* * *
А ночью, когда над озером, над деревней, над лесом разлилась черная глухая темнота, возле маленькой саманной избушки, на куче хвороста, приготовленного для растопки, сидели Дуняшка и Андрей Веселов. Дуняшка, в стареньком платке, тихо всхлипывала, прижимаясь лицом к широкой, теплой груди любимого. Одной рукой Андрей обнимал девушку, другой поглаживал ее вздрагивающее плечо.
- Ты не плачь, - тихо утешал он, всматриваясь в темноту над озером. - Не всех же убивают на войне. Вернусь…
- Боюсь я - не дождаться мне тебя… - промолвила Дуняшка.
- Ну, ничего, дождешься, если… будешь ждать.
- Господи, о чем ты? - с горечью, с тяжелым упреком воскликнула Дуняшка.
- Гришка Бородин ведь не отстанет, я знаю…
- Да на черта мне он, такой… - Больше Дуняшка не нашла слов.
- Ну, ну… верю. Да и ему гулять недолго. Он ведь чуть помоложе меня.
Потом они долго молчали. Дуняшка всхлипывала все реже.
Андрей прижался губами к ее голове, вдыхал теплый запах волос. Сегодня они пахли почему-то сухим душистым сеном.
Андрей долго думал, чем же это она вымыла голову, пока не рассмеялся.
- Ты что?
- Да так. Лопатины сенокос начали. Ты не у них работаешь?
- Два дня уже.
- Вот-вот.
- Чудной ты.
Тяжело пропели спросонья вторые петухи, а Дуняшка и Андрей все сидели обнявшись, все молчали Наконец Андрей проговорил:
- По земле хоть поезжу, посмотрю, где какая жизнь. Федька Семенов рассказывал…
- Да нету, Андрюшенька, нету такой жизни на земле! - воскликнула Дуняшка, уже не раз слышавшая от Андрея о чудесной неведомой стране. - Ты только приезжай живой-здоровый. Уж как нибудь в моей или твоей избушке проживем. Руки-ноги, слава богу, есть у обоих… были бы у обоих, - поправилась она на ходу, вспомнив, куда уезжает Андрей.
- В избушке… Да я знаешь какой домище отгрохал бы тебе, кабы лес был…
Дуняшка ничего не сказала на это, только крепче прижалась к нему.
Начала заниматься заря, синевато просачиваясь сквозь уголок черного неба.
- Ну, прощай пока, - проговорил Андрей, поднимаясь. - Надо хоть часок соснуть перед дорогой.
- Буду ждать тебя, - просто сказала Дуняшка.
- Если чего случится со мной - тогда, конечно… Только чтоб не за Гришку Бородина…
- Ни за кого, кроме тебя, - прошептала она…
Андрей ушел, а Дуняшка не шевелясь сидела на куче хвороста почти до рассвета.
* * *
Так никто и не узнал в Локтях, куда девался бородатый цыган. Через месяц в деревню заявился новый коновал - юркий старичонка с деревянной ногой.
Старосте Гордею Зеркалову надо было выхолостить кабана и молодого жеребчика. Заслышав крики коновала, он вышел на улицу, оглядел одноногого.
- А где этот… ну, тот… с серьгой в ухе? - спросил староста, обдавая нового коновала пьяным перегаром. - Не слыхивал?
Одноногий старичонка, уловив дразнящий запах самогонки, торопливо закрутился вокруг телеги, постукивая по земле деревяшкой.
- Это про кого изволите? Прежний коновал, что ли? А бог его знает! Цыган, известное дело - бродяга. Можа, и в Россию подался из Сибири-то. Ищи ветра в поле. Куда идти-то?..
- Сюда, - указал Гордей на дверь конюшни.
Через полчаса коновал кончил работу, сложил инструменты в кожаную, как и у цыгана, сумку, бросил ее в телегу. Получив деньги за работу, потоптался возле старосты, потом вздохнул:
- Эхма! Как говорится: не пить, не гулять - куды деньги девать! Верно гуторю? А теперича, если увидишь бутылку в лавке, то с постным маслом, а либо со снадобьем от поноса…
- Ишь ты, - ухмыльнулся Зеркалов. - Запрокинуть, что ль, охота?
- Оно не то чтоб охота, а… для безвредности. Вишь, с чем валандаться нашему брату приходится…
- Ну, спроси там у кого-нибудь… - махнул рукой вдоль улицы Гордей, хотел пояснить: "У Бородина, мол…", но вовремя опомнился: "Ведь он, староста, должен зорко следить, не варит ли кто самогон в деревне", - и строго взглянул на коновала: - Ну, ну, у нас днем с огнем не найдешь самогонки… Я строго насчет этого…
Увидев подходившего к ним зажиточного мужика Демьяна Сухова, староста поспешно ушел в дом.
- Заворачивай-ка, мил человек, ко мне на двор, - сказал коновалу Сухов. И, щелкнув себя пальцем по горлу, прибавил: - А насчет этого - врет староста. Можно найти… Я укажу тебе адресок.
Когда коновал кончил работу и у Сухова, тот сказал ему, опять щелкнув пальцем по шее.
- К Петру Бородину ступай. Во-он домишко, на том конце улицы, возле избы Бутылкиных…
- Это который Бутылкин? Не тот ли, у которого я утресь коней лечил? Сынишка еще у него, Ванюшкой звать?..
- Он, он… Один у нас в селе Бутылкин.
- Тогда знаю, знаю, - закивал головой коновал. - Пацан вертелся все у моих ног, денег выклянчивал. Ох и въедливый!.. Ну, прощай пока, добрый человек.
- Прощай, прощай… - ответил Сухов, закрывая ворота за коновалом.
Через несколько минут одноногий старичонка остановил лошадь возле Бородиных, зашел в избу и спросил, нет ли чего для сугрева.
Петр, притащив бутылку, осторожно поинтересовался о прежнем коновале. Старик ответил ему примерно то же, что и Зеркалову.
- Вот ведь жизнь-то… - сказал зачем-то Бородин и прибавил: - Я к тому, что заезжал, бывало, ко мне цыганишка-то…
- Ну и ляд с ним, - отозвался пьяный уже коновал. - А теперича я вот заезжать буду…
На этом и забыли в Локтях про старого цыгана. Был, да сплыл…
Глава вторая
1
Петр Бородин месяца полтора никому не показывал, что водятся у него деньжонки, медлил из осторожности. А в начале зимы, когда на твердую, как кость, землю посыпались первые снежинки, неожиданно пришел к Лопатину, который когда-то отказался продать ему водки, и сказал:
- Вот что, Лексей Ильич… Продай-ка несколько десятинок земли.
Конечно, землю купить можно было бы и весной - ведь ни пахать, ни сеять зимой не будешь, - но это ждать еще несколько длинных-длинных месяцев. А у него млело сердце при мысли, что он, Бородин, - хозяин облюбованного участка земли, принадлежащего пока лавочнику. Где тут утерпеть до весны!..
Лопатин посмотрел на Петра круглыми глазами, выставив вперед широкий лоснящийся подбородок.
- Продать тебе? Земли?! - переспросил лавочник. - Да ведь пустошь есть. Подавай властям заявление - и запахивай.
- Черта ли там вырастет, на гальке? Хорошие земли вы с Гордеем позахватывали. Ты мне за речкой продай.
- Та земля не по твоему карману, - сказал Лопатин и отвернулся. - Там ведь, с краешку, строевого леску немного… Не укупишь…
- А это не твоя уж забота… - вдруг с вызовом бросил Бородин и только потом, когда брови хозяина настороженно взметнулись вверх, понял: "Не надо бы так-то.. А то заломит цену…"
- Вот как! - воскликнул лавочник. - Ну что же, садись тогда к столу, потолкуем…
На другой же день весть о неожиданной сделке разнеслась по селу. Посыпались вопросы:
- Где денег взял?
- Лохмотья, что ли, продал?
Маленький, вконец забитый нуждой мужичонка Авдей Калугин выкрикивал:
- Ишь, жук навозный. В дерьме рыл носом, да питался, видать, не одним просом..
- Самогонщик! - поддержала его солдатка Марья Безрукова. - Другого засадили давно бы, а у него вдруг дружба с Зеркаловым объявилась.
Зажиточные мужики Игнат Исаев, Кузьма Разинкин, Демьян Сухов и другие с завистью толковали меж собой.
- Вот тебе и Петрушка Бородин!.. Шагнул!
- Нечистое дело тут, однако…
- А хоть бы какое!.. Деньги, они не пахнут…
Бородин не обращал внимания на пересуды, отвечал всем с усмешечкой:
- Жизнь-то такая, якорь ее, если, конечно, так сказать…
Алексей Лопатин, поняв теперь, что все-таки продешевил, сказал Бородину:
- Ты не прикидывайся дурачком, плати еще по красенькой за десятину, а то…
Бородин не растерялся, буравя лавочника маленькими глазками, спросил:
- А то - что?
- Гм… Смел ты стал! Не по себе дуги гнешь. Полюбопытствовать можно, чем ты вдруг разжился, чем баба твоя в бане занимается…
- Поинтересуйся лучше, чем твоя баба занимается, когда тебя дома нет… Понял? - отрезал Петр Бородин.
Лопатин, и без того красный, как самовар, побагровел, но не мог вымолвить ни слова. Смелость Бородина испугала лавочника: не сказал бы так старый хрыч, коль не чувствовал за собой силы.
И в самом деле, завернул через несколько дней в лавку Гордей Зеркалов, во внутренней комнатушке выпил полбутылки смирновской водки и проговорил, как бы между прочим делом, разглядывая золотое колечко на пальце левой руки:
- А к Бородину ты, Алексей Ильич… это самое… зря. Чего он тебе?
- Землишку-то, по всему видать, продешевил я.
- Э, тебе ли жалеть? На одном деле прогадал, на двух выгадал… - И щелкнул ногтем по бутылке. - Тоже ведь… поторговываешь все-таки. - Зеркалов встал. - Ну, прощевай пока. Спасибо за угощение. А насчет Бородина… Земля большая, всем места хватит…
Конечно, не зря Гордей Зеркалов взял под свою защиту Петра Бородина. Всему на свете есть причина. Была причина и этому.
Давненько уже локтинский староста похаживал к Бородиным, попивал самогонку. А недавно Гордей Зеркалов засиделся у Бородина до полночи. Наконец, раскачиваясь, пошел к выходу, долго шарил по двери, ища скобу. И при тусклом свете пятилинейной лампы увидел, как желтовато поблескивает у него на пальце золотое кольцо. Зеркалов опустился на скамейку, стоявшую возле двери, долго рассматривал кольцо, соображая, кто и когда надел его ему на палец.
- Это… что? - спросил он, поднимая кверху палец.
- В знак благодарствия… и уважения, Гордей Кузьмич, - заюлил Петр Бородин, подбегая к Зеркалову. - Тоже ведь, люди мы, так сказать. Торгуем вот… зельем-то. А от вас плохого не видывали, не слыхивали… Это еще материно, заместо обручального было… Единственное богатство в доме… Голодал с семьей, а его хранил… как лериквию. Для хорошего человека - не жалко… Уж возьми, Гордей Кузьмич, не обидь смертно…
Староста еще посидел, засмеялся, встал, погрозил пальцем и ушел…
Едва захлопнулась дверь, Петр Бородин твердо прошелся по комнате, будто и не пил наравне с Зеркаловым. Подошел к печке, где лежал Гришка, проговорил:
- Видал? Из-за тебя отдал. Да кабы все! Это затравка только.
- Зачем из-за меня?
- Зачем!.. Узнаешь скоро зачем…
И Гришка узнал.
Гордей Зеркалов через день опять пришел к Бородиным. Едва староста показался в дверях, Петр угодливо засеменил навстречу, расплылся в улыбке:
- Милости просим, дорогой гостенек…
Но Зеркалов вдруг сурово сдвинул лохматые брови:
- Но, но… Ты, Бородин, без этого… Я те не гостенек, а служебное лицо. Не забывай…
У старика похолодела спина, зашлось сердце… "Значит, обиделся за подарок… Или спрос наведет сейчас, откуда, мол, золотишко… Господи, пронеси…" Он рассмеялся неповинующимися губами, забормотал:
- Так ведь, Гордей Кузьмич… Как сказано: люби ближнего, уважай старшего… Мы - что же? Свое место знаем… От всей души ведь я за доброту твою… разъединственное…
Но Зеркалов грузно уселся на стул, не обращая внимания на болтовню старика, снял шапку, пригладил расчесанные на обе стороны волосы, расстегнул на груди полушубок и проговорил:
- Ты, Бородин, перестал бы молитву читать… Я их от отца Афанасия слышу каждый день… Дал бы лучше чего выпить…
Петр даже захлебнулся от неожиданности. Потом крикнул:
- Арина! Неси-ка нам чего… Гришка! Груздочков солененьких достань… Да получше там, с-под низу выбери… - И к Зеркалову: - Сейчас, сейчас, Гордей Кузьмич…
Когда Гришка открыл дверь, возвращаясь с солеными груздями, Зеркалов уже ставил на стол пустой стакан. Не разжимая рта, поманил пальцем Григория от порога: скорей, мол…
- Да шевелись, дьявол! - прикрикнул на сына Петр. - За смертью тебя посылать только!..
Зеркалов взял из принесенной Григорием чашки гриб и сунул себе в рот. Жевал, ни на кого не глядя, сильно двигая огромными челюстями. Прожевав, вытер мокрые губы, крякнул и проговорил:
- А сын у тебя - ничего… Пожалуй, последние дни гуляет… вот что… Предписание уже есть…
Случайно или не случайно староста заговорил об этом - Петр Бородин не знал. Но он решил, что более удобного случая не будет, и решился.
- Ты пей, Гордей Кузьмич, пей… А это верно, отгулялся Гришуха. Эвон, кто постарше его на год - Веселов, Артюхин, Ракитин - давно служат. Убили, поди, кого уж… не слышно?
- Нет пока… бумаги нету, - зевнул староста.
- Единственный он у меня, вот что, Гордей Кузьмич. Кормилец ведь. Может, льгота ему выйдет, а?
- Какая льгота тебе, - грозно сказал Зеркалов. - Война ведь… Не до льгот…
- Куда я без него, если… Подохну с голоду…
- Ты-то?! - усмехнулся Зеркалов.
Петр Бородин подвинулся поближе:
- Я давно хотел поговорить с тобой, Гордей Кузьмич…. Все бумаги через тебя проходят… Опять же, волостной старшина - твой родной брат…
- Ну? - насторожился Зеркалов. - Брат, допустим…
- Вот и… Гордей Кузьмич, благодетель!.. Э-э… чего там…
Петр торопливо, отрывая пуговицы, расстегнул рубаху на груди, сорвал с шеи что-то и протянул Зеркалову.
- Вот… - воскликнул Бородин и тяжело задышал.
На его вздрагивающей ладони, поблескивая, лежал массивный золотой медальон. Зеркалов тупо смотрел большими глазами на горевший кусок металла в руке Бородина.
- Может, тыщу стоит. Я не знаю, - еле выговорил Бородин.
- Э-эм-м… - промычал Зеркалов. - Ну-ка…
Но едва староста сделал движение, ладонь Бородина тотчас захлопнулась, и рука исчезла со стола так быстро, словно ее и не было там.
- Ты пей, Гордей Кузьмич.
Зеркалов послушно выпил. Закусить забыл, только вытер рот рукавом дубленого полушубка…
- Именно… Золото ведь… А тебе чего? Ты сбавь там, в бумагах, Гришкины годы… Гордей Кузьмич! И через посредство брата как-нибудь…
Зеркалов откинулся на стуле, обвел сузившимися глазами комнату, долго осматривал зачем-то сидевшего у дверей Григория с головы до ног. Повернулся и сказал хрипло:
- Лей…
Но стакан был полон.
- Али еще что придумай… Покажи в бумагах - помер, мол… А то ногу, мол, сломал. Локти - глушь, медвежий угол… Кто проверять вздумает? Век бога за тебя молить буду, - быстро шептал Бородин.
- Годы-то в церковных книгах записаны, - проговорил Зеркалов.
- Да они ж вместе с храмом божьим сгорели. А коли сохранилось что невзначай, я с батюшкой Афанасием как-нибудь… Не твоя забота…
С Бородина градом катился пот. Сидели они оба красные, разопревшие, будто только из бани.
- А говорил на днях - единственное богатство в доме, - хрипло начал было Зеркалов, поднимая руку с золотым кольцом на пальце, но тут же понял, что не к месту об этом, уронил кулак на колени и попытался улыбнуться. - А ты - гусь, Бородин. Люди и не подумают, что у тебя… это самое… водится…
- Зачем им думать-то, Гордей Кузьмич! Знаем ты да я… Нам ведь жить… И надо как-то половчей…. Так как же, Гордей Кузьмич?.. - шептал Бородин, перегнувшись к старосте через весь стол, залитый вонючим самогоном, купал в нем широкие смятые рукава ситцевой рубахи и редкую бороденку.
Зеркалов молчал, сидел, покачиваясь, на стуле. А старик ерзал на своей табуретке, вздрагивал.
- Ты, Бородин, понимаешь, что я… это самое… как служебное лицо, могу тебя… - начал наконец Зеркалов, приподнимая голову.
Но старик не дал ему договорить, трясущимися руками стал совать в широкую ладонь Зеркалова плоский тяжелый медальон.
- Господь с тобой, Гордей Кузьмич! Возьми и… с богом… Я - что? Понятия, конечно, не имею большого… А только хотел… И тебе ведь жить надо…
И сразу замолчал Бородин, когда почувствовал, что пальцы Зеркалова дрогнули и крепко зажали его подарок…
После ухода Зеркалова Петр молча бросил на лавку тулуп, подушку и лег, отвернувшись лицом к стене.
Арина гремела посудой, убирая со стола. Вздохнув, она проговорила:
- Господи… Пропадем мы… Выдаст он тебя, староста-то…
Петр Бородин тотчас перевернулся на лавке, сбросил ноги на пол.
- Чего каркаешь? Ну!
- Не ори, душегуб… Вот спросят у тебя - где взял…
- Спросили бы уже, кабы… Зеркалов не дурак, чтоб… спрашивать. Какая ему корысть?
Гришка свесил голову с печки, посмотрел на отца, потом на мать и снова лег.
- И нам корысти-то с фигу. Вон сколько ему опять отвалил… - проговорил он, натягивая на себя старый зипун.
- Ты - указывай мне! - прикрикнул отец. - Забрался на печь, да голову еще под зипун. А ну, как туда, где Андрюшка Веселов… А теперь, может, так и пролежишь…
- Обманет он тебя, вот что, - буркнул Гришка.
- Не должно… Совесть он имеет али нет? Я ему еще серьги в карман сунул незаметно. Дома найдет, подумает кой-что… Сказано ведь: данное людям тебе же отдастся… Спи давай…
Надеялся Петр Бородин, обдумывая свои планы на жизнь, что жадный до денег Гордей Зеркалов не только поможет избавиться Григорию от призыва в армию. Будет староста ему самому какой-то защитой от людской молвы, любопытства и зависти, которая неминуемо поползет по Локтям, едва он начнет разворачиваться… И не ошибся.
Дома Зеркалов долго разглядывал золотой медальон и серьги, которые обнаружил в кармане. Ему казалось, что он видел эти серьги раньше, но где - припомнить не мог.
Ночью, ворочаясь в постели, староста вдруг приподнялся на кровати: "Стой!.. А не цыганские ли… Вот тебе и Бородин!.."
Зеркалов соскочил с кровати, достал спрятанные уже в сундук серьги и, низко согнувшись, стал рассматривать их, перекатывая, как горячие угли, с ладони на ладонь. "Нет, вроде не те… - перевел дух староста. - В ухе коновала всегда болталась какая-то большая круглая серьга, наверное, фальшивого золота, а эти маленькие, тяжелые, с камнями… А все-таки… Не потому ли исчез цыганишка-то?.. Если поднять шум да рассказать брату, в два счета можно вывести Бородина на чистую воду, узнать все точно…"
Но через минуту думал уже другое: "А хоть бы и цыганские - какая мне выгода, если подниму шум?.. А так, может, еще что перепадет от Бородина. Ну, погоди, зажму я тебя, старый хрыч… А насчет Гришки… Может, и вправду поговорить?.."
И староста спокойно уснул.
2
Зима тянулась и тянулась, и Гришке казалось, что это одна из самых долгих зим, которые когда-либо бывали. Почти каждый день дули ветры. Перед избой Бородиных, ютившейся у самого леса, снег выдувало и уносило. Съежившись от холода, избенка стояла на виду у всех, будто раздетая. И это вызывало у Гришки смутное беспокойство.
- Ничего, сынок… К той зиме новый домишко поставим где-нибудь в затишке… - сказал отец, будто угадав мысли сына. - А то здесь… уюту нет, как в трубе воет и на виду все. Каждый глаза в окна пялит…
Григорий ничего не ответив. С тех пор как отец чуть не зарубил его найденным в лесу окровавленным топором, он больше молчал. Нахмурив узкий лоб, постоянно думал о чем-то. Случалось, подолгу наблюдал за отцом, но, едва тот оборачивался, отводил глаза в сторону. И никогда не заводил речи о том, что случилось. Только однажды проговорил:
- Дай-ка, батя, красненькую…
- Но! - удивился Петр. Давно уже сын не просил у него денег. - Ишь ты! А зачем?