Затрещал телефон. Офицеры на миг застыли и тут же проворно выплеснули самогонку в банку, сунули ее под кровать, оглянулись на дверь. Раздался стук, и дверь открылась. На пороге стоял капитан особого отдела Ямшанов.
- С Новым годом. Я имел приглашение от Ларисы и решил им воспользоваться, - сказал Ямшанов.
Черноусый Дроздов посмотрел на Сестру, несколько растерянно улыбнулся.
- И уговорил пойти, - Ямшанов посторонился, - Сергея Николаевича.
В комнату вошел Осадчий. Улыбка кривила его губы.
- Капитана, - добавил Ямшанов.
- Сергей?! Поздравляю! - воскликнул Дроздов.
Офицеры вставали и пожимали руку невысокому, коротко остриженному Осадчему.
- Алешка, два стакана, быстро!
Алексей полез в тумбочку.
- Как вам удалось его привести? - спросила Сестра Ямшанова, восхищенно глядя на Осадчего.
- Удалось, как видите, - скромно ответил Ямшанов.
Машинистка с неудовольствием смотрела на краснолицего Осадчего. Алексей наполнил стаканы. Ямшанов покачал головой и сказал, что ему нельзя. Почему нельзя? Ямшанов улыбнулся: язва. Осадчий начал отнекиваться, но на него насели, говоря, что он живет, как монах, книг не читает, кино не смотрит, в отпуске не был, от такой жизни запросто можно свихнуться, - помните, свихнулся тот, с кофейной фамилией? ему хватило месяца, а здесь за плечами уже два года, третий пошел, и какой повод: двойной праздник - звезда и Новый год. Осадчий взял стакан. Тогда и Сестра попросила налить ей чуть-чуть. Граненые сосуды с прозрачно-жаркой жидкостью сошлись над столом. Пили за Осадчего, чтобы удача не изменяла ему и в этом году.
- А осы в этом календаре нет? - тихо спросил Дроздов у машинистки.
- Не знаю, - ответила она, передернув плечами, как будто между лопаток ее кольнули.
- А нет ли в особом отделе, - повысил голос Дроздов, - информации, чей это год?
Ямшанов поднял брови.
- Козы? овцы? индюка? По восточному календарю, - пояснил Дроздов.
- Кабана, - ответил Ямшанов, накладывая в тарелку салат.
- Особый отдел, как Греция, - сказал сапер.
Ямшановские смугло-глянцевитые щеки поползли вверх, глаза сузились, забелели зубы.
- А кабан - это хорошо или плохо?
- Черт его знает.
- Свиреп, мы однажды на охоте ранили - деревья в руку толщиной срезал как бритвой.
- Здесь когда-то жили зороастрийцы, у них божество войны принимало образ вепря.
- Кто такие, Евгения?
- Огнепоклонники. В храмах горели вечные огни. И всюду стояли башни молчания для мертвецов, они считали, что мертвечина оскверняет землю.
- Ваши зороастрийцы не правы, мертвый человек - дисциплинированный: не гадит, не мусорит и землю не оскверняет, а удобряет, - ухмыльнулся сапер.
- Что вам положить, Сергей Николаевич? - спросила Сестра.
- Ничего. Я сыт. Спасибо.
- Но надо закусывать. Капустки, а? И картошку с тушенкой. Ешьте.
Осадчий послушно ткнул вилку в картошку. Он медленно ел, низко склонившись над тарелкой и ни на кого не глядя. Он недавно остригся и был похож сзади на подростка. Сестра что-то говорила Осадчему, улыбалась и смотрела сбоку на него. Осадчий молчал, иногда кивал и ни на кого не смотрел.
- Ну, Алешка, где твоя гитара?
Лейтенант вытер руки полотенцем, снял со стены гитару, взял аккорд, второй, подтянул струны.
- Мою любимую.
- "Не надо грустить, господа офицеры..."
У лейтенанта был приятный, мягкий голос, черноусый Дроздов немного фальшивил.
Сапер курил в своем углу, следя за струйками дыма, поднимающимися к потолку. Майор Петрович ел капусту. Остальные глядели на певших.
- А теперь, Алексей, что-нибудь хорошее, - попросила машинистка, когда офицеры умолкли, - что-нибудь лирическое, Есенина.
Алексей тронул струны. В коридоре послышались шаги, дверь открылась. Пришел Александров.
- Где ты пропадал, мы тебя заждались! - воскликнул Дроздов, радостно улыбаясь. - Алешка! Штрафную пехоте!
Алексей отложил гитару и достал банку.
- На улице снег, - сказал Александров. От его крепкого скуластого лица веяло свежестью.
- Виктор, как ваша голова? - спросила Сестра.
- Нормально.
- Звон прошел?
Александров промолчал.
- Это тебя, Вить, по-божески, - сказал майор, - тирком.
- Остается выяснить, зачем он меня задел, - ответил Александров, усмехаясь.
- Наверное, чтобы ты орден получил, - подал голос сапер.
Александров взглянул на него.
- Витя, - сказал майор, - батальонный так и не подал наградного листа?
Александров сделал отрицательный жест.
- Голова цела, разве это не награда? - спросила Евгения.
- Конечно, награда! - воскликнул Дроздов, цепляя взглядом Сестру. - Ведь целы и глаза, а они видят таких женщин!
- А что там у тебя было с батальонным на последней операции?
Александров пожал плечами.
- Я сейчас все расскажу, - сказал Дроздов. - Витя повздорил из-за ребят с батальонным, и тот начал отыгрываться на роте - затыкал ею все дырки. А потом говорит: какая награда? Столько потерь, мамашам гробы, а тебе орден?
- Мерзавец, - сказала Сестра.
Александров хмуро посмотрел на Дроздова.
- Так, Алешка! - воскликнул Дроздов. - Есенин подождет, а сейчас давай-ка для Вити Александрова - его любимую "Гренаду".
Дэшэбэ шел по городу.
На нем был солдатский бушлат, неизменные полусапоги, зимняя шапка. В правом кармане бушлата лежал заряженный пистолет, в левом - граната с запалом. Он шел в струях снега, плечистый, высокий, огромный.
Он шагал по улицам между казарм-палаток, заставляя своим видом наструниваться и цепенеть дневальных под грибками. Он шагал и вдруг сворачивал, распахивал дверь и, нагнувшись, чтобы не стукнуться о косяк, входил в палатку. Встать! - приказывал он солдату, метнувшемуся на койку в одежде и сапогах и укрывшемуся одеялом. Отвечать быстро и четко: где пил? с кем? Иногда солдат долго не мог встать и членораздельно ответить.
Дэшэбэ заглядывал в каптерки - врытые в землю деревянно-брезентовые сараи, - и в каптерке танкистов обнаружил праздничный стол с горящей свечой, троих обнаженных офицеров и женщину в чулках и портупее на талии.
Он вступал в мраморные сортиры, - и в одном нашел солдата с зубной щеткой и ведром студеной воды. Кто заставил? Отвечать быстро и четко.
Дэшэбэ шел сквозь снег, зорко всматриваясь в укромные углы мраморно-брезентового города. Остановился. Включил фонарик. Босой солдат в кальсонах и нижней рубашке. Луч осветил синеватое лицо с распухшим окровавленным носом. Что делаешь? Солдат молчал. Второй раз спрашивать не буду - ударю, предупредил Дэшэбэ. Закаляюсь. Бегом в палатку. Солдат убежал. Следом за ним в палатку вошел Дэшэбэ. Несколько секунд спустя на улицу под снег выскакивали один за другим босые солдаты в кальсонах и трусах.
Возле клуба Дэшэбэ столкнулся с веселым солдатом. В руках у него был автомат. И когда Дэшэбэ предложил ему отвечать быстро и четко: откуда, куда и зачем он идет, - солдат засмеялся. Дэшэбэ встал к нему боком. Пьян, обкурился... Опусти автомат, приказал Дэшэбэ. Солдат засмеялся. Он смеялся, вихляясь с автоматом наперевес перед командиром полка, прибывшим из кандагарских песков наводить в мраморном городе порядок. Дэшэбэ шагнул, как бы намереваясь уйти, но в тот же миг оказался рядом с веселым солдатом. Падая, солдат выпустил вверх красную очередь. Дэшэбэ схватил его за шиворот и поволок. Солдат хохотал навзрыд, хрюкая, икая и захлебываясь кровью.
Мужчины говорили об операциях. Мелькали названия, острые и быстрые как молнии, царапающие, звенящие, жалящие. Ургун, Гардез, Газни, под Гардезом однажды, Хайбер, Саланг, Герат, Герируд, Щади-Кар, Чарикар, Васе Жерелееву "итальянка" ноги отхватила, провинция Пактия, Пактика, мерная поступь, во фляжке ни хера, не выражайся, извиняюсь, но действительно, скрип повозок, свист бичей, звон щитов, провинция Бараки-Барак, грохот, сверканье, самум, помнишь самум в Дашти-Наумид, еще бы, еще бы не помнить - накрыл на серпантине, два танка грохнулись, зимой сколько надо напяливать, в гору лезешь - пот ручьями, а потом дубеешь на перевале по горло в снегу, летом все-таки лучше, ну да, мы в песках Марго торчали сутки без воды, нет, время для операций - осень, смотря какой район, какая высота, в Джелалабаде жара, в высокогорье колотун, а я в Джелалабаде был в конце марта: зелень, цветы, прохлада - рай; в песках далеких провинций скрип, грохот и клич, красные плащи, потемневшие панцири... когда-то здесь проходил Македонский, подумала Евгения.
- Ваш заменщик еще не приехал? - спросила Сестра, разглядывая сбоку Осадчего.
- Нет, - ответил Осадчий.
- А у меня тоже дембель на носу, - сказала Сестра. - Союз! Ни душманов, ни желтухи. Вот где рай, а не в вашем Джелалабаде, - она взглянула на Дроздова.
- Это я погорячился, - откликнулся Дроздов. - Лично мне Союз представляется сказкой. На дорогах нет мин, а мимо зеленки - дачных садов каких-нибудь - едешь - и не стреляют.
- Там чудеса, там леший бродит, русалка... Кстати, - оживился сапер, - одного моего знакомого ташкентские русалки обобрали до нитки, даже портупею унесли.
- Меньше пить надо, - проворчала машинистка.
- Ну как не пить, - вздохнул сапер, - когда в кисельных берегах течет столько водки.
- А награды? - спросил майор.
- Награды? Вот награды они не взяли.
- Сознательные.
Сапер кивнул.
- Стыдливые. - Он помолчал, раскуривая сигарету. - Стыдливые русалки на ветвях сидят... Не пора ли выпить за Союз?
- Устроим танцы, а бокалы потом наполним, - возразил Дроздов.
- Ну, я обойдусь без танцев, - проговорил сапер. - Петрович, выпьем?
Дроздов включил магнитофон, разгладил черные густые усы... Осадчий взглянул на часы. Сестра сказала, что хочет с ним потанцевать. Осадчий ответил, что ему пора. Куда вам пора? Проверить... Без вас проверят. Глаза Сестры были дымчаты, щеки порозовели. Вас приглашает женщина, опомнитесь, сказала она, вставая. К ней направился Дроздов. Сестра улыбнулась. Первый танец я обещала новому капитану. Дроздов удивленно взглянул на Осадчего... У Сестры дрогнула бровь. Черноусый Дроздов отступил. Ну что же вы, сказала Сестра, дотрагиваясь до плеча Осадчего, - тот медленно поднялся. Он был чуть ниже Сестры. Вела она. Вы слишком напряжены, расслабьтесь, шепнула Сестра. Я вас еще не поздравила, шепнула она, поздравляю, - губы, покрытые прохладной кремовой помадой, коснулись красной шелушащейся щеки. Осадчий вздрогнул. Да что вы, ей-богу, я не кусаюсь.
Машинистка танцевала с Алешей, Евгения с рослым Александровым. Петрович и сапер закусывали. Ямшанов неторопливо очищал апельсин, посматривая на танцующих. Черноусый Дроздов курил у окна, бросая обдирающие взгляды на туго обтянутые материей бедра Сестры, на ее голые руки, шею, клубящиеся глаза. Сестра в вишневом платье с расплывчатыми черными иероглифами была в эту ночь особенно хороша.
Наступила пауза, и вновь зазвучала музыка, и все женщины вновь танцевали: Евгения с Ямшановым, Сестра с Дроздовым, а машинистка с прежним партнером гитаристом Алешей.
Сапер предложил Петровичу еще по чуть-чуть. Петрович охотно согласился, прожевал, взял свой стакан, и они чокнулись.
Женщины запросили передышки. Сестра вышла. Машинистка устроилась рядом с Алексеем. Магнитофон выключили.
- Алексей, а "Подмосковные вечера" вы знаете?
Лейтенант взял гитару, запел. Машинистка подпевала. У них так хорошо получалось, что никто не решался нарушить дуэт.
- Значит, здесь жили огнепоклонники, - сказал Ямшанов, протягивая Евгении очищенный плод с рыжими ранками. - И может, на Мраморной у них был храм с огнем?
- Или она была горой молчания, - отозвалась Евгения, беря апельсин. - Спасибо.
- Вы же говорили, они строили башни.
- Иногда оставляли умерших на скалах - лишь бы они не соприкасались с землей.
Указательные пальцы надавили на полюс шара, и он распался, засочился, по руке поползла рыжая змейка, Евгения слизнула ее и, почувствовав взгляд, скосила глаза. Краснолицый капитан смотрел на женщину с темными и недлинными волосами, в кофте из мягкой тонкой белой шерсти и в коричневой юбке пристально и бездумно.
- Сергей Николаич, - позвал Осадчего Ямшанов. - Что же ты не ешь апельсины, бери, вкусно, - сказал он, указывая на оранжевую горку в большом блюде посреди стола.
- Нет, мне пора, - откликнулся Осадчий, оглядываясь на дверь.
Дверь открылась, и вошла Сестра с короткой светлой косой.
- И что же, Евгения, - продолжил Ямшанов, - с ними случилось?
- С зороастрийцами? Пришли арабы и разрушили все храмы, загасили все огни, перебили собак. Зороастрийцы любили животных, особенно коров и собак.
- Так вот почему - идешь по кишлаку, и никто не гавкает, - произнес Александров. - Я все думал, в чем дело?
- А теперь пришли мы, - сказал сапер, затягиваясь сигаретой, роняя пепел на рукав. - Мстить за зо... ваших астрийцев, Евгения.
- Ну, мы не храмы пришли разрушать, - возразил Александров, насмешливо взглядывая на сапера. - И без попов. Мне все равно, кому они здесь молятся.
- А мне не все равно, - сапер помахал рукой с дымящейся сигаретой перед лицом. - Как проснусь, бывало, как вспомню, что собак перебили и огню не молятся... Сволочи. Сколько мин собачки обезвредили бы, сколько "итальянок", фугасов.
- Да ты про этих зороастрийцев, небось, только услыхал, - простодушно заметил майор.
- Петрович, какая разница, за кого. Просто всегда хотелось кому-нибудь и за кого-нибудь сердце отдать, всегда в Гренаду тянуло!
- Костя, рассказал бы ты лучше о Союзе.
- Потом, Петрович. Сначала надо выпить. И выпить за Гренаду. - Сапер оглянулся на Ямшанова. - Надеюсь, особый отдел выпьет за Гренаду?
Ямшанов обнажил зубы, сузил глаза, покачал головой.
- Гм... Ну что ж.
- Слушай, Костя, - позвал сапера Петрович.
- Да нет. Просто не пьющий в компании... как бы это сказать...
- Лучше ты, - сказал Петрович, наступая под столом на ногу саперу, - расскажи про отпуск. Как там в Союзе?
- В Союзе? Там чудеса... Цепные коты там. Сидят на золотых цепях и ходят вокруг да около, сказки говорят.
- Какие сказки? - спросил Ямшанов весело.
Майор снова наступил под столом на ногу саперу.
- Петрович, что вы, как медведь, - сказала машинистка.
Майор уставился на нее. Сообразил. Подмигнул. Катерина хмыкнула озадаченно.
Сапер с улыбкой глядел на Ямшанова.
- Сказки все те же, Ямшанов.
- Алеша, а военные песни вы знаете? - спросила Катерина.
- Афганские?
- Нет, нет. "Темную ночь". Или "Враги сожгли". Мой отец воевал и очень любит эту песню.
- Катерина, новая война - новые песни! - воскликнул Дроздов.
- Они все мутные, блатные какие-то, не люблю, - поморщилась машинистка.
Сапер засмеялся.
- Какая война? Где война?
- А что же это по-твоему? - спросил Александров.
Сапер посмотрел на него.
- Твоя любимая "Красная звезда" белым по черному пишет: учения. А это значит, все условное: противник, потери. Мины, душманы, цинкачи... Трупы ребят, за которых тебе не хотят давать ордена.
У Александрова на скулах покраснела кожа.
- Ну, как это ни называй, а стреляют, - сказал толстощекий лысоватый майор. - Выпил бы ты, Костя, чаю.
- И ты условный, Петрович, вместе со своим чаем. Мы есть, но нас нет. Все условное, весь этот полк... гора... батареи...
- Но пятнадцать лет Крабову дадут не условно, - заметил Дроздов. - Или расстреляют. А завтра еще кого-нибудь.
- Ну, это слухи, никто его не расстреляет, - возразил Александров.
- Условный суд? Условный расстрел. - Сапер засмеялся.
- Надо же как-то успокоить бабаев, - сказал черноусый Дроздов.
- Тогда надо всех, весь полк посадить! - не выдержал Александров.
- Погоди, Александров, доберутся и до тебя. Найдут за что, - засмеялся сапер. - За звон. Когда выяснят, что он пустой.
- Сколько этих кишлаков побито, - пробормотал майор.
- А может, здесь теща Кармаля жила? - Сапер обернулся к Ямшанову. - А такая информация есть в Греции?
- Я точно знаю одно: может быть, все условное и ненастоящее, но наши женщины самые что ни на есть настоящие, - ответил Ямшанов.
Сестра зааплодировала.
- Браво! Если бы вы сидели ближе, я бы вас расцеловала.
- Расцелуй меня, Лариса! Я подойду! - закричал Дроздов.
- Слишком усы колючие.
- А? Так?! Алешка! Воды!
Все с улыбками глядели на Дроздова. Он вынул из тумбочки мыло, помазок, лезвия. Алексей подал ему воду в стаканчике. Дроздов начал намыливать усы. Александров перестал улыбаться.
- Вот это шик, - тихо проговорил сапер, - гусар продает русалке усы.
Александров метнул взгляд в его сторону.
- Перестань, - сказал он Дроздову.
Но тот уже брился.
- Алеша, возьми же гитару, - с мягким упреком сказала машинистка. - Мой отец очень любит эту песню.
Чистые, с металлическим привкусом, звуки струн.
- "Враги сожгли родную хааату..."
Осадчий встал и вышел. Сестра ничего не успела сказать.
Дроздов протер голую синеватую тень усов одеколоном и, улыбаясь, обернулся ко всем.
- Ну? как?
- Как русалка, - пробормотал, улыбаясь в своем углу, сапер.
Александров обернулся к нему.
- Что ты там все ухмыляешься, крот?
Сапер вздохнул:
- А вот за это, Александров...
Затрещал телефон.
Осадчий пошел по коридору и увидел внушительную фигуру в солдатском бушлате.
3
С крыш капало, снег таял, оседал, темнел, и город у Мраморной горы вновь был затоплен холодными туманами.
Оба офицера были довольны погодой. Благодаря туману они могли осуществить свою затею. Как нельзя кстати, два или три раза повторил один из них. Второй промолчал, думая: да, конечно, - но зачем об этом говорить? Идиоту ясно, что кстати, иначе у нас ничего не получилось бы, по крайней мере сегодня.
Впрочем, еще нельзя было поручиться, что начатое дело будет успешно доведено до конца. Пока будут идти, туман может рассеяться. И вообще может произойти все, что угодно: вдруг кто-то встретится или кто-то - догадавшийся, выследивший - настигнет их у самой цели. Все, что угодно. Поедут за мрамором. Хотя строительство в городе замерло, но не прекратилось, кое-где потихоньку строят.
Солнце вдруг прорвалось сквозь мутные пучины, ударило им в спины, оба оглянулись, щурясь, - солнце захлебнулось, провалилось. Офицеры пошли быстрей. Под узкими вычищенными черными сапогами хлюпала серая каша. Они споро шагали, и одному из них стало жарко, он расстегнул верхние пуговицы бушлата; бушлат второго был застегнут наглухо, он шел, держа руки в карманах. Они молча шли еще некоторое время.
- Александров, уже должны бы прийти.
- Да.
Они прошли еще. Под ногами чвакало.
- Мы не заблудились?
Александров приостановился, посмотрел по сторонам.
- Нарвемся на какой-нибудь форпост. Давай здесь.
На миг вверху обозначилось желтоватое пятно.
- Пройдем еще.
Они пошли дальше. Шли молча.
Александров споткнулся.