Однако, сколько ни смотрел Ракитин, найти человека на должность заведующего током не мог. Кого ни тронь, везде дыра образуется. А заполнять ее нечем… На другой день вызвал в контору Бородина.
- Вот что, Григорий Петрович… Тяжелое положение у нас на току создалось. Заведующий заболел, а… уборка ведь, понимаешь… Хлеб из-под комбайнов поступает беспрерывно, надо следить да следить, чтоб не перегрелся в ворохах…
Григорий слушал угрюмо, опустив глаза.
- Все, что ли? - спросил он.
- Посоветовались мы сегодня на правлении, решили тебя попросить помочь. На конеферме обойдется пока Калугин. В общем, давай на ток.
* * *
В тот же вечер как ни в чем не бывало поздравить Бородина с новой должностью явилась троица: Бутылкин, Тушков и Амонжолов.
- Нам, Григорь Петрович, где бы ни тянуть, лишь бы не надорваться, хе, хе, - осторожно рассыпал смешок Бутылкин. - Тоже я вот… Был кладовщиком, работал, по мере моей возможности, честно… Ну снял меня Ракитин, хе, хе… А я на любой рядовой работе не пропаду…
- Чего надо? - зло спросил Григорий.
- Да что ты, что ты на нас, - замахал руками бывший кладовщик. - Поди вместе… работали, вместе и горевать… Поскольку ты… Пострадал ведь. Другие-то вон на тебя и глядеть не хотят. А мы - наше пожалуйста. Мы не по должности человека уважаем, а так… по душевности.
Бутылкин попал в самое больное место. Григорий долго молчал. Потом плюхнулся на стул.
- Э-э, чего там! - хлопнул он кулаком по столу. - Гульнем! Анисья!
Когда вернулся с работы Петр, Тушков сказал ему заплетающимся языком:
- Золотой у тебя папашка, Петро. Выпьем за него!
Петр ничего не ответил.
- Ты сыграй нам, тракторист. Уважь, - попросил Бутылкин.
- Не будет, - вмешался Григорий. - Сколь времени баян в руки не берет. Ходит как в воду опущенный.
- Что так?
- А видишь ты, жених! - насмешливо протянул Григорий Бородин.
- Эх, погуляем на свадьбе… Выражаясь фигурально, пропьем Петруху в самые растянутые сроки.
- Пропить можно и не торопясь, да вот невеста не ко двору.
- Брось ты, батя, хоть при людях! - побледнев, крикнул Петр и быстро вышел из комнаты.
* * *
Петр долго стоял на крыльце, прижимаясь щекой к шершавому от облупившейся краски столбу, поддерживающему навес. Сквозь непритворенную дверь доносились пьяные голоса.
Совсем рядом в темноте всплескивало озеро.
Сойдя с крыльца, Петр направился к берегу. Сел на большой камень, снял сапоги и опустил ноги в черную, холодноватую уже воду. После рабочего дня все тело чуть ныло.
Невидимые в темноте волны катились к берегу и с захлебывающимся звуком разбивались о камни.
Равномерные, неторопливые всплески успокоили Петра.
Вчера они с Поленькой ходили здесь, по берегу, вслух мечтали о своем будущем. Петр забыл разговор с отцом о женитьбе, перестал слышать над ухом его угрожающий голос: "По мне женись хоть на черте лысом, но помни, чтоб ноги твоей в моем доме после не было". И весь сегодняшний день Петр был во власти какого-то нового, доселе неизвестного ему чувства. Оно не исчезло и когда он увидел пьяную компанию. Петр лишь запрятал его куда-то глубоко, будто боялся - не потерять, нет! - но даже замарать его обо что-то… Оно не исчезло, и когда отец насмешливо проговорил: "А видишь ты, жених…" Только ушло еще глубже.
А теперь всплыло вдруг.
Неожиданно радом на воду упала желтая неяркая полоса света - в доме открыли дверь. Тотчас же послышались пьяные голоса:
- Петрович, ты… в печенку тебя. Выражаясь фигурально, ты… голова, - выкрикивал Егор Тушков, громко икая в темноте.
- Не падай, Егор Иванович. За меня держись, за меня… - бормотал Муса Амонжолов.
На крыльце громко шаркали ногами, стучали. Скрипнули перила - кто-то сильно навалился на них.
Голоса медленно удалялись, тонули в темноте.
Возле дома еще несколько минут ходил отец, видимо, искал его, что-то говорил собаке. Потом крикнул в темноту:
- Эй, где ты там? Иди спать. Дверь не забудь закинуть.
И тяжело поднялся по рассохшимся ступенькам крыльца.
Петр не шевелился. Тускло, словно только для себя, светили на небе крупные звезды.
Опять звучали в ушах отцовские слова: "Чтоб ноги твоей в моем доме не было".
… Пропели петухи, а Петр все сидел на камне, смотрел на большие, качающиеся в воде огоньки. Наконец встал, медленно побрел к дому. На крыльце остановился, облокотился о перила.
В то утро, после разговора с отцом, здесь, когда Петр пошел на работу, его окликнула мать. Она бесшумно подошла, неловко остановилась, спрятала под фартуком руки и опять спросила:
- Правда, что ли, Петенька?..
- Правда, мама, - ответил Петр, как и в первый раз. - А что?
Мать тихонько кивнула головой, но ничего не сказала и ушла в дом.
Почему она ничего не сказала?
Петр стоял на крыльце до тех пор, пока на востоке не засинел край неба, долго смотрел, как гасли звезды, разгорался новый день…
* * *
Пьянки теперь следовали в доме одна за другой: Григорий Бородин словно хотел утопить в вине свою тоску. Пили по всякому поводу: наступал какой-нибудь забытый уже церковный праздник - пили, "случался" чей-то день рождения - пьянствовали.
- Ишь, сволочь, как власть забирает!.. - жаловался Бутылкин Бородину на председателя. - Ко мне сегодня домой заявился: "Почему на работу не вышел?" - кричит. Я толкую ему: "Заболел!" И слушать не хочет. Так и выгнал в поле. Самолично отвез на ходке…
Егор Тупиков согласно кивал головой:
- Порядки новые ввел… Чуть не выйдешь на работу без уважительной - штраф три, а то и все пять трудодней. С моей жинки десятка два уже снял. Этак до минимума трудодней, как до дна Алакуля…
- Ништо, ребята, не унывать, - бодро вскидывал голову Иван Бутылкин. - Пострадали мы с Григорием, верно. Придет время - верх возьмем. А сейчас что? Как говорят, будет день - будет и пища…
Бородин понимал: Бутылкин и сам не верит, что придет такое время, но силится внушить эту мысль ему, Григорию, чтоб лишний раз выпить за его счет. Но молчал. Только однажды сказал:
- Возьмем, говоришь, верх? В том-то и беда, что не взять уж…
И вдруг, неожиданно для всех, Григорий… заплакал.
- Ну ты, Гршгорь Петрович, - растерянно протянул Бутылкин, тараща пьяные глаза. - Того, говорю, не по-мужски…
- Не по-мужски?! - закричал Бородин. - А что мне остается делать? Петька - и тот вон на днях окрысился на меня…
- Да черт с ним, с Петькой. А ты возьми ремень, да и…
- А он возьмет да и уйдет от меня - с голоду без батьки не подохнет: не те времена.
- Ну и пусть идет, и пусть…
- Ду-урак! - Григорий поднял голову, оглядел всех поочередно. И жалобно, будто просил что, промолвил: - Разве вы поймете? Петька - это все, что осталось у меня от… от…
И замолчал. Отвернулся от всех, зажал в огромную ладонь стакан с водкой и сидел так, покачивая головой несколько минут. Все притихли, ждали чего-то. И действительно, Григорий вдруг резко обернулся, ударил кулаком по столу. Зазвенели тарелки.
- А я не дам!.. Не дам! - Грудь Григория рвало, что-то билось в ней живое, сильное. - Я вот женю его… По-своему.
- Успокойся, успо… - пролепетал Бутылкин. Григорий снова взял в руки стакан.
- Изломано у меня в душе все, пусто там. - И Бородин стукнул себя в грудь. - Потому и пью вот с вами.
Когда расходились по домам, бывший кладовщик шепнул Григорию в ухо:
- А теперь, Григорь Петрович, погуляем в твой день рождения. А, погуляем?
- Погуляем. В октябре. Второго числа, - отвечал покорно Григорий.
- Вот, вот… А мы уж не забудем, обдарим тебя так, что доволен будешь.
И Бутылкин, хохотнув, похлопал Бородина по спине.
* * *
Григорий по-прежнему не замечал в доме никого, кроме… собаки.
Колченогий щенок со временем вымахал в огромного, с волка, пса, в свирепости превзошел свою мать. Вставая утрами с постели, Григорий шел первым делом к собаке, опускался перед ней на корточки. Пес закидывал свои толстые лапы на плечи Бородину - и так сидели они подолгу вдвоем, словно обнявшись. И вечером, прежде чем лечь спать, Григорий всегда выходил к собаке, проверял: чисто ли в конуре, не сбилась ли подстилка…
А случалось даже, что заводил пса на ночь к себе в комнату. И тогда к Григорию никто уже не мог зайти.
5
Петр сквозь сон слышал приглушенный говор во дворе, скрип рассохшихся половиц. Так поскрипывал пол в сенях, когда в прошлом году он с отцом таскал тяжелые мешки с пшеницей, полученной на трудодни Затем Петру почудился смешок Ивана Бутылкина, его слова:
- Мы друзей помним. Живи не тужи, Григорий Петрович. На блины из новой мучки приглашай…
- Выражаясь фигурально, комар носа не подточит, - проговорил где-то за стенкой голос Егора Тушкова.
"Опять пьют", - подумал Петр, но проснуться окончательно не мог. Повернулся на другой бок, натянул до самого подбородка одеяло. Но не успел, кажется, и забыться, как одеяло кто-то осторожно снял, дотронулся до плеча.
- Вставай, сынок. Да вставай же, утро на дворе, - тихонько говорила мать.
Сев за стол, Петр выпил несколько стаканов молока. Мать возилась у печки с какими-то пирожками. В печи ярко горели березовые дрова, отбрасывая дрожащий свет на посудный шкаф.
- Не то приснилось мне, не то в самом деле ночью Тушков с Бутылкиным у нас были? - спросил Петр.
Анисья быстро выпрямилась, испуганно взглянула на сына, потом на мужа. Петру показалось, что крепко сжатые губы матери побледнели.
- Приснилось тебе, - спокойно проговорил от порога отец и вышел.
Позавтракав, Петр пошел на работу. На дворе его окликнул отец:
- Погоди, жених…
Подойдя, Григорий Бородин долго раскуривал толстую самокрутку, ронял на землю искры.
- Ты что разговор о Бутылкине завел? - спррсил он, пряча в карман спички.
- Надоело уж. Чуть не каждую ночь спать не даете. Весь дом водкой провонял.
- Ну, ну, скоро привыкнешь, - облегченно, как показалось Петру, сказал отец. - Ты не припомнишь, какой сегодня день? - спросил он немного погодя.
- Обыкновенный. Второе октября.
- То-то же, второе. Приходи пораньше на именинный пирог. Али забыл?
Петр действительно забыл, что сегодня день рождения отца.
- Ладно, приду.
- Ну вот и порядок. А сегодня мы вроде тренировочки.
Когда Петр выходил из калитки, отец крикнул:
- Так не забудь. Именинник хоть я, но и для тебя подарок будет…
6
Петр не забыл обещания, данного отцу.
Вечером, подходя к дому, он увидел освещенные окна, в которых плясали тени, и понял, что пьянка в самом разгаре. Желтые квадраты окон и тени в них вызвали у Петра раздражение.
Взвизгнув от неожиданности, распахнулась под его толчком калитка. Сейчас же дробно простучали чьи-то каблуки по ступенькам крыльца, метнулся навстречу кто-то в белом.
Невысоко от села
Кружат звезды хоровод…
А я миленочка ждала
У калитки, у ворот… -
пропел женский голос, и Петр узнал доярку Настю Тимофееву.
- А мы-то ждем, мы ждем! - крикнула Настя и громко засмеялась, схватила Петра за руку.
Он выдернул руку, не разжимая зубов, проговорил:
- Откуда сорвалась такая?! - Потом, помедлив, бросил ей. - Дура! - И пошел в дом.
Настя, видимо, нисколько не обиделась, засмеялась еще громче, обогнала его. Опять простучали по крыльцу ее каблуки.
Помывшись на кухне из рукомойника, Петр долго вытирал полотенцем лицо и шею. Мать стояла у стены, сложив руки на груди, молча смотрела на сына.
- Иди уж… Отец давно о тебе справлялся, - сказала она наконец, отвернулась, тяжело опустила руки и вздохнула. - Господи, когда все это кончится… Хоть из дома беги.
- О чем ты, мама?
- Иди, сынок, иди от греха.
Петр прошел из кухни в комнату.
Там сквозь облака табачного дыма тускло светила электрическая лампочка. За столом сидели отец, Иван Бутылкин, Муса Амонжолов, Настя Тимофеева. Отец, расчесанный на обе стороны, смотрел на Петра маленькими, узкими глазками.
- Садись, - кивнул он на свободный возле Насти Тимофеевой стул. И, обращаясь ко всем, проговорил, поднимая кверху пожелтевший кривой палец: - Жених он у меня!..
Петр сел за стол и принялся за еду.
- А теперь, дорогие гости, спасибо за внимание, - сказал вдруг Григорий. - Время позднее, а нам тут еще дела надо решить… семейные.
Гости шумно поднимались из-за стола, долго прощались. Мусу Амонжолова, как всегда, вынесли почти на руках. Настя тоже встала, но не вышла вместе со всеми в сенцы, а осталась в кухне.
На все это Петр почти не обращал внимания. Поев, он хотел уйти. Но свинцовая рука отца легла ему на плечо:
- Не спеши. Главный разговор сейчас будет.
Налив полстакана водки, Григорий Бородин опять выпил, поскреб вилкой в сковородке с яичницей и крикнул:
- Мать!.. Иди сюда.
Анисья бесшумно вошла из кухни с полотенцем в руках, присела на табуретку и, словно обессилев, прислонилась к стенке.
Петр пытался сообразить, что затевает отец, но не мог. Виски словно сдавливало железным обручем. Потом из кухни вышла Настя Тимофеева, присела у стола. Григорий даже не взглянул на нее, спросил у Петра:
- Когда, сынок, свадьба твоя с этой… как ее?
Чувствуя что-то недоброе, Петр насторожился:
- Я же сказал тебе - как снег выпадет.
- Врешь, - стукнул вдруг Григорий Бородин кулаком по столу.
Звякнула посуда, и вслед за тем в комнате установилась тишина. Только пьяно, тяжело дышал отец.
- Врешь, Петруха, - как-то жалобно, словно заискивающе повторил отец. Но тут же голос его окреп, он ткнул кулаком в сторону Насти Тимофеевой: - Вот тебе жена…
Петр долго смотрел на Настю, словно пытался что-то понять или вспомнить. Она подняла голову, и Петр, будто увидев ее впервые, удивился, какое у Насти круглое, как тарелка, лицо. И почти совсем нет подбородка.
- Та-ак… Ну а дальше что?
- А дальше… Ты, мать, как смотришь?
Анисья отвернулась к стене, заплакала, прижав к глазам полотенце, встала и молча направилась в кухню.
- Стой! Стой, говорю! - рявкнул Григорий Бородин.
Анисья будто не слышала грозного окрика, продолжала идти. Тогда Бородин резко вскочил, сделал несколько шагов по комнате, схватил Анисью за плечо. Она повернулась к нему, спокойная и бледная.
Может быть, эта необычная бледность поразила Бородина? Или впервые заметил он на лице жены отсутствие страха? Но, словно обжегшись, Григорий Бородин сделал шаг назад и сжал кулаки.
- Ну, бей, бей, - тихо проговорила Анисья. - Бей сразу до смерти, чем тянуть жилы изо дня в день. Душегуб ты… Вот тебе весь мой ответ…
И вышла.
Григорий еще несколько минут постоял посреди комнаты. Был он похож в не заправленной в брюки рубахе на старый, подточенный червями гриб-сморчок. Покачавшись, вернулся к столу, пробормотал:
- Выпряглась, старая ведьма. Ан ничего, ничего, ничего…
И одну за другой выпил две рюмки.
Потом Григорий долго сидел, навалившись обеими руками на стол, и, закрыв глаза, что-то мычал. Наконец вскинул голову, посмотрел на Петра.
- Ты ведь сын мой, Петруха. Я тебе имя дал… - проговорил Григорий.
Откинувшись на спинку стула, Петр только повторил свой вопрос:
- Ну а дальше что?
- Запомни, что дальше… - И вдруг крикнул: - Настя!..
Настя Тимофеева встала и подошла к Григорию. Он угрюмо, тяжело процедил сквозь зубы:
- А о той не моги и думать… Не моги…
Голос Григория сорвался. Он был окончательно пьян. Настя Тимофеева закинула себе на плечи его руку.
- Отдыхать вам пора, Григорий Петрович, пойдемте.
- Пойдем, пойдем, - неожиданно согласился Бородин, опираясь на стул свободной рукой, поднялся. Настя повела, почти потащила его в другую комнату.
У порога он, ухватясь за косяк, обернулся, прохрипел:
- И не моги… И не моги, дьявол тебя в душу…
Сжав виски ладонями, Петр пытался сообразить, что же, собственно, происходит. Но мысли путались и ускользали.
Настя Тимофеева отвела Григория Бородина, вернулась и села за стол напротив. Петр долго смотрел на нее, не зная, что ему - говорить или просто встать и уйти. Щеки его горели, точно с них сдирали кожу.
Вдруг Настя вскочила, бросилась к Петру. Мягкие, тяжелые и горячие руки легли ему на плечи.
- Петенька, милый мой… Верней собаки буду, вот увидишь, не гони. Не верь, будто я гулящая… Петенька…
В первую секунду растерявшись, Петр не разбирал ее слов. Он чувствовал только, будто у его уха что-то громко хлопает, обдавая всю щеку горячим воздухом. Пытаясь отвернуться, он одновременно отталкивал Настю. Наконец встал и с силой отбросил ее от себя.
- Уйди… прочь… - проговорил он, задыхаясь.
Настя села у стены на лавку, заплакала. Петр брезгливо посмотрел на нее, взял бутылку и налил в стакан водки. Однако пить не стал.
- У тебя… хоть сколько-нибудь осталось… гордости? - медленно проговорил Петр.
- Осталось! - крикнула неожиданно звонким голосом Настя. - Думаешь, вот бессовестная, набиваться в жены пришла. Ну что ж, и пришла, смирила гордость… К другому бы не пошла. Как хочешь, так и суди…
Настя Тимофеева встала как ни в чем не бывало, прошлась по комняте, надела пальтишко. И уже насмешливо проговорила: