Делается такой нож триплетным способом, с боков сталь помягче, посередине твердая. Наточить легко и острота долго держится. Охотничий нож - он без перекрестья, без упора. Поэтому дедушка говорит, если неумело бить, рука на клинок съедет и сам себя поранишь. Нож охотника - не для городской неумелой драки.
Василек попросил дедушку поучить ножик в цель бросать.
Тот головой покачал:
- Нож метаешь - без оружия себя оставляешь. Ладно если один противник, а что против трех делать будешь?
Но объяснил потом:
- В этом деле правильный хват важен. Для дальнего броска нож берут за рукоять острием к себе. Если противник в метре, хватай за клинок. Бросай, да не захлестывай кистью…
Конечно, за одно лето про охорон не поймешь, только вот что Василек заметил… Когда с ребятами в лесу в войну играл, пришлось ему через колючий кустарник бежать. Уже домой пришел, заметил - одежда об колючки вся изорвалась, а на теле ни царапины. Может, это он и есть, охорон-то?
За всеми премудростями не заметишь, как лето это и кончается, в город уезжать надо. Ну да ничего, четыре месяца быстро пролетят, а на Новый год - опять к дедушке.
Василька родители чуть раньше из школы на зимние каникулы отпросили. Уж очень ему хотелось до двадцать четвертого декабря на Коляду успеть. Отмечают Коляду в зимние Святки до Велесова дня, что шестого января. Василек на самом празднике еще не был, только от дедушки слышал, а теперь сам увидел и поучаствовал.
Наряжаются парни и девки в разные костюмы, маски, ходят по дворам и колядки поют, а взамен съестных подарков себе требуют. Василек тоже со старшими ходил, но больше смотрел да слушал - слов-то колядочных не знает.
Колядки - обрядные песни из такой древности, что дух захватывает, когда еще попов и в помине не было, а только Крышень, Вышень, ну и Коляда, конечно, и Велес, Живень, Сварог, Перун, Лада и многие другие. Всех разве запомнишь…
Слова в колядках витиеватые, волшебные, с добрыми пожеланиями блага и достатка. Десять дворов обошли, Василек тоже стал тихонько подтягивать. Заработал бублик и еще какого-то зверька из теста - вкусно. Потом домой, к дедушке, мертвецкие костры жечь.
В ночь на двадцать шестое солнцеворот начинается, возрождение к весне, потому мороз особенно лютый, такой, что некоторые мертвецы от холода в могильниках просыпаются. Жгут люди во дворах костры, чтобы те, которые от зимнего сна очнулись, приходили и грелись. Ведь хороший мертвец живет по законам природы, с теплом просыпается, а зимой спит как медведь, если только мороз наружу не выгонит - добрый дедушка Мороз. И совсем не дедушка он, и уж конечно не добрый. И зовут его Мор, что на первом человеческом языке означает смерть.
А дедушка Мокар - другое дело. Он хороший, самый лучший. Как Василек с колядок пришел, стали огонь разводить. Хворост загодя приготовили - особый. Из леса, и только веточки, что сами попадали. Деревьями запрещается топить, особенно срубленными на поповских кладбищах. Они из останков выросли, в них живут души чьи-то, которым, сам того не желая, в костре ад, попами наговоренный, устраиваешь.
Василек уже мертвецов не боится. Мертвец не страшен. Он ведь скорее не плоть, а образ. Ночью человеческому глазу почти не заметен, так, одна тень черная на снегу. Труп только видно, но мертвец его в могильнике оставляет.
Василек спросил, подумав:
- Труп - это обертка мертвеца?
- Вроде того, - согласился дедушка.
- А бывают живые трупы?
- В принципе, труп, он мертвее мертвого, но есть жидовские колдовства, написанные на бумажках, способные жизнь, которая нежизнь, в трупе пробуждать… Тогда он может делать все, что живые делают, - есть, спать, говорить, убивать. Или просто лежать и трупные мысли думать. Чур нас, чур! - дедушка сделал непонятные движения руками, словно отгонял кого-то. - А мертвецы пускай греются…
Родителям или в школе друзьям Василек уже давно перестал рассказывать о деревне. Если спрашивали, как каникулы провел, отвечал скучными, ничего не значащими словами. Летом - в речке купался, загорал, по грибы-ягоды ходил, зимой - на коньках катался, в лесу на лыжах бегал. И отстанут с вопросами.
Все чаще Василек задумывается, где же он настоящий - тот, которого дедушка воспитывает, или городской, родительский. В таких мыслях не один год проходит. Василек взрослеет, на каникулы исправно в деревню к дедушке приезжает.
И что интересно, разговоры вроде об одном и том же велись, но сложнее они сделались, глубже. И сказочное не то чтобы убавилось, а будто отгадкой или ключом к древним природным тайнам стало.
Василек шестой класс закончил. Вымахал за минувший год! Почти с дедушку ростом. Не нравится, если его Васильком назовут. Теперь он Вася или Васька - по-взрослому. Но это родителям и бабушке переучиваться надо, а дедушка его всегда Васей называл.
Как приехал, первый день по гостям ходил, с соседями здоровался, новости узнавал. Баба Катя умерла, могильник деда Степана наконец обвалился, соседский приятель Ярослав руку сломал - много чего за полгода случилось.
На следующее утро в лес пошли. Василек очень хотел посмотреть дом говорящего мертвеца Тригория, о котором дедушка рассказывал. И озеро, где шестьдесят лет назад мостря выловили, тоже увидеть интересно. Идти не близко, километров пятнадцать только в одну сторону. Поэтому встали засветло, бабушка еды в дорогу собрала. Дедушка свою двустволку взял - старая, довоенная. Подумал и достал из охотничьего сундука для Василька ружье. Бабушка запротестовала, а он ответил: "Пусть привыкает. Мужчина должен свою ношу знать и не замечать ее в пути", - и Васильку протянул.
Сундук этот Василек хорошо помнил. Огромный, дубовый, светлым железом окованный. Там много различного оружия лежало. Одноствольные, двуствольные ружья, старые, новые. На дне та самая пищаль, из которой мострю голову разбили - семейная реликвия. Ствол у нее необычный, с затейливыми узорами, проступающими будто из самой глубины металла - дамаск. Он прочнее любого железа. И пищаль эта, несмотря на трехсотлетний возраст, если понадобится, не только мострю башку на куски разнесет. Ну и топоры, конечно, у дедушки имеются.
Рассвет в лесу застали. Через пару часов бледно-розовое солнце уже начало припекать. Дедушка шагал широко и неторопливо, успевал охватить взглядом каждое дерево и травинку. Иногда останавливался, срывал какой-нибудь стебель либо широким изогнутым ножом осторожно срезал с дерева похожий на камень нарост и в мешок заплечный прятал - лекарства, а Васильку название говорил, но по-другому они звучали, не как в учебнике или справочнике.
Подошли к небольшому озеру - прозрачное, чистое. Сели отдохнуть и перекусить. Неподалеку Василек увидел след от давнего костра. Травы так и не решились границу черного круга переступить.
- На этом месте много лет назад, - дедушка сказал, - тушу того самого мостря сожгли. Земля до сих пор от скверны не оправилась. А вода в озере - ничего, ожила…
Дальше пошли. Лес загустел. Сумрачно в нем стало, и солнце почти не проглядывало сквозь плотно сомкнутые кроны. Потом донесся шум спотыкающейся о камни воды, деревья расступились, и зеленое пространство будто рухнуло вниз. Внизу под обрывом текла река Устень.
Старик Тригорий, говорящий мертвец, в свое время негостеприимный себе облюбовал берег. Если с другой стороны реки посмотреть, покажется, что лес только чудом удерживается и в реку не падает. К реке не спуститься - почти отвесный склон, метров тридцать вышиной, кремниевый, прочный. Только если несколько километров вдоль пройти, обрыв сгладится и лес к реке сам подойдет. А здесь и ветрено, и опасно, в непогоду особенно. На елях каждая иголка от ветра что-то высвистывает, каждый лист на дереве трепыхается, гудит как майский жук…
С домом Тригория за годы ничего не случилось. Он все так же стоял на своем месте, невысокий квадратный сруб, в моховой шубе, похожий на малахитовую шкатулку. Лишь стена, выходящая на обрыв, от постоянных ветров оставалась голой. Все четыре двери были закрыты. Дедушка толкнул одну, вошел. На земляной пол сразу намело листвы.
Василек ожидал, что будет пахнуть старой могилой. На удивление, запаха не было, впрочем, как и костей.
- В прах обратились, - объяснил дедушка, скидывая с плеча потертый солдатский мешок на одной лямке. - Что принюхиваешься?
- Гнилью не пахнет, - пояснил Василек.
- В таком доме запахи не держатся.
- Почему? - Василек тоже скинул поклажу.
- А ты на потолок посмотри.
Василек глянул наверх. Крыша не лежала плотно на стенах, а стояла на маленьких опорах-столбиках, образуя щели.
- Для чего это, - спросил Василек, - вентиляция?
- Нет. Говорильные дома всегда так строили. Верили, что душа через дверь не может войти, только через окно или такие лазейки.
- А если дождь? Вода в дом натечет.
- Все предусмотрено. У крыши длинные скаты.
- Дедушка, а почему звери Тригория не съели, когда он еще говорил?
- К говорящему мертвецу зверь подойти не смеет…
Василек поставил в угол ружье и вдруг увидел окаменевшую кучку большой нужды. Прямо возле приклада. И присыпанные серой пылью бумажные комки, которые Василек поначалу за высохшие листья принял. Стало неприятно и обидно даже. Столько лет ждал встречи с чудом, а тут кто-то неизвестный до тебя явился и еще напакостил. Дедушке даже говорить о таком не хотелось.
Василек поднялся, ногами пошаркал, вдруг что к подошвам пристало. Сдвинулся пласт древесной трухи - тетрадь! Под ее прямоугольным трафаретом оказался еще более древний слой пыли. Василек отряхнул ветхие, покоробленные листы.
- Неужели сюда кто добраться сумел? - качая головой, дедушка подошел, взял из рук Василька его находку, со всех сторон оглядел, перевернул несколько листиков. - Старая еще. Лет двадцать здесь лежит.
- Откуда ты знаешь? - спросил Василек. - А может, ее недавно забыли.
- Тогда бы шариковой ручкой писали. А здесь мало того что чернилами, так еще и стихами… - дедушка усмехнулся.
Василек заглянул в тетрадку. По бумаге вниз сбегал узкий столбик, разбитый на кирпичики четверостиший. Записаны они были круглым, довольно отчетливым почерком без помарок, словно человек не сам сочинял, а аккуратно переписал из другой книги. После стихотворения шло несколько пустых страниц, остальные были с корнем выдраны.
Дедушка, орудуя тетрадкой как совком, подцепил кучку и выбросил за дверь.
- Пойдем теперь, хворосту соберем. Неплохо бы костер развести.
Снаружи по-разбойничьи посвистывал ветер. В лесу же стоял полный штиль. Василек хотел наломать веток, но знал, дедушка все равно не позволил бы живые растения калечить. И правильно. Через пару шагов нашелся высохший кустарник. Василек прутьев нарезал, подумал и шнурком их связал - чем не веник получился! А потом и для костра сгодится. В дом вернулся, подмел. Чтобы ничего от случайного гостя не осталось, тщательно обтер пол мхом и пучками травы. После такой уборки выяснилось, что пол в доме не земляной, как Василек вначале подумал, а деревянный. Землю много лет назад люди нанесли, которые Тригория слушать приходили.
- Вася! - дедушка вдруг позвал. - Иди-ка сюда!
Василек отложил веник, побежал на зов. Дедушка стоял на краю неглубокого овражка. Внизу лежал мумифицированный остов в остатках брезентовой штормовки. Сквозь ткань проглядывало, будто деревянный коготь, черное острие корня. На лице кожа напоминала дубовую кору, рот был широко открыт, как для зубного осмотра. Глаза усохли до камешков, но взгляд, пристальный, дикий, почему-то остался. Рядом валялись истлевший рюкзак и ружье.
- Видимо, ночью шел. Оврага не заметил, упал да на корень напоролся… - Дедушка легко сбежал вниз, Василек следом за ним.
- Мучался перед смертью, весь перекрученный. - Дедушка пошевелил мумию носком кирзового сапога и поднял ружье. - Послевоенная "тулка"… - Оглядел стволы, покрытые рыжим бархатом ржавчины. - Видишь, они не спаянны между собой, а скрепленны муфтами. Правый ствол со сверловкой - цилиндр, левый - чок. Ложа полупистолетная, из бука. Такие до пятьдесят шестого года производили…
Он попытался вынуть патроны. Ружье треснуло в руках как сломавшаяся ветка. Картонные гильзы давно размокли и сгнили. Из стволов выпали только латунные капсюли. Дедушка подобрал один, осмотрел.
- В воздух стрелял, надеялся, что на помощь придут. Только кто здесь услышит… А если и услышит - добраться сюда сложно. Да… Отомстилось ему за говно…
Выбрались наверх. Хворост в молчании собирали. Дедушка костер развел за домом. Поставили котелок с кашей.
- Вечереет, - дедушка на небо посмотрел, - назад не пойдем сегодня, здесь заночуем.
Василек никогда еще в лесу не ночевал. Интересно. На огонь смотрел. Палочкой кашу помешивал, потом угли ворошил. Тетрадь было раскрыл - скучно показалось. Хотел в огонь бросить, да дедушка попросил вслух ему почитать.
Василек начал откуда-то с середины.
На волосок от смерти всяк
Идущий дальше. Эти группы
Последний отделяет шаг
От царства угля - царства трупа.
Прощаясь, смотрит рудокоп
На солнце как огнепоклонник.
В ближайший миг на этот скоп
Пахнет руда, дохнет покойник.
И ночь обступит. Этот лед
Ее тоски неописуем!
Так страшен, может быть, отлет
Души с последним поцелуем…
Василек бросил читать. На всякий случай спросил:
- Про мертвеца стих?
- А ты сам подумай, - ответил дедушка.
Из котелка на прогоревшие угли плеснуло выкипевшей водой, они тихо зашипели, вспыхнули красными бусинками. Дедушка положил тетрадь на угли. Бумага быстро покрылась коричневыми пятнами, языки пламени проткнули ее насквозь, разбежались, охватывая со всех сторон. Костер снова ожил.
- Там про труп написано было, - сказал, наконец, дедушка. - Человек, который приходил, знал о своей смерти и потому завещание по себе оставил: говно и трупные стихи.
Стемнело, тучи набежали, дождь мелкий стал накрапывать. Решили в доме Тригория на ночлег устроиться - все не под открытым небом. Веток на пол постелили, чтоб не жестко лежать было. Разговор прежний, от самого костра тянулся.
- Ты суть души не совсем верно понимаешь, - говорил Васильку дедушка.
- Почему? Ты сам так объяснял. В мертвеце остатки души сохранились. Сама душа уже в раю. Я так думаю, - она после смерти вроде улья, который на другую пасеку, то есть в рай, перенесли. А в мертвеце как бы одна пчелка-душа задержалась, а потом все равно со своим ульем соединилась. А в трупе совсем души нет, потому он и труп.
- Это я тебя всякими сравнениями с толку сбил, - дедушка ненадолго задумался. - Душа, Вася, не разделяется. Если быть более точным, в мертвеце как бы одно из ее отражений - может, так тебе проще будет понять…
По молчанию Василька было ясно, что не проще.
- Представь, - сказал дедушка, - я стою перед зеркалом и думаю: "Меня зовут Мокар". Если в этот момент спросить, что я вижу, то я отвечу с полной уверенностью: "Себя". То есть и мое отражение вместе со мной вроде как подумало: "Меня зовут Мокар, я вижу себя", - и оно действительно - я. Ведь не кто-то другой, а именно я смотрю и думаю. Живой человек, а потом мертвец, - это как бы два зеркала, находящихся одно в другом, дающие возможность душе увидеть себя. Просто, когда она на себя насмотрится и уходит, то ее исчезнувшее отражение в человеке еще какой-то миг отражается в мертвеце.
- А мертвец это осознает, что в нем только отражение, а настоящая душа уже давно в раю?
- Нет. В мертвеце-то не душа, а отражение ее, которое не осознает себя отдельно от души. Просто оно превращает на время смерть мертвеца в его посмертную жизнь. Думает вообще только душа. Когда уже в мертвеце нечему отражаться, он с той секунды - безмысленный труп.
- Но ты же сам говорил, что, когда ты смотришь в зеркало, отражение тоже как бы себя осознает вместе с тобой.
- Верно, говорил, - согласился дедушка.
- Тогда я не понимаю… Я - отражение души. Она осознает себя во мне.
- Наоборот, ты благодаря душе себя осознаешь. Ей-то осознавать себя не нужно. Она все про себя знает.
- И о рае тоже знает?
- Разумеется.
- Почему тогда человек, который отражение этой души, ничего о рае и не знает?
- Потому что отражение не может ничего знать. Оно же всего лишь отражение.
- Ты меня нарочно путаешь, - Василек даже злиться начал. - Вот я стою перед зеркалом и думаю не: "Меня зовут Вася", - а, допустим: "Я все знаю про рай". Значит, и мое отражение подумало, что оно все знает про рай. И если душа вдруг подумает про рай или о чем-нибудь сокровенном, я тоже об этом все пойму.
- Если ты перед зеркалом скажешь: "Я думаю сейчас обо всем", - отразится не это неисчислимое "все", а только Вася, который делает вид, что обо всем подумал. Поэтому, если душа подумает про рай, то отразится только душа, думающая про рай, а не сама картина рая. И второе, если душа всерьез о чем-то подумала, кроме своего отражения, означает, что до зеркала ей никакого дела нет. Отражение перестанет существовать, и спрашивать уже будет некому, как выглядит рай и что о нем известно!
Странно было Васильку дедушку слушать. Темно, лица его не видно, одна неподвижная фигура, и речи странные, о душе, о рае, будто не дедушка все это время, а старик Тригорий с ним говорил.
- До твоего появления зеркало - обычный кусок стекла, покрытый с одной стороны амальгамой, неспособный думать. Ты в него смотришь, появляется отражение, тоже неспособное думать. Вместо него это делаешь ты и как бы из любви, - дедушка особо выделил это слово, - это свое отражение живым считаешь, собой называешь, потому что оно - действительно ты. И в этот момент ты думаешь исключительно о нем, иначе, зачем к зеркалу подходил? Может, прыщик выдавить или, постарше станешь, побриться. Потом по делам пойдешь. Так и душа, об ином вспомнит, и отражение исчезнет.
- Отчего душа решает, что хватит ей в зеркало смотреться и в рай пора возвращаться?
Дедушка опять задумался.
- По-настоящему, Вася, душа никуда из рая и не девается. Она там постоянно находится.
У Василька от непонимания голова кружилась.
- Но она знает, что с ее уходом отражение умирает?
В дедушкином голосе слышалась ласковая насмешка:
- Как думаешь, почему тебя всякий раз такие мысли не преследуют, когда ты от зеркала отходишь, а? Потому что знаешь, что в тебе заложен бесконечный запас отражений!
- Ну, это пока не умру, - угрюмо сказал Василек.
- Представь, что ты бессмертный.
- А вдруг зеркал не будет, - не сдавался Василек.
- Даже если их не будет, повлияет ли это каким-нибудь образом на твою возможность отражаться в зеркалах?
Знал же Василек, что дедушку не переспорить.
- Хорошо. Душа знает, что с ее уходом отражение… исчезает?
- Конечно.
- И разве ей не становится его жалко?
- Кто оно такое, чтоб его жалеть! - дедушка даже фыркнул. - Отражение!
- Как кто, это же я! - вскрикнул Василек.