Интегральная постметафизика
Интегральный взгляд открывает совершенно новый подход к метафизике, по существу, представляющий собой постметафизику, ибо он не нуждается в традиционном метафизическом багаже (включающем, например, постулаты о наличии предсущих онтологических структур, предлагаемые Платоном, концепцией архетипов, Патанджали или буддизмом йогачары) и всё же оказывается способен генерировать такие структуры в случае необходимости (что я попытаюсь продемонстрировать ниже).
В такой интегральной постметафизике восприятия заменяются перспективами, и, тем самым, осуществляется переопределение явленного мира как мира перспектив, а не вещей, или событий, или структур, или процессов, или систем, или васан, или архетипов, или дхарм, ведь все эти феномены, по сути, прежде всего перспективы и только потом уже что-то ещё, и их нельзя принять или хотя бы заявить об их существовании без того, чтобы сначала не принять какую-то перспективу.
Таким образом, например, встречаемая у Уайтхеда или в буддизме идея, что каждое мгновение есть моментальный, дискретный, скоропреходящий субъект, осознающий дхармы, или моментальные события, сама по себе является выраженным от 3-го лица обобщением взгляда от 1-го лица на реальность в 1-м лице (3-л × 1-л × 1л). Каждое мгновение не есть субъект, постигающий объект, оно есть перспектива, постигающая перспективу, причём версия, предложенная Уайтхедом, является обрезанной версией этого многогранного события, версией, которая в действительности содержит скрытую монологическую метафизику. Интегральная постметафизика, таким образом, способна генерировать основные аспекты взгляда Уайтхеда без того, чтобы принимать в себя скрытую уайтхедовскую метафизику.
То же самое справедливо для центральных утверждений великих традиций мудрости: интегральная постметафизика способна воспроизводить их основополагающие контуры без привлечения обширных метафизических положений. (На случай, если предложенные примеры кажутся слишком абстрактными, ниже мы ещё вернёмся к теме с более простыми примерами.)
Проблема великих традиций мудрости состоит в том, что, так как они загружены метафизикой, их крайне важные истины очень сложно понять критическому взгляду и модерна, и постмодерна. Модернистские эпистемологические подходы требуют от них доказательств, а поскольку досовременные традиции не были готовы к подобному вызову, они не смогли на него ответить путём прямого указания на ту единственную область своих учений, которая смогла бы достойно принять сей вызов, – то есть на феноменологическое основание созерцательных традиций, обеспечивающее все нужные и поддающиеся проверке данные, которые только можно представить, в рамках парадигмы, прекрасно укладывающейся в стандарты модерна (созерцание всегда являло собой современную эпистемологию, опередившую своё время в досовременном мире). Хотя и модернистское созерцание, и сама современность были монологичны, они могли предоставить вполне законные доказательства в пределах своей собственной парадигмы, что было большим преимуществом. Но великие традиции не смогли продемонстрировать свою сильную сторону, и из-за неспособности это сделать досовременные духовные традиции – практически полностью – были раскритикованы и отвергнуты модернистскими эпистемологиями: современность полностью отказалась от досовременности.
Не сказать, чтобы это имело какое-то значение, потому что постсовременность отвергла и то, и другое. Важная истина, предложенная постмодернистскими эпистемологиями, заключается в том, что все восприятия в действительности являются перспективами, а все перспективы укоренены в телах и культурах, а не только в экономических и социальных системах (что уже было открыто такими модернистскими эпистемологиями, как марксизм или теория систем). Современность вздрогнула и пошатнулась под ударом этой постмодернистской критики. Если уж эпистемологии модерна с трудом выдержали критику постмодернизма, уж и говорить не приходится о том, что случилось с традициями досовременности.
Интегральный методологический плюрализм выделяет систему фундаментальных перспектив, на некоторых из которых постмодернистские эпистемологии акцентировали бы особое внимание (относительно других они оставались в неведении, даже используя их неявным образом). В частности, AQAL-модель настаивает на том, что любое событие имеет четыре квадранта, включая и нижне-левый квадрант (межсубъективное, культурное, контекстуальное). И все квадранты простираются "до самого низа". Говоря более простыми словами, согласно модели AQAL, всё знание вплетено в культурные, или межсубъективные, измерения. Даже трансцендентальное знание представляет собой 4-квадрантное событие: квадранты простираются как до самого низа, так и до самого верха. Черепахи до самого низа, черепахи до самого верха!
Как я буду неоднократно отмечать на протяжении этой книги, современность, как правило, фокусируется не просто на каком-то определённом уровне развития, а на правосторонних квадрантах объективных внешних данных, тогда как постсовременность фокусируется не просто на определённом уровне развития, а на нижне-левом квадранте межсубъективной истины и социального конструирования реальности. Досовременные традиции мудрости, которые обычно даже и не имели ясного представления об этих трёх квадрантах (те дифференцировались только с наступлением современности), попросту не могли состязаться на равных в этих сферах с порождениями современности (например, модернистской наукой) и постсовременности (например, мультикультурализмом). Но всё же есть одна область, в которой великие традиции до сих пор специализируются, – область, забытая, игнорируемая и порой даже подавляемая современностью и постсовременностью. Речь идёт о внутреннем индивидуальном измерении – верхне-левом (ВЛ) квадранте со всеми его состояниями и стадиями сознания, постижения и духовного опыта. Тем не менее, помещение великих традиций в интегральную систему координат, которая с готовностью включает в себя прошедшие проверку временем истины как досовременности, так современности и постсовременности, позволяет в значительной степени спасти их непреходящие открытия.
Например, практически вся Великая цепь целиком соответствует верхне-левому квадранту (см. "Приложение I. Три простых шага от Великой цепи Бытия до постсовременности"). Великая цепь, которая олицетворяла сущность досовременных традиций и, как указывал Лавджой, принималась подавляющим большинством величайших теоретиков и созерцателей Востока и Запада на протяжении почти двух тысяч лет, фактически имела дело с реалиями и феноменами, почти всецело принадлежавшими верхне-левому квадранту. Это не негативная недооценка, а позитивная оценка: эти люди были блестящими феноменологами, исследовавшими и овладевшими некоторыми из этих территорий с непревзойдёнными мастерством и упорством. Но великие традиции не знали – и не могли в то время знать – о положении дел в других квадрантах (например, о серотонине, дофамине, нейросинапсах, ДНК, новой коре, триедином мозге и т. д. в ВП квадранте; о теории систем и теории комплексности в НП квадранте; о мультикультурной герменевтике в НЛ квадранте, и т. д.). И именно поэтому им было необходимо пройти самую тщательную проверку, ведь они претендовали на всеохватность своего знания или, как минимум, на то, что их путь является полным. И всё же открытия в других квадрантах решительно опровергли данное завяление (но они не могли опровергнуть утверждения традиций, сделанные в ВЛ квадранте, на котором они специализировались, – в этом-то и смысл: они обладают невероятно важными, но частичными истинами, которые необходимо интегрировать в более масштабную картину).
Современность, с другой стороны, сделала ошеломляющие открытия в отношении нашего понимания правосторонних квадрантов – открытия, которые в этом смысле вывели древние традиции на чистую воду. Традиции не смогли устоять под суровым натиском современности и вынуждены были уйти со сцены серьёзного научного рассмотрения повсюду на современном Западе (включая теорию и исследования). Этот триумфальный марш современности был тонко подмечен Кантом: "Современность означает, что, если один из твоих друзей пришёл к тебе домой и застал тебя молящимся, ты должен испытать смущение".
Так и есть.
С другой стороны, постсовременность (мы пока просто сделаем общий набросок, а к деталям вернёмся позже) сосредоточилась на ещё одном слепом пятне традиций, которое она разделила с современностью, – на так называемой монологической природе их знания (что означает много всего, но вы можете рассматривать это как отсутствие диалогичности и межсубъективности, отсутствие понимания того, как культура формирует индивидуальное восприятие феноменов и дхарм, и того, что при совершении этой ошибки истина приписывается тому, что отчасти представляет собой лишь культурные предпочтения).
Хабермас даёт монологическому знанию разнообразные имена, в частности, он называет его "философией субъекта" и "философией сознания" – и то, и другое он вместе со всеми другими мало-мальски стоящими теоретиками-постмодернистами полностью и беспощадно раскритиковал. "Философия субъекта" попросту считает, что индивидуальный субъект сознаёт явления, тогда как любой субъект в действительности находится в сети культурных контекстов, полностью неосознаваемых этим субъектом. Например, тибетский отшельник в ХIV веке мог сидеть в своей пещере и созерцать объект сознавания – возможно, из "Забмо янгтиг", – думая, что он имеет дело с данными реалиями, в то время как на самом деле всё, что возникало в его сознании, было в очень большой степени (но не полностью) сформировано культурой, к которой он принадлежал. Он думал, что созерцает вневременные истины, которые справедливы для всех, в то время как немалое их число относилось исключительно к тибетским культурным образам.
"Философия сознания" – это сходное предположение, в частности, утверждающее, что существует отдельное сознание, а феномены являют себя этому сознанию, будь то индивидуальное, коллективное или "сознание-сокровищница" (например, алайя-виджняна). Любая медитативная и созерцательная традиция делает такое допущение, в корне неверное. Это глубоко ошибочное представление, которое во многом ведёт к залипанию в том, что часто называют ложным сознанием. Сейчас самый простой способ констатировать единогласно разделяемую постмодернистами критику философии сознания – просто сказать, что философии сознания неведомо то, насколько глубокое влияние на сознание оказывают остальные три квадранта, причём они делают это способами, которые остаются совершенно невидимыми для сознания самого по себе. (Великая холархия традиций мудрости – это тоже почти целиком дело верхне-левого квадранта).
Поэтому интроспекция, медитация и созерцание (а также все методологии, принадлежащие исключительно зоне 1) подвержены той или иной разновидности заблуждения и неведения, от которого невозможно освободиться исключительно средствами их собственных методологий. Постсовременность незамедлительно это обнаружила (хотя, как мы увидим, при этом она ещё и выплеснула вместе с водой ребёнка) и принялась разорять монологическое знание как современности, так и досовременности. После атак модернистских и постмодернистских критиков от великих традиций мало что осталось.
То, что утверждает интегральная постметафизика, состоит в том, что бесценные и глубокие истины досовременных традиций могут быть спасены, если мы поймём: то, о чём они говорят и что показывают, применимо, по сути, к верхне-левому квадранту, так что они не могут нести ответственности за незнание других трёх квадрантов. Таким образом, их собственные истины можно рассматривать с уважением и приглашать вместе со всеми за общий интегральный стол. Аналогичным образом, современность имела дело в основном с правосторонними квадрантами, а постсовременность – преимущественно с нижне-левым квадрантом. Так что все они прекрасно объединяются.
Таким образом, освободив от метафизического багажа, досовременные традиции мудрости можно встроить в интегральную систему координат, которая также позволяет мирно сосуществовать современным и постсовременным истинам. Это намерение всевключения подлинно соответствует духу AQAL-подхода, и подробности того, как воплотить эту интеграцию, сформулированы достаточно серьёзно, чтобы удостоиться дальнейшего продолжительного обсуждения и изучения. Неспособность осуществить подобное попросту увеличивает отчуждение традиций от миров современности и постсовременности.
Великие традиции разбились о табу на (меж)субъективность
Можно привести хороший пример того, почему созерцательным традициям столь важно принимать в расчёт все эти вещи. Б. Алан Уоллес написал замечательную книгу "Табу на субъективность", посвящённую окончательно сложившемуся доминированию западного научного материализма над внутренней интроспекцией, что привело к негативному отношению со стороны мировоззрения современности к восточным и западным созерцательным и медитативным традициям.
Это действительно так. Для модернистских эпистемологий определяющей характеристикой была, главным образом, их эмпирическая природа. Но тут стоит отметить, что эмпиризм – означающий "познание посредством переживания" ("experientialism"), или "познание, основанное на чувственном опыте" ("experience-based"), – изначально был достаточно широким термином, чтобы включать как внутренний опыт, или интроспекцию (феноменологию ВЛ), так и более знакомый нам внешний опыт, или бихевиоризм (позитивизм ВП). По сути, "многообразие религиозного опыта" Уильяма Джеймса, воспеваемое Уоллесом, представляет собой квинтэссенцию модернистской эпистемологии (эта работа заменяет метафизические постулаты опытными данными и судит об истинности по результатам эмпирических наблюдений, а не предполагаемым онтологическим референтам). Иными словами, это чистая феноменология, или, как предпочитал называть её сам Джеймс, "радикальный эмпиризм". Но вследствие различных тенденций, многие из которых искусно описаны в книге "Табу на субъективность", внутренний эмпиризм был отвергнут в пользу внешнего эмпиризма, и созерцательные традиции потонули вместе с этим кораблём – по крайней мере, в глазах позднего модерна.
Но опять же, коль скоро речь зашла о судьбе медитации и созерцания на Западе, тот факт, что модерн убил домодерн, не был единственной проблемой или хотя бы основной проблемой. Главным было то, что постмодерн убил их обоих. На самом деле наиболее резко (и успешно) постмодернисты атаковали модернистскую феноменологию, примером которой является Гуссерль или Уильям Джеймс, а также кто-то вроде Догена, Экхарта или св. Терезы. Вот кто был объектом нападок постмодернистов, и именно постмодернизм победил в гуманитарных науках Запада.
Общее, имевшееся во всех этих созерцательных традициях, состояло в том, что они были и всё ещё остаются монологическими – все они основываются на философии сознания. Вся буддийская психология и величайшие метафизические системы тхеравады и йогачары построены на монологическом сознании, индивидуальном или коллективном, равно как и системы неоплатоников Запада, включая их созерцательные традиции. На самом деле все типы знания, предлагаемые домодерном (и модернизмом), не учитывали составную природу нижне-левого квадранта, и именно этот аспект, разделяемый обоими, был подвергнут постмодерном разрушительной (и справедливой) критике. И вновь вместе с водой из корыта было выплеснуто много детей, но по тому же принципу и духовные искатели медитировали на мыльной воде, называя её Дхармой или Священным Писанием.
Таким образом, медитативную интроспекцию и феноменологию убил не только и не столько современный научный материализм – по крайней мере, не в гуманитарных науках. Его уничтожили обширные и разрушительные атаки постмодерна на феноменологию (и все сходные методологии). Большинство постмодернистов даже и не собирались обращать внимание на науку, они сразу же нацелились на феноменологию. Фуко проигнорировал естественные науки и напал на Гуссерля. И мы уже указали причину: феноменология не смогла учесть культурную обусловленность и межсубъективный характер любого сознавания. Философию субъекта и субъективности необходимо дополнить (но не заменить) философией межсубъективности. Верхне-левому требуется нижне-левое (не говоря уж о ВП и НП).
Постмодернисты с мстительным удовольствием на это указали. С формальной точки зрения, постмодернистская критика медитации звучала бы следующим обарзом: медитативное сознавание является квинтэссенцией монологического типа сознавания, которое само по себе происходит не в процессе диалога, а в процессе внутреннего монолога чистого "присутствия" и "чистого внимания". Но, не имея ничего общего с освобождением кого-либо, этот способ сознавания попросту укрепляет неосведомлённость относительно собственной культурной обусловленности, собственной межсубъективности, и именно такое невежество позволяет социальным и культурным влияниям – патриархальным, сексистским, этноцентрическим, андроцентрическим – невыявленными проникать в сознание медитирующего даже во время сатори. Сатори тем самым является попросту укрепляющим фактором для межсубъективного неведения, которое приводит к притеснению и маргинализации диалогических реальностей. Такими предстали пути освобождения в глазах постмодернизма.
Поэтому созерцательные традиции убило не табу на субъективность, а табу на межсубъективность, которое содержали в своей основе и продолжали бездумно проявлять сами же традиции. Даже если бы табу на субъективность и оказалось снято, традициям всё равно пришлось бы ответить на самую серьёзную постмодернистскую критику. И в этом смысле философии сознания не нужно ещё большее количество интроспекции, чистого внимания, випассаны и сознания: они как раз и относятся к болезни, а не лечению. И хотя созерцательная молитва или випассана могут освободить вас от оков эго, они не освободят от культуры, в которой вы живёте и предрассудки которой всегда скрываются в неявном межсубъективном фоне, никогда так и не выводимом на уровень сознания и, как следствие, так по-настоящему и не трансцендируемом. Эти предрассудки – источник неведения, ложного сознания и неволи на острове эгоических импульсов.