическими, переживательными, комплексными системами духовной мысли и практики (например, буддийская феноменология, философия веданты, герменевтика каббалы), попросту не воспринимается всерьёз ведущими течениями высшего образования и науки.
Очень распространено высказывание, что причина того, что нечто столь глубокое, как буддийская феноменология, оказалось отринуто интеллигенцией, состоит в том, что материалистический тип науки, или сциентизм, – полностью отвергающий интроспекцию, сознавание, внутреннее и т. д., – породил пресловутое "табу на субъективность", как сформулировал это Б. Алан Уоллес в своей замечательной книге под аналогичным названием. Идея заключается в том, что научный материализм столь могущественен и столь всецело доминирует в высших областях мысли, что он лишил исследования духовности всех шансов на серьёзное отношение к себе. Как следствие, и гуманитарные науки также не хотят приближаться к теме духовных исследований. Противная материалистическая наука (и особенно – эх! – ньютоно-картезианская наука) уничтожила милые-премилые исследования духовности.
Но причина-то не в этом, сие даже близко не приближается к правде. Естественные науки не убивали духовность: это сделали науки гуманитарные. Проблема в том, что гуманитарные науки отринули интроспекцию, внутренние измерения и субъективность, отринули их с такой агрессивностью и тщательностью, что у научного материализма не было ни единого шанса приложить к этому руку. (О да, и они бы их отвергли, просто им не представилось возможности.) Факт в том, что обе эти культуры послали духовность (а также внутренние измерения и субъективность) куда подальше. В период, длившийся половину двадцатого века (1950–2000), внутреннее было отвергнуто не только техническими, но и гуманитарными науками. Если мы сможем понять, почему это произошло, то осознаем непосредственно суть проблемы, с которой столкнулась духовность в современном и постсовременном мире.
Неудивительно, что естественные науки отвергли духовность, но почему, скажите мне, гуманитарные науки агрессивно отрицают духовность, интроспекцию, сознание и субъективность? Дильтей обобщил причину: "Не через интроспекцию, но только через изучение истории приходим мы к пониманию самих себя". Сознающий субъект обычно воображает, что он просто может интроспектировать своё собственное сознавание и прийти к тому, чтобы познать и понять самое себя, и всё же только науки, рождённые в духе нового времени (от генеалогии до лингвистики), делали весьма очевидным, что ситуация обстоит совсем иначе. Субъектность, согласно их выводу, полностью невежественна в отношении факта, что практически всё, что проявляется в её сознавании, есть продукт обширных межсубъектных сетей, которые невозможно увидеть. Эти сети, будучи отчасти продуктами исторического процесса, как указано в утверждении Дильтея, представляют собой обширный культурный фон, который в действительности сотворяет пространства, где субъектность и сознание получают возможность оперировать, а субъектность остаётся в статусе блаженно неведующей об этих формативных сетях, ведь она тратит своё время на интроспекцию и воображает, что она себя знает. В таком виде она оказывается пойманной в ловушку комплексных сетей лжи и самообманов.
Можно привести очень простой пример при помощи спиральной динамики. Как таковая, спиральная динамика (СД) представляет собой ничем не примечательное наследие ранних структуралистов человеческого развития, использовавших новаторские в то время методы исследования, ведь именно такие открытия на рубеже двадцатого столетия ознаменовали начало постмодернистской революции, которая расцвела в рассматриваемый нами период (1950–2000).
Как только вы осваиваете любую модель развития, такую как СД, прелюбопытный факт становится очевидным. Вы можете слушать кого-то, кто исходит, скажем, с множественного уровня (оранжевая высота), и становится очевидно, что человек сей не сам выдумывает эти идеи: практически всё, что он говорит, всецело предсказуемо. Он ни минуты не потратил на то, чтобы изучить труды Клэра Грейвза или любого другого исследователя развития, и всё же в результате мы получаем одну предсказуемую ценность за другой. У него нет ни малейшего понятия, что он есть всего лишь глашатай структуры, о существовании которой он даже и не знает. На практике кажется, что это не он говорит, а сама оранжевая структура вещает через него – эта обширная межсубъектная сеть глаголет его устами.
Ещё хуже то, что он может интроспектировать всё, что ему угодно, и всё равно не осознавать этого. Он есть попросту глашатай структуры, которая говорит через него. Ему кажется, что он оригинален, что он контролирует содержимое своих мыслей, что он может интроспектировать и понимать себя, что у него есть свобода воли, – и при этом он есть не что иное, как глашатай. Говорит не он, говорят через него.
То же верно и для десятков других аспектов субъективности и сознавания: все они, по сути, продукты безличных структур и межсубъектных сетей, и более того: сами структуры и сети невозможно увидеть посредством субъектности или сознавания (в любом случае не напрямую). К середине XX века поражающее понимание этих безличностных структур и межсубъектных сетей было достигнуто, в частности, в сферах лингвистики, грамматики, синтаксиса, структур сознания и априорных структур развития. И все они указывали на одно и то же: субъект сознавания есть продукт межсубъектных сетей, о существовании которых тот знать не знает и даже не подозревает.
И тем самым были установлены все декорации для великой левосторонней войны между модернизмом и постмодернизмом в гуманитарных науках. И вот что произошло. У нас есть две культуры: левосторонняя культура гуманитарных наук и правосторонняя культура естественных наук. Нескончаемая битва в правостороннем мире всегда была и продолжается между различными вариациями атомизма и различными вариациями системного мышления – и, как правило, побеждают атомисты, хотя никогда такая победа не окончательна. Но обе эти школы остаются физикалистскими и материалистическими. Со времён Демокрита встречаются невероятно умные мужчины и женщины, которые считают, что реальность ограничивается лишь резво пляшущей грязью. Является ли эта грязь системной грязью, или же это ньютоновская грязь – не имеет никакого отношения к тому, о чём мы ведём речь.
Настоящие боевые действия развернулись во внутренней, или левосторонней, культуре, поскольку она уже начала подразделяться на два преобладающих лагеря, которые придут к тому, чтобы определить все гуманитарные науки во второй половине XX века. Победитель этой великой левосторонней войны получит контроль над второй культурой – культурой гуманитарных наук – на всё обозримое будущее.
Великая левосторонняя война: субъективисты против межсубъективистов
Первый лагерь – это субъективисты; второй лагерь состоит из межсубъективистов. Субъективисты включали все подходы к гуманитарным наукам, которые действительно зависели от интроспекции, субъективности, сознания, сознавания и внутреннего мира. Самой известной и, определённо, центральной в рассматриваемой войне была феноменология, а её самым блестящим защитником был Эдмунд Гуссерль.
Второй лагерь – лагерь межсубъективистов. Какими бы ни были различия внутри этого лагеря, все сторонники данной идеи объединены пониманием, что к тому времени, как сознание сознаёт объект, означенное сознание было сформировано, огранено, сотворено и сконструировано обширной сетью безличных систем и структур, ведущими среди которых являются лингвистические системы, культурные фоны и структуры сознания. Ни одна из них не может быть увидена сознанием как таковым, ничто из этого не может быть увидено субъектностью; и, как следствие, субъектность представляет собой именно то, что необходимо ставить под вопрос, – и по результатам финального анализа деконструировать. Феномены, которые приносит сознавание, не являются тем, что, как заявляется, они есть, напротив – это результаты или продукты подземных конструкций обширных межсубъектных тенденций. Таким образом, мы приходим к пониманию самих себя не через субъективную интроспекцию, но через понимание этих межсубъектных структур.
Мы наблюдали, что индивидуум может интроспектировать весь день, и при этом он никогда не увидит ничего, что гласило бы: "вот оранжевая структура" или "вот зелёная структура, бирюзовая структура", и так далее. Феномены, которые проявляются в его сознавании, уже сотворены структурами, которые недоступны его взору и о существовании которых он даже не подозревает; и всё же феномены представляют себя, как если бы они были реальны сами по себе, – как если бы они действительно были вашими мыслями, желаниями, ценностями, – тогда как очевидно, что они таковыми не являются, и, как следствие, эти самые объекты в вашем текущем сознавании глубоко обманчивы. Феноменологии, зависящей от интроспекции, это неизвестно, а, следовательно, феноменология, взятая как таковая и сама по себе, есть исследование этих обманов и лжи, ошибочно воспринятых за истины.
Межсубъективисты были едины в отношении базовых идей. Существовали различные подлагеря, наиболее значимыми среди них были семиотика (Фердинанд де Соссюр), исследования культурных фонов (Мартин Хайдеггер), ранние структуралисты (Роман Якобсон, Клод Леви-Стросс), структуралисты развития (Джеймс Марк Болдуин) и признанный крёстный отец всех обманов, которые рождает сознание, и необходимости генеалогии для их обнаружения – Фридрих Ницше.
Иными словами, в великой войне внутренних, или левосторонних, культур, субъективисты относились к тем гуманитариям, которые опирались на внутреннее внутренних холонов – зону 1 в случае индивидуума и зону 3 в случае коллектива, тогда как межсубъективисты опирались на внешнее внутренних холонов – зону 2 в случае индивидуума и зону 4 в случае коллектива. (См. рис. 1.2, 1.3 и 1.4.)
Особый интерес в этой великой грядущей войне представлял молодой, блестящий и отчуждённый французский интеллектуал Мишель Фуко. К середине века стало очевидно, что, какое бы направление ни избрал некто вроде Фуко, в том же направлении двинулся бы и мир левосторонней культуры.
Фуко не пошёл войной на науку и научный материализм: для любого знающего человека они были просто неинтересны, ведь научный материализм занимается лишь тем, чем он занимался всегда, – да и вообще, с наукой самой по себе всё в порядке. Фуко не стал подвергать нападкам науку, объектом его атак становится Гуссерль.
Именно Гуссерль возмущает Фуко, равно как и Жан-Поль Сартр, ведь они оба являются сторонниками интроспекции – убеждения, что сознание в основе своей не лжёт, что сознание сознаёт правду. Феноменология, экзистенциализм, гуманизм (основные субъективистские лагеря) – всё это подвергается гневным нападкам Фуко. Он с особой яростью врывается в гуманитарные науки, замаскированные под естественные науки, словно бы их ложь может быть объединена с редукционизмом и привести к катастрофическим результатам.
Уместно упомянуть, что Фуко был гомосексуалистом в то время, когда гомосексуальность вызывала лишь глубокое отчуждение и социальное презрение. Поскольку, как вскоре сделали вывод межсубъективисты, различные формы социального притеснения в действительности скрываются в этих обширных системных межсубъектных структурах, структурах невидимых, то что же можно сделать, чтобы преодолеть их? Когда Фуко, будучи геем, читал работы по феноменологии, которая заявляла, что она может предоставить истинную суть и неизменный смысл предмета простым интроспектированием его посредством ума, всё его существо било тревогу. А что если вред уже был нанесён ещё до того, как феномены достигли сознания? Гомосексуальность Фуко считалась болезнью, и против так называемой "болезни" у феноменологии и экзистенциализма не было не только возражений, у них не было даже инструментов, чтобы обнаружить, что это, по сути своей, притеснение. В терминах, которые вскоре приобретут всемирную известность и влияние, Фуко обнаружил, что его собственный дискурс подвергается маргинализации, – в результате чего возникали различные жестокости, предъявляемые под видом "того, какими вещи являются на самом деле". (Список разновидностей маргинализирующих сил, контролирующих доминантные формы дискурса, разросся необыкновенно: андроцентризм, видоцентризм, сексизм, расизм, эйджизм. Вскоре стало очевидно, что если субъективное – это межсубъективное, тогда личное – это политическое.)
По мере развития великой левосторонней войны становилось всё более очевидно, что феноменология, экзистенциализм и гуманизм не могут справиться даже с такими фундаментальными предметами, как язык и значение в лингвистике. Фуко часто комментировал этот факт. "Так возникла проблема языка, и стало очевидно, что феноменология не была ровней структуралистскому анализу при объяснении последствий означивания, которое могло быть порождено структурой лингвистического типа. И вполне естественно, что, когда феноменологическая невеста обнаружила себя брошенной по причине своей неспособности справиться с языком, структурализм стал новой суженой".
Фуко имеет в виду тот факт, что слово обладает значением только благодаря своему контексту (например, во фразах "лук для стрельбы" и "лук для салата" слово "лук" обретает значение только благодаря нахождению в окружении других слов). И эти слова обретают значение только из-за других слов, так что в результате вся сеть или система знаков должна быть подвергнута изучению, чтобы понять смысл любого отдельно взятого знака, или предмета, или феномена в моём сознавании. Субъективисты исследовали возникающие индивидуальные феномены и пытались вывести таким образом смысл; межсубъективисты исследовали обширные системы и сети феноменов, в которых, как стало вскоре понятно, можно было найти реальное значение. Как утверждает Фуко, стало очевидно, что феноменология попросту не была ровней структурализму. Субъект не сотворяет значение (не в большей степени, чем находящийся на оранжевом выдумывает свои собственные ценности), напротив – обширные системы и межсубъектные сети сотворяют смысл. Субъекту – капут!
Вследствие этого такие крылатые фразы, как "смерть субъекта" и "что следует за субъектом?", стали резюме некоторых из основополагающих различий между двумя лагерями. Субъективисты во всех смыслах были модернистами: они верили в интроспекцию, в эмпиризм, в субъективность – во всё, что вскоре стало обозначаться такими насмешливыми словосочетаниями, как "миф о данном", "философия сознания", "философия субъекта", "парадигма отражения" и "монологическое зеркало природы".
Межсубъективисты становились постмодернистами сначала посредством структурализма, семиотики и лингвистики, а затем постструктурализма, неоструктурализма, деконструкции, грамматологии и генеалогии.
Но одно было очевидно: как ни посмотри, фактом остаётся, что обширные сети межсубъектных систем (от лингвистических структур до грейвзовских систем ценностей) управляют сознаванием и сознанием человека. Вы можете интроспектировать и медитировать сколько угодно и ни одной из них не увидеть – но они никуда от вас не денутся. Нам теперь даже известно, что можно переживать глубинные и многократные сатори – и всё ещё находиться на красной, янтарной, оранжевой или зелёной высоте. Эти структуры будут продолжать говорить через вас, а вы будете продолжать плясать под их дудку. И будете продолжать считать, что вы свободны…
Победитель в великой левосторонней войне
В Париже в мае 1968-го война достигла апогея: субъективисты подвергаются массовому избиению и, по сути, так уже и не смогут оправиться от ударов (до тех пор, пока их невероятно важные, но частные истины не будут реабилитированы и инкорпорированы интегральной эпохой). Гуманизм, экзистенциализм, феноменология, субъективность, сознание исчезли из любого серьёзного дискурса в академических кругах. В академические круги триумфально пришли межсубъективисты – постструктурализм, постмодернизм, семиология, грамматология, археология, генеалогия.
К 1979 г. Деррида стал самым часто цитируемым автором во всех гуманитарных науках в университетах Америки. Великая война завершилась, межсубъективисты стали триумфаторами, и то были межсубъективисты, которые категорически, всецело и абсолютно отринули всякую духовность, интроспективную медитацию, созерцательное сознание, субъективность и внутренние сферы. Самая простая причина в том, что все они находятся в ловушке мифа о данном.
Духовность отринули как модернизм, так и постмодернизм
Мы видели, что две культуры, описанные Сноу, это, во-первых, левосторонняя культура гуманитарных наук и, во-вторых, правосторонняя культура естественных наук.
Мы также видели, что дело не просто в том, что эти две культуры пребывают в состоянии войны друг с другом. У каждой из этих культур есть свои внутренние войны. Основная война в правостороннем мире науки всегда разворачивалась между атомистами и сторонниками системных подходов. В левостороннем мире величайшая и важнейшая война в прошлом веке развернулась между модернистами-субъективистами (зоны 1 и 3) и постмодернистами-межсубъективистами (зоны 2 и 4).
(Вам может показаться, что разумным решением будет интегрировать все четыре лагеря. Действительно так и есть, понимание данной идеи возникло только лишь в заключительные десятилетия двадцатого века, на заре интегральной эпохи. Чтобы это произошло, истины всех четырёх подходов должны быть оценены по достоинству и включены, а пока всем сторонам ещё предстоит пройти долгий путь, о чём свидетельствует обзор книг в следующем разделе настоящего приложения.)