Содержание:
Крещение 1
Желтая гора 4
Весенняя прогулка 10
"Н-ская часть провела учения" 13
Зимой в Афганистане 14
Марс и солдат 18
Пир на берегу Фиолетовой реки 19
Занесенный снегом дом 23
Последний рассказ о войне 25
Примечания 30
Олег Ермаков
Зимой в Афганистане (Рассказы)
Крещение
Разведрота выехала из полка ночью. БМП с выключенными фарами покатили на север. Огни полка скоро исчезли, и беспредельная теплая весенняя ночь проглотила колонну.
Солдаты сидели на верху гусеничных машин и смотрели на тяжелые цепи созвездий. Костомыгин тоже глядел на сияющие цепи и думал, что рокот моторов слышен в самых дальних кишлаках на самом краю этой степи, если, конечно, у нее есть край...
Спустя полчаса низко над степью появилась тусклая луна. Луна медлительно всходила, ночь светлела, и глазам открывались холмистые мохнатые черно-белые пространства.
Впереди забелели стены и башни. Колонна стремительно приближалась к кишлаку.
"Эй, не спите!" - сказал ротный, прижав ларингофоны к горлу, и все командиры БМП услышали его и по очереди отрапортовали: номер такой-то вас понял. Пушки развернулись влево и вправо, солдаты зашевелились и взялись за автоматы.
Колонна, не сбавляя скорости, промчалась сквозь кишлак, и ничего не случилось.
Костомыгин успел увидеть темные оконца башен, дома с плоскими крышами, густые сады за дувалами, ушастый силуэт осла возле сарая.
За кишлаком дорога - теперь она была отлично видна - пошла под уклон и внизу уткнулась в мерцающую реку. Все на той же скорости машины форсировали мелкую широкую реку и поехали дальше.
В кишлаке с цветущими садами Костомыгин наглотался душистого воздуха, и теперь во рту у него было сладко. Он подставлял лицо теплому ветру, ощущал тяжесть подсумка на боку, чувствовал, как туго зашнурованы полусапожки и как свободен и легок масккостюм, - и ему все это нравилось: эта луна, эта страшная степь, и цветочная сладость во рту, и удобная форма, и оружие на груди, и этот бег могучих машин по нескончаемой черно-белой равнине под чужими яркими созвездиями.
Возле гряды низких холмов колонна остановилась. Солдаты соскакивали с машин, разминали ноги.
Рота построилась в колонну по двое и зашагала по дороге. Водители-механики остались в машинах.
Рота двигалась вдоль холмов. Все молчали и угрюмо поглядывали на макушки холмов, отчетливо проступавших на фоне звездного неба. Луна переплыла на западный край неба, стала бронзовой и светила уже не так ярко.
Костомыгин услышал, как шедший следом Опарин, как и он, зеленый "сынок", звякнул пряжкой ремня и открутил крышку фляжки. Тут же раздался глухой удар, и Опарин налетел на Костомыгина. Костомыгин обернулся. Опарин, вобрав голову в плечи, продолжал шагать, торопливо надевая фляжку на ремень. Позади него крупно вышагивал высокий, длинноногий сержант Шварев.
"Надо быть начеку", - подумал Костомыгин, отворачиваясь.
"Чижи", то есть ребята, отслужившие шесть месяцев, предупреждали "сынов", что они должны быть настороже и делать только то, что скажут; говорили, что все оплошности "сынов" на операции по возвращении в полк будут "разбираться" старослужащими, разведрота - это вам не артбатарея, и не хозвзвод, и не пехота, и всё должно быть "от и до", не хуже, чем у всяких там "беретов". За месяц службы в роте Костомыгин достаточно насмотрелся на дедовские суды, и на предстоящем "разборе" ему совсем не хотелось быть в числе обвиняемых. А Опарин вот уже и попал в это черное число. Надо ухо востро держать.
Луна скрылась, и степь снова стала черной, и звезды засветились ярче. Рота мерно шагала вдоль холмов.
Посвежело. В степи свистнула птица.
Впереди послышался топот.
- Бегом! - приказал громким шепотом Шварев, и Костомыгин побежал. "Опаздываем", - сообразил он.
Они долго бежали, потея и глотая пыль.
Костомыгин придерживал одной рукой автомат, другой - флягу. Но подсумок с магазинами больно колотил по другому боку, и он отпустил автомат и начал придерживать подсумок. Автомат, ударяясь о грудь, причинял еще большую боль, и он снова схватился за него.
Они бежали так быстро и долго, что у Костомыгина в груди расхрипелось, и он поклялся не притрагиваться отныне к сигаретам, отныне и во веки веков.
Наконец они добежали до крайнего холма и увидели в степи силуэты башен, домов и дувалов. Ветер дул от кишлака, и Костомыгин уловил все тот же ласковый аромат цветения. Ветер подул сильнее, мощная цветочная волна окатила запыленных, тяжело дышащих людей в мокрой, терпко пахнущей одежде.
Под последним холмом была развилка: одна дорога, та, по которой они бежали, вела в кишлак, а другая уходила в степь. Два взвода во главе с лейтенантами ротный послал к кишлаку, остальные залегли на холме, укрывшись за валунами и направив стволы ручных пулеметов и автоматов на развилку.
Костомыгин тщательно прижимался к камням и чувствовал, как они влажны и как приятно холодят живот и грудь. Он сплевывал пыльную, вязкую слюну и думал: ну, теперь можно глотнуть из фляги или еще нет? Оглянулся по сторонам, осторожно расстегнул ремень, подтянул, не снимая с ремня, фляжку к груди, открутил крышку, пригнул голову, приложился вытянутыми губами к горлышку и насосал полный рот воды. Прополоскав рот, он проглотил воду, пожалев выплюнуть. Еще раз присосался к фляжке, а потом закрутил крышку, застегнул ремень, вытер губы и подумал: покурить бы.
В небе осталась одна звезда - Венера. Дорога посветлела, кишлак приблизился. Дорога была пуста. Все смотрели на нее, и Костомыгин смотрел, думая о том, что все это бессмысленно: никто здесь не появится, и никакой стрельбы не будет, - просто взойдет солнце, и они вернутся в полк. Это была его первая операция, и он не верил, что она будет настоящей, одной из тех, о которых так живописно рассказывали ротные ветераны.
Ему стало лень глядеть на дорогу, по которой никто не пойдет, он зевнул и прикрыл глаза, чтобы дать им отдых... Он проспал не дольше минуты и очнулся, вздрогнув. "Не расслабляйся", - сказал он себе и снова принялся истово таращиться на дорогу.
Рассвело, и в кишлачных садах защелкали соловьи, и петух несколько раз подряд покрыл картавой бранью их ласковые трели. А когда покраснел восток и покраснела степь на востоке, над кишлаком разнесся резкий призывный вопль. С Костомыгина вмиг слетела сонливость, он взялся за автомат и, вытянув шею, заглянул за камни. Вопль повторился, и у Костомыгина сжалось сердце: вот она, война!.. Но лежавшие рядом солдаты были спокойны. Он покосился на них, помялся и все же решил тихо спросить у "чижа" Медведева, что это там такое. Медведев хмыкнул и прошептал, что это ихний поп орет.
Взошло солнце. Степь зеленела до горизонта, в кишлаке кричали петухи, мычали коровы, ревел ишак, и небо было полно светозарной голубизны, - какая еще к черту война!..
Ротный встал, отряхнулся и сказал:
- Курите.
Солдаты поднимались, шумно зевали, переговаривались, чиркали спичками и затягивались сигаретным дымом, прикрывая глаза.
Ротный хмуро глядел на кишлак.
- Саныч, - сказал он радисту, - давай отзывай наших от кишлака и ямщикам передай - пусть гонят сюда телеги.
- Товарищ капитан, а может, караван уже прошел в кишлак? - предположил Шварев.
Капитан покачал головой.
- Нет. По расчетам, от гор сюда им идти как раз ночь. Пока не стемнеет, они никуда не могут тронуться, - значит, они отошли от гор вчера поздно вечером и к утру должны были подойти сюда.
- Нет, ну а вдруг?
- Ну, если у них верблюды реактивные, - нехотя откликнулся ротный.
Радист запрашивал взводы, залегшие в степи вокруг кишлака. Затем вызывал на связь водителей-механиков.
Ротный сел на камень, снял панаму, достал расческу и начал не спеша причесываться. Шварев слонялся вокруг него, поддавал ногой мелкие камни и печально посвистывал.
- Ну что ты ёрзаешь, Шварев? - недовольно окликнул его ротный.
- Товарищ капитан, а может, они как-нибудь умудрились просочиться в кишлак?
- Ну а наши ребята там зря, что ли, полночи валялись? Если только, конечно, они там не дрыхли...
- А может, товарищ капитан, прошмонаем кишлачок? Вдруг он набит оружием и духами?
Капитан задумчиво продул расческу, аккуратно вложил ее в футляр и спрятал. Шварев выжидательно смотрел на него.
- Сколько у тебя там меток, Шварев? - устало спросил капитан.
- Каких меток?
- На прикладе, на прикладе, Шварев. Что я, не знаю, где вы метки ставите? Все знаю, Шварев. И когда-нибудь за порчу оружия три шкуры спущу.
- Разве это порча? Мы легонько. Маленькие царапинки, и все, - сказал с улыбкой стройный сероглазый Салихов.
- А ты зачем на прикладе метки ставишь?
Салихов покраснел и пожал плечами:
- Где же отмечать?
- Тебе? На пятках и кулаках.
Все засмеялись.
"У всех лица бурые, а у него - млечное. Что он, специально бережется от солнца?" - вдруг подумалось Костомыгину, глядевшему на удлиненное ласковое лицо Салихова.
Салихов был любимцем роты. У него был мелодичный голос, и на гитаре он играл отлично. Он никогда ни с кем не ругался, не трогал "сынов" и не кричал на них. Все свободное время он проводил на спортплощадке вместе с земляком из пехотной роты, - их тренировки собирали много зевак. Если же погода была скверная, лежал на кровати с книгой. В миру его ждала большеглазая, черноволосая девушка с таким же нежно-млечным лицом, как и у него; ее большая фотография хранилась в тумбочке, и ротные бабники иногда тайком вынимали ее и сладострастно рассматривали. Салихов очень часто получал от своей девушки пухлые конверты, и все завидовали ему. На шее у него висела кожаная ладанка с прядью ее волос, - и все завидовали Салихову. Костомыгину хотелось сойтись с ним поближе. Он отводил душу в письмах старшему брату, но что письма? Совсем другое дело - живой разговор с умным собеседником. Он думал, что Салихов тоже, наверное, измучился жить без родственной души, но стеснялся подойти к нему и завести речь о серьезных книгах и всем таком прочем. Он надеялся, что Салихов как-нибудь сам заговорит с ним. Но Салихов не заговаривал и вообще почти не замечал "сынов".
- Так сколько у тебя царапин на прикладе, Шварев? - спросил капитан, наблюдая за возвращающимися от кишлака взводами.
- Шесть.
- И все мало тебе?
- Мало.
- Ты настоящий Дракула, Шварев.
Все засмеялись.
- А что вы ржете? - с усмешкой спросил ротный. - Вы знаете, кто такой Дракула?
- Нет, - откликнулся кто-то.
- Ну так и нечего.
- А кто он такой, товарищ капитан? - угодливо спросил "чиж" Медведев. - Он что, тоже меточки ставил?
- Нет, - ответил капитан. - Он княжил в пятнадцатом веке и прибивал гвоздями шапки...
- К головам? - догадался Медведев.
Капитан кивнул, и все захохотали так, будто он бог весть как остроумно пошутил.
- Ну, я до этого еще не докатился, - с довольной улыбкой сказал Шварев. - Так что какой я Дракула?
- Да, - согласился капитан. - Разница есть. Он был не сержант, а князь.
Подъехали БМП. Солдаты разделились на экипажи, достали сухие пайки: консервированный свиной фарш, консервированный сыр, сахар и хлеб - и приступили к завтраку, рассевшись на земле вокруг машин. Шварев вмиг опустошил банку с фаршем, прикрывая глаза от удовольствия, съел нежный желтый сыр, похрумкал весь сахар, выдул полфляжки воды, замер, к чему-то прислушиваясь, и вздохнул:
- Только раздраконил.
- Да! - откликнулся водитель Мамедов. - У тебя там ба-а-льшой дракон! - Он ткнул пальцем в поджарый живот Шварева и засмеялся. - Все хаваешь и хаваешь, а мяса нэ нарастишь никак. Тэбя дэвушки лубит нэ будут. Они упитанных лубят.
- Ну-у, - Шварев расправил плечи, - ну-у, Мамед, у вас, может, животами бабочек и удовлетворяют, а наших матрешек... им надо что-нибудь посущественней! - Он взглянул на Опарина и прикрикнул: - Что лыбишься! Жри быстрей, на операции все быстро нужно делать: жрать, с...
Опарин перестал улыбаться, запустил ложку в розовую мякоть и вдруг сказал:
- Товарищ сержант, хотите? Мне что-то не лезет, я вон лучше сырку пожую.
Костомыгин взглянул на Опарина и отвернулся.
Все-таки порядочная скотина этот Опарин. Старается во всем угождать "старикам", надеясь, что они благосклоннее к нему будут и перестанут каждую минуту оскорблять и угнетать. Он единственный из "сынов", кто стирает носки и одежду старослужащим. Остальные наотрез отказались и были биты жестоко, но зато теперь с этим никто к ним не пристает, а Опарин обстирывает всех "дедов" и поныне.
"Кто гнется, того и гнут", - предупреждал старший брат, и Костомыгин, послужив немного в армии, убедился, что это так. Только он прибавил бы теперь к сказанному братом вот что: но нужно всему знать меру. Вон Крылов, он не знал этого, его строптивости не было предела, он отказывался выполнять даже самые необидные и мелкие поручения "дедов", и ему устроили "жизнь по уставу". Ни один человек в армии не живет по уставу; ежедневно и еженощно неукоснительно выполнять уставные требования и предписания - это выше человеческих сил, и ни рядовым, ни генералам, ни маршалам это не под силу, и самый бравый вояка взвоет в первый же день "жизни по уставу". И Крылов не выдержал и написал домой мрачное и правдивое письмо. Родные отослали это письмо в Министерство обороны, и вскоре в полк прикатила гремящая "телега", начались расследования. Крылов призывал "сынов" рассказать всю правду, но никому не хотелось рассказывать правду; "сыны" трезво рассудили, что всех "стариков" в дисбат не упекут, наказать могут одного-двоих, а с остальными придется как-то сосуществовать, - и Крылов оказался в одиночестве. В ходе расследования выяснилось, что его кантовали законно - по уставу, и дело прикрыли, а Крылова отправили служить в подсобное хозяйство - на свинарник. Костомыгин часто видел его возле столовых: грязный, небритый Крылов выносил баки с объедками и опрокидывал их, обливая жижей руки и сапоги, в железную столитровую бочку на колесах, - эту "двуколку" таскал белый трофейный ослик Дух.
Нет, всему нужно знать меру. Меры не знал Крылов, меры не знает Опарин, - даже если он и впрямь не хочет есть, мог бы предложить фарш кому-нибудь из своих, хотя бы и ему, Костомыгину. Да, вот два полюса: Опарин и Крылов, и нужно ни туда, ни сюда не скатиться. "Напишу брату, что он скажет на это?" - подумал Костомыгин.
- Слушай! - резко сказал Шварев. - А ежели, к примеру, зимой мне будет холодно, отдашь свою шинель? Знаешь, какие тут зимы? У-у!
- Э, да ты зимой будэшь мамкины блыны хавать, - напомнил Мамедов.
- Погоди, Мамед, - отмахнулся Шварев. - Ну, Опарыш, отдашь?
Опарин испуганно поглядел на него.
- Отвечай.
- Если очень нужно будет... - пробормотал Опарин и умолк.
- А если бы у тебя баба тут была, уступил бы бабу?
- Ну, вы скажете, товарищ сержант, - застенчиво улыбнулся Опарин.
- Нет, но предположим. Отвечай.
Опарин растерянно заморгал.
- Отвэчай, чморына болотная, - процедил сквозь зубы Мамедов, улыбаясь глазами.
Опарин вздрогнул и сказал едва слышно:
- Это слишком...
- Что-о? - вскричал Шварев.
- Слишком фантастический пример, - добавил Опарин.
- А, жук! Тварь скользкая. Какой ты разведчик? Тебя нужно гнать вслед за Крыловым. Жри свой фарш. Не хочется ему. На операции надо жрать через силу.
- Как похаваешь, так и повоюешь, - вставил Мамедов.
- Ясно? - спросил Шварев. - Это уже вторая ошибка. Помнишь первую?
- Помню, - уныло ответил Опарин, принимаясь за фарш.
Шварев закурил и взглянул рассеянно на Костомыгина.
- Костыль, а ты что отвернулся? Гордый, да?
- Просто смотрю на кишлак, - откликнулся Костомыгин.
- Нэ-э-т, - сказал Мамедов, - нэ просто. Он прэзирает Опарыша.
- Ты презираешь Опарыша? - спросил Шварев.
- Нет, - соврал Костомыгин.
- Ну, а то гляди, в два счета превратишься в Опарыша.
- Вообще-то сыны припухли, - заметил Мамедов, прихлебывая из фляжки. - Я вчэра потрэбовал цивыльную сигарэту, а Костыль нэ принес.
- Серьезно? - Шварев, сощурившись, уставился на Костомыгина.
- Надо, надо подкрутыт им гайки. Мы всё Опарыша воспытываем, а про остальных забыли.
- Так, - сказал Шварев. - Вернемся в полк, Костыль, и мы с Мамедом увидим пачку "Явы", Опарыш сосчитает до ста, и мы увидим пачку "Явы". Понял?
- Понял, - отозвался Костомыгин.
- Что?
- Так точно, - поправился Костомыгин.
- Эх! эх! прыпухли! - покачал головой Мамедов.
Позавтракав, все уселись на верху машин, и колонна тронулась в обратный путь.
Возле кишлака на берегу той реки, что так красиво мерцала под луной минувшей ночью, колонна нагнала старенькую желтую открытую "тойоту", набитую вооруженными людьми в разноцветных чалмах и просторных одеждах. Рядом с шофером сидел худощавый усач в форме офицера царандоя. Он вышел из машины и, улыбаясь, направился к БМП ротного.
- Мондана бощи хуб ести! - поприветствовал он ротного.
Ротный наклонился с машины и пожал его смуглую руку.
- Как дела, Акбар?
- Хуб, командир, - ответил офицер, выискивая среди солдат на БМП кого-то. Увидев таджика Кучечкарова, он махнул ему рукой: - Ахат!
- Эй, Кучечкаров! - позвал ротный, обернувшись назад.
К ним подошел хрупкий чернявый солдат. Пожав руку афганскому офицеру и коснувшись три раза щекой его колючей щеки, Ахат начал переводить. Выяснилось: они едут в полк, чтобы сообщить о прибытии большого каравана с оружием в соседний кишлак Паджак. Ротный недоверчиво спросил: откуда они знают, что с оружием? Может быть, верблюды нагружены тряпками, съестным и всякой всячиной, может, это обычный караван бродячих торгашей? Офицер обиделся и ответил, что в Паджаке у него есть свои люди и у этих людей острый глаз и честные языки. Ротный спросил, когда караван появился в Паджаке. Офицер сказал, что на рассвете. Но, возможно, они уже смылись, предположил ротный, вы отправились к нам в полк, а они в это время и смылись. Куда же они днем пойдут, что, их бешеный шакал покусал, возразил офицер Акбар.
- Кто это? - спросил Костомыгин Шварева.
- А, из Спинди-Улии ребята, у них там отряд самообороны, - небрежно сказал Шварев. - Чуть что - к нам в полк, за подмогой бегут. Но угощать горазды. Мамед, помнишь шашлыки?
Мамедов закачал головой и сладко зацокал.
- Ну, кажется, будет дело, - сказал Шварев, и глаза его заблестели. - Эй, Костыль, Опарыш! Будет вам крещение! Чую, неспроста они в полк поперлись.