У меня были чёткие приоритеты в жизни. Самое важное – это моя дочь. Приготовление завтрака, обеда и ужина, стирка белья, уборка квартиры, покупка новых игрушек, билетов в театр – всё это было моими обязанностями, которые я ни разу не нарушила. Я записала её на занятия, обучающие игре в теннис, и в музыкальную школу, обучающую игре на пианино. Я пыталась ей предложить делать то, чему я научилась в своё время. Других занятий я ей предложить не могла, так как я ничего другого не знала. Она училась игре на пианино, ходила на тренировки по теннису и никогда не сказала, что ей это не нравится, но никогда и не проявила восторг от того, чем занимается. Я была рада, что мой ребёнок занят и не бездельничает.
Вот даже теперь, спустя много лет, я почувствовала, что я как бы оправдываюсь, как бы всё ещё доказываю себе, что я была хорошей мамой. Да, я старалась быть во всём безупречной. Я никогда ничего не делала наполовину. Если уж готовить еду, то готовить с полным вниманием; если убирать квартиру, то до блеска; если покупать билет в цирк, то на самые лучшие места; если читать книгу, то наслаждаться. Трудно сказать, хорошо это или плохо. Одно очевидно, что эта привычка осложняет жизнь. Я сама себе не позволяла расслабляться, действовать согласно своему истинному желанию. Ведь иногда я чувствовала себя не совсем хорошо, или устала очень, но, независимо от этих или других обстоятельств, я продолжала самой себе доказывать, напрягаясь, переутомляясь, что я безупречна. Это происки моего эгоизма. "Эго" любит всё доказывать, "эго" всегда ждёт похвалы. Если никто меня не хвалил, то я старалась, при явной поддержке моего "эго", достичь ещё большего совершенства, в надежде когда-нибудь услышать похвалу. Похвалу от кого? От моего удовлетворенного Эго! А ему всегда мало!
Мой эгоизм был напрямую связан со взаимоотношениями с моей дочерью. "Моя дочь". В этой фразе уже говорит мой эгоизм. У моей дочери всё есть, у меня всегда чистая квартира, у меня обед, приготовленный строго ко времени её прихода со школы, и т. д. и т. п. Это всё говорит о том, что я сама себя поставила в жёсткие рамки своих правил и законов, утверждённых своим же собственным эгоизмом. Я никогда не приобщала своего ребёнка к совместному труду: уборке квартиры, приготовлению обеда. Я нашла очень хорошее оправдание: "Она ещё настирается, наубирается и наготовится в своей жизни". Звучит красиво! Любой человек со стороны (моё "эго" себе это так представляло) должен оценить эту материнскую жертвенность. Быть жертвой для "эго" – верх блаженства! Да, я умею быстро и организовано делать всё. Эту способность я получила при рождении, это либо есть у человека, либо нет. Достичь организованности во всём, что ты делаешь в жизни, возможно только в результате долгих тренировок, но нет гарантии, что у человека это когда-либо получится. Мне это Бог дал, и я не приложила к этому никаких усилий. Бог-то дал, а вот как я этим распорядилась? Я верю, что всё, что дает Бог, это дано с любовью. Я верю, что мне было дано это качество, чтобы у меня было больше времени для полезных дел, но не для "выкармливания" эгоизма своего собственного и других людей.
Моя мама тоже никогда не просила меня делать что-либо по дому. Может, это произошло потому, что я была очень занятым ребёнком, может, просто по принципу "скорее сделать самой, чем просить". Этого я уже никогда не узнаю. Я почти ничего не умела делать по дому, пока не вышла замуж. Таким образом, в детстве я не приобрела опыт быть равноправным членом в семье, в смысле совместного участия в уборках квартиры, приготовления пищи и пр. Это создавало для меня своего рода изолированность от семьи, мою ненужность для семьи, в смысле "ничего не дал – ничего и не получил".
Применяя опыт, который я получила в родительском доме, освобождая свою дочь от домашних дел, я была уверена, что делаю благо для неё. На самом же деле я потихоньку отстраняла её от себя, делая её безучастной и равнодушной. Я постоянно приучала её только брать, а давать я её не учила.
Время шло, дочь успешно училась в школе, играла в теннис и играла на пианино. Я всё еще продолжала купать её в ванне, как маленькую. Однажды я нащупала рукой на её животе какое-то уплотнение в виде шарика. Если нажимать на этот "шарик", то он перемещался в сторону. Мне показалось это очень странным, и я решила показать её врачу. Врач не стал делать никаких выводов, но послал мою девочку на дополнительное обследование. Сдача анализов, осмотр врача, осмотр профессора – это стало главной частью нашей жизни.
Никто ничего не говорил, каждый старался выглядеть умным и загадочным. Один профессор из Москвы сказал, что девочку надо обследовать на очень редком в то время оборудовании, которое есть только в одном месте города Минска, и разрешение на проведение этого обследования надо получить у министра здравоохранения. Он добавил, что это разрешение получить очень и очень сложно.
Я и сейчас помню, как холод сковал моё тело, а страх парализовал мои мысли. У меня было только одно желание – получить это разрешение на обследование. Я абсолютно не помню, с кем я договаривалась, что я говорила, куда ходила, куда ездила. Помню только, что делала я это в полном безумии, не позволяя себе даже думать о плохом.
Разрешение было получено. День обследования назначен.
Мою доченьку врачи забрали в кабинет для обследования, а я сидела в приемном покое городской больницы и ждала результатов обследования. Время тогда практически остановилось для меня. Я была так собрана, так сконцентрирована на том, что всё должно быть хорошо, что мне казалось, что вены вздулись у меня на шее.
Вышел профессор и позвал меня в свой кабинет. Он сказал, что, по всей вероятности, у моей дочери рак печени, что лечению это не подлежит, а вот небольшой шанс на выживание есть. Этот шанс – незамедлительная операция.
Мир рухнул для меня в тот момент. В моём сознании существовало тогда представление о том, что моя дочь и я являемся чем-то таким, что невозможно разделить. Очень трудно описать ту душевную боль, которую я испытывала тогда. Это был гнев (за что же такое испытание нам дано?!), это был страх перед тем ужасом, который мне предстояло пережить. Это было абсолютное непризнание у меня внутри, что это реальность! Я дала согласие на операцию, но почувствовала, что силы начали покидать меня.
Как мы с ней вернулись домой, я не помню. Я помню только огромную вину перед моей девочкой за случившееся. Я не знала, как вести себя, что сказать, как ублажить её. Я ей сказала, что всё хорошо и что ей надо ещё немного побыть в больнице.
Я не помню, как я всё это сказала своим родителям. Когда за несколько дней до операции я зашла к ним домой, то мой папа сидел в кресле с поджатыми ногами (чего он никогда не делал в своей жизни) и тихо плакал. Он плакал, как плачут люди, у которых не осталось сил ни плакать, ни жить. Прости меня, пожалуйста, мой папочка, за боль, которую я тебе причинила.
В ночь перед отправкой моей девочки в больницу у неё поднялась высокая температура. Она жаловалась на боль в ушах и в горле. Я сделала ей компресс на уши, дала таблеток, и она уснула. Утром она проснулась с небольшой температурой, но я решила, что она ложится в больницу, а там врачи ей помогут.
В больнице я помогла ей переодеться в больничную пижаму. Моя доченька выглядела спокойной. Но когда пришла сестра, чтобы забрать её в палату, то она прижалась ко мне, как бы ища защиты. Я с большим трудом вытащила её ручку из моей руки. Сестра взяла её за руку, и они пошли в палату. Вдруг моя девочка подбежала ко мне с плачем и попросила:
– Не оставляй меня здесь!
Слов не нахожу, чтобы описать ту беспомощность, ту вину, ту несправедливость, которая разрывала меня на части.
В течение нескольких дней до операции врачи должны были провести дополнительные обследования и подготовку к операции. На следующий день после того, как я оставила моя доченьку в больнице, я пришла туда, чтобы навестить её и принести ей фрукты. Сестра, которая дежурила в приёмном покое, сказала, что мне запрещено заходить в палату к моей дочери, потому что у неё высокая температура. Я же знала, что температура у неё из-за воспалённого горла. Тем не менее я спросила у неё:
– Отчего у неё температура?
На что сестра со знанием дела чётко произнесла:
– Согласно её заболеванию.
Я услышала это так:
"Да что вы хотите, мамаша? У вашей дочки рак, так и температура должна быть".
Я была свидетелем "преступления" как медицинские работники могут убивать словами, хотя это орудие убийства к судебному делу не пришьёшь.
Отец моего ребёнка почти не принимал никакого участия в этом процессе. Меня это обижало, но я старалась не обращать на это внимания.
День операции. В этот день я приняла для себя решение, что если мой ребёнок не будет жить, то и мне нет смысла продлевать это пустое существование. Я сидела дома и каждые полчаса звонила в больницу, чтобы узнать, что происходит. Я боялась даже думать о моих родителях, я чувствовала их переживания на расстоянии. Операция длилась час, два, три, четыре часа. Казалось, что сил больше нет, что это никогда не закончится. Но вот по телефону ответили, что операция прошла успешно и мне можно приехать и поговорить с хирургом.
Я летела в больницу быстрее самолёта. Это был безумный полёт, на грани жизни и смерти. Но то, что я услышала от врача, перевернуло, встряхнуло и направило все мои чувства и переживания в другом направлении.
Врач очень спокойно, медленно сел в кресло сам, затем пригласил меня последовать его примеру. Он долго подбирал слова, с которых бы ему хотелось начать свой разговор. Его первые звуки, такие как "ну, о, а", стали вызывать у меня лёгкое раздражение. Наконец он собрался с мыслями и спокойно сказал:
– Когда мы вскрыли брюшную полость вашего ребёнка и увидели печень, то, к нашему большому удивлению, она была в абсолютном порядке. Но мы нашли доброкачественную опухоль, которую мы удалили, и теперь ваш ребёнок в безопасности.
Ещё он добавил, что по сложности и по влиянию на организм эта операция сравнима с операцией по удалению гланд.
Я не помню его слов сожаления о ложном диагнозе, о моральной травме, которая была нанесена мне и моим родителям. В нашей стране, по крайней мере в те времена, было непринято извиняться. Это культура моей страны. Но мне тогда его извинения и не нужны были вовсе. У меня вновь появилась жизнь. Мой ребёнок в безопасности. Я думала тогда только о родителях, чтобы сообщить им эту новость. Телефона у них тогда не было, и я опять летела быстрее самолета. Это был полёт в жизнь, с надеждами и радостью.
Налетавшись за этот день, я возвратилась к себе домой. Я почувствовала, что у меня очень высокая температура. Я померила температуру – раскалённая плита. У меня ломило все суставы, голова болела так, что невозможно было ею пошевелить. Утром я вызвала врача на дом, и он поставил мне диагноз – вирусная инфекция. О том, чтобы посетить мою доченьку в больнице, не было и речи – ей только инфекции не хватало. Моя единственная помощь в этой жизни – это мои родители. Моя мамочка пошла в реанимацию, где лежала моя девочка. Доченька чувствовала себя хорошо. Врачи обещали её выписать через десять дней. В этот же день вечером у моего папы случился сердечный приступ и его забрали в больницу. Он держал в себе все эти страдания, переживания о своей внучке, а вот когда всё успокоилось, они и дали о себе знать.
Через неделю я была здорова. Я забрала ребёнка из больницы домой, и мама согласилась побыть с ней месяц до её полного выздоровления. Через месяц моя дочь пошла в школу. Через два месяца она стала играть в теннис и на пианино. Как позже выяснилось, то причиной её проблемы со здоровьем были те злополучные капли в нос, которые мне прописал доктор во время беременности. Да, медицина иногда лечит, но очень много и калечит…
Новая работа
Моя новая работа была опять напрямую связана с компьютерами. Это был новый вычислительный центр с современным оборудованием. Я занималась системным программированием. Это была хорошо оплачиваемая и перспективная работа. Там было много молодых людей моего возраста, много событий, много работы.
Первое время после развода, когда я, находилась одна с ребёнком в квартире, особенно по вечерам, когда ребёнок уже спал, грустные мысли приходили ко мне в голову. Иногда мне казалось, что вот такая одинокая жизнь без мужчины, без интимной жизни будет у меня всегда, и никогда уже ничего не изменится.
В такое время, когда я терялась в своих грустных мыслях, я даже мысленно придумывала сказки о том, что не так уж и плохо мне было с моим мужем, что я сделала большую ошибку, и т. п. Всё так знакомо в той прошлой жизни, всё так изучено, что если и вернуть всё обратно, то ничего и менять в себе не надо. Всё будет как всегда. Что говорить, у меня было много мгновений, когда я искренне хотела всё вернуть. Одна только мысль, что надо взять ответственность за свою жизнь в свои же собственные руки, приводила меня в уныние. И сразу же срабатывала старая привычка помечтать о принце на белом коне, который прискачет ко мне и сделает меня счастливой. Кто-то сделает, но не я сама. Я хотела мою "работу" переложить на плечи кого-то.
Даже если короткая встреча и происходила у меня с мужчиной, то я хотела сразу же получить какую-то стабильность и постоянство в наших отношениях. Я бессознательно искала возможные аналогии с моей прошлой семейной жизнью, чтобы идти по пути наименьшего сопротивления. Я думала, что ищу любовь. А разве можно найти любовь вне себя?
На моей работе в моём подчинении было около 10 операторов вычислительных машин. Это были в основном молодые девушки, прошедшие курс по операторному обслуживанию компьютеров. Я и сама ещё была достаточно молодой, но так как я имела высшее образование и опыт в этой области, то занимаемая мною должность давала мне право руководить их работой. Первое время всё шло гладко, пока я изучала все тонкости своей новой работы. Довольно скоро я овладела всем, что делалось до меня, и стала вносить предложения по усовершенствованию работы вычислительного центра моему руководству. Моим непосредственным руководителем был грузин, намного старше меня и очень любивший женщин. Я была молода и хороша собой, так что наши с ним отношения были кокетливо-профессиональными. Он во всем меня поддерживал, что давало мне дополнительную уверенность во всех моих начинаниях.
Незаметно для меня, моя уверенность переросла в высокомерие, мой разговор с подчинёнными стал вестись тоном, не терпящим возражений, а эгоизм, руководящий мной, по поводу и без повода утверждал, что я всегда права. Любое замечание, даже самое лёгкое, вызывало во мне бурю протеста и несдержанность в выражении этого протеста.
Не имея никакого опыта работы с людьми, я думала, что если я понимаю, как делать ту или иную работу, то и другие люди, если они не ленятся, могут понять это; если я эту работу делаю за пять минут, то и они могут это делать. Привыкшая никогда не делать поблажек себе, я не делала поблажек и для моих подчинённых. Я была как строгий генерал на служебном посту в военной авиации. Военная авиация должна отличаться строгой дисциплиной и порядком, высоким профессионализмом и знаниями. Я, возомнив себя где-то и как-то схожей с теми, кто высоко, стала просто "болеть" работой. Мне до всего было дело. Мне казалось, что если я всё не проконтролирую, что возможно проконтролировать, то наступит конец света.
Я работала дольше положенного времени, повышала голос на операторов, если они сделали какую-либо ошибку, я взваливала на себя все возможные работы, чтобы опять и опять утвердиться в глазах начальства. Полное отсутствие личной жизни, желание быть нужной кому-то или для чего-то, быть признанной обществом, быть на виду у людей всё больше и больше толкало меня на путь мнимого самоутверждения.
И в это время, когда я абсолютно сошла с ума от работы и очень устала от постоянного напряжения, руководитель института, где я работала, объявил об объединении трех крупных подразделений в одно отделение. Мой непосредственный начальник спросил меня о моём желании возглавить это объединённое отделение, в котором будет более ста человек. Это был наилучший вопрос в моей жизни для моего утвердившегося "эго". Не торопясь, как бы оценивая всё "за" и "против", я уверенно сказала:
– Я могу с этим справиться.
Мой непосредственный начальник предложил мою кандидатуру директору института. Каждое подразделение выдвинуло своего кандидата на эту высокую должность. Список этих кандидатов был вывешен на институтской доске объявлений для всеобщего обсуждения.
После того как списки кандидатов на эту должность были обнародованы, произошёл такой взрыв эмоций и негодования людей, о возможности которого я не могла даже предположить.
Я была самой молодой, самой неопытной, самой непрофессиональной, самой эмоциональной, самой несдержанной, самой привлекательной (я имею в виду женскую характеристику) и самой способной на новые идеи среди всех кандидатов на эту должность. Моя кандидатура вызвала раздражение у 90 % людей. Люди вспомнили и мой повышенный тон голоса при разговоре с операторами, и моё кокетничанье с начальником. Разные люди преследовали разные цели, но все сошлись в одном: надо растоптать меня. Когда люди обсуждают кого-то, то они всегда ещё добавляют что-то от себя. Слухи, разговоры, реплики, воспоминания людей создали обо мне удивительную картину. Я оказалась монстром в глазах коллектива. Операторы, которые находились у меня в подчинении, написали директору института коллективное заявление, обвиняя меня в злоупотреблении служебным положением, в заносчивости характера, в неумении работать с людьми, в любовных связях с начальником и т. д. Люди обговаривали меня за моей спиной, и их фантазии преувеличивали размер монстра.
Возможно, служебную карьеру надо уметь строить со знанием подковёрных игр, и начинать надо с обворожительной улыбки на лице и преданности в глазах. А я начала с переворачивания больших объёмов работы с искажённым от перенапряжения лицом.
Что самое интересное во всей этой истории, так это то, что я поверила в то, что я достойна такого отношения к себе, что хуже меня на свете не бывает. Мои мысли ушли очень далеко в "заталкивании себя под плинтус". Я "напряженно работала" над утверждением моей полной ничтожности в жизни. Я вспоминала и вспоминала, что и кто сказал, потом я добавляла от себя что-нибудь ещё, чтобы придать моей ничтожности более яркий оттенок. Я перестала спать. Я могла только думать и страдать, а потом думать, как усилить мои страдания. Я потеряла себя в мыслях. Я перестала различать день и ночь. Мне казалось, что мир рухнул, что мир отвернулся от меня, что все осуждают меня. Я взяла отпуск на месяц. Мой ребёнок был на каникулах у моих родителей.
У меня было много времени и много свободы для наслаждения своей ничтожностью, непригодностью для жизни в человеческом обществе. Я почти не выходила из дома. Если же мне надо было сходить в магазин, то мне казалось, что всем всё известно обо мне, что в душе они меня осуждают – просто стесняются об этом сказать. Это было просто каким-то безумием. Но перед самым Новым годом вдруг мысль проскочила в моей голове:
"Тебя здесь все знают. Поезжай за пределы Белоруссии, встреть там Новый год – там тебя никто не знает".
Через три часа я была уже в поезде, который увозил меня в Эстонию.
Я очень хорошо встретила Новый год в кругу незнакомых мне людей. Мы пили много шампанского, много танцевали, много курили, просыпались с головной болью, опять пили, ели, разговаривали, курили.