Я в Лиссабоне. Не одна - Александр Кудрявцев 10 стр.

Утром на пляже два подростка сидели на перевернутой лодке, вытащенной на песок. Один был худ и черноволос, он высокомерно кривил губы и небрежно обнимал другого за плечи. На его узком загорелом запястье поблескивали часы. А друг его, губошлеп с круглыми глазами, смотрел на море и на Симу Волкову, и тело его было еще по-детски пухлым, хотя в плечах он уже раздался, и на предплечьях видны были мускулы. Позже она их видела за стойкой пляжного кафе, где те сидели, свесив босые ноги с высоких стульев, и пили черный кофе из пластмассовых чашек.

Теперь круглое красное солнце садилось за гору, освещая белый корабль, ржавеющий в порту, и домики среди зелени на отрогах горы. Вот уже и фонари начинали зажигаться на набережной, и счастье других было почти невыносимо, но от него нельзя было оторваться.

Вчера на станции железной дороги молодой таксист крикнул "привет!" Симе Волковой, когда та сидела на скамейке. Она ответила, и он вышел, прислонился к автомобилю, скрестив руки на груди, а его бедра оказались прямо напротив бедер Симы Волковой, но она старалась смотреть не туда, а на золотую цепочку на загорелой шее и на его полные губы. И когда уже надо было бежать на электричку, она сунула ему в широкую ладонь записку с номером телефона гостиницы. Он обрадовался и попросил "поцелуйчик", но она замахала руками и побежала на поезд, чтобы успеть на экскурсию по местным развалинам. В поезде было жарко, а на развалинах к ней привязался лишайный котенок, которого пришлось отгонять, громко хлопая в ладоши. Пока она ждала обратного поезда, ей страшно напекло голову, и сейчас, вечером, когда жара спала, голова все еще болела.

В темноте Сима Волкова шла по длинному причалу, продвигаясь все дальше в море, смотрела на отражение луны в колеблющейся воде и на черные валуны, косой уходящие в море. На самом крайнем валуне две темные фигуры двигались в такт, и Сима не сразу поняла, что происходит, но, сообразив, уже не могла оторвать взгляд от их ритмичных движений, которые все убыстрялись, а потом мужской силуэт сел, чтобы надеть рубашку, а женская рука протянулась к нему и обессиленно упала.

Когда Сима Волкова вернулась в гостиницу, она долго не могла уснуть, потому что подушка нагревалась под головой, - она переворачивала ее, но это не помогало: и подушка, и одеяло были слишком горячи от ее тела. Воспоминания текли рекой… Четыре года назад она познакомилась с учителем из этого города, когда он ездил в Москву на курсы повышения квалификации, они виделись всего один раз, но обменялись телефонами. Вскоре он позвонил ей по междугородке и спросил:

- Что на тебе надето?

А она рассмеялась, потому что ее никто никогда об этом не спрашивал, и ответила:

- Халат и тапочки!

- А нижнего белья ты не носишь?

- Нет, - соврала она. - Ни трусиков, ни лифчика.

Он попросил ее расстегнуть верхнюю пуговицу на халате и представить, что его губы прикасаются к ее ключице.

И когда Сима шла на работу на следующий день, у нее уже был тайный возлюбленный по телефону, она вспоминала его, когда говорила: "Дети, откройте учебник на странице восемьдесят", - и когда пугалась смешка в классе, думая, что это смеются над ней, а когда шептались коллеги, она перебирала в уме события дня (не опоздала ли, не сказала ли что-то не то при них, чего нельзя было говорить?). Она по-прежнему боялась и плакала, но все же у нее был тайный возлюбленный, о котором можно было мечтать в любое время дня и ночи. Она дожидалась его звонка и снимала трубку, не веря, что это происходит с ней, а не в кино, и говорила ему: "Когда я слышу твой голос, сердце прыгает в груди, как кенгуру в Австралии".

Она мечтала, что когда-нибудь купит билет и приедет в его город, и спрашивала его, когда ей стоит приехать, но он лишь отшучивался и смеялся. Но в один прекрасный день она купила билет и приехала сама, позвонив ему уже с вокзала по прибытии. Она дожидалась его на деревянной скамье, обшитой искусственной кожей, где кто-то перочинным ножом вырезал свастику, а когда учитель пришел и сел рядом с ней, стала трогать его лицо, целовать руку, чтобы удостовериться, что он - рядом, и, слабея от невозможности происходящего, прошептала: "Пошли к тебе!"

И они пошли, петляя проулками и внутренними дворами, наконец поднялись по деревянной винтовой лестнице на третий этаж и зашли в залитую солнцем квартиру, где царил такой безумный, такой ошеломляющий порядок, что Сима подумала: "Может, он завел меня в нежилой дом, а не к себе?" Но не успела испугаться, потому что он открыл шкаф, показал ей стопки бережно сложенных рубашек и, поправляя газету на столе, произнес: "Когда вещь косо лежит, мне кажется, что ей больно".

В окне напротив старуха поливала цветок. Они смотрели на нее, стоя возле аккуратно застеленной кровати, и мысль о том, что можно было бы упасть на эту постель, целуясь, возникла в двух головах одновременно.

Но они этого не сделали, а вместо этого пошли в кафе, где на десерт было пирожное в виде рыбы, от которой Сима отъела хвост, и проговорили до вечера.

- Я люблю тебя.

- Ты мне очень нравишься, но я не хочу, чтобы мы стали близки.

- Я люблю тебя.

- Потому что, как только я пересплю с женщиной, я тут же теряю к ней интерес.

- Я люблю тебя.

- Ты все время это повторяешь… но ведь ты даже не знаешь меня.

Когда они встали, он снял ее жакет со спинки стула, куда она его небрежно - к огорчению собеседника - бросила, вышли из кафе, и он галантно взял ее под руку, чтобы проводить до гостиницы. На улице уже сгущалась тьма, по дороге на двух перекрестках они видели плачущих девушек, а на третьем прогуливался мужчина с огромной собакой на поводке. Сима поняла, что самый счастливый день в ее жизни подходит к концу, и у входа в гостиницу словно спохватилась:

- Ведь мы же могли все это время провести в постели - как жалко, что мы этого не сделали.

В ответ на это учитель пнул ступеньку, а Сима сказала:

- Поцелуй меня! - И он поцеловал ее недвижными солеными губами.

Той ночью ей приснилось, что она ждет его у входа в цирк, куда входят и зрители, и участники представления: клоуны, жонглеры, карликовые лошади, - а его все нет и нет. Она смотрит на часы - сама боялась опоздать, но троллейбус вовремя подошел. Хоть бы ее друг успел, хоть бы и ему повезло с транспортом! Но представление уже началось - даже если он придет, его уже не пустят. Сима проснулась от душераздирающей жалости к нему, оттого, что он не увидит ни клоунов, ни дрессированных болонок, ни акробатов, но, прежде чем разрыдаться, она поняла, что это бы лишь сон.

И вот еще одна беспокойная ночь: она никак не могла заснуть, наверное, с ней все-таки случился маленький солнечный удар, пока ждала электричку. Сима ворочалась с боку на бок и смотрела, как ночной бриз надувает занавеску, но прохладнее от него не становилось, и уже небо в окне начинало сереть, и звуки с улицы доносились все громче - южное утро наступало с ликованием, которое не зависело ни от приезжей девушки, ни от ее друга учителя.

В номере раздался телефонный звонок. Сима Волкова сняла трубку, и администратор произнес: "Соединяю". Послышался незнакомый голос:

- Привет, Сима! Ты меня помнишь? Это вчерашний парень! Таксист.

- Да, помню, - ответила она. - Хочешь приехать?

- Можно? Да, хочу!

Она положила трубку, сама не веря, что только что позвала незнакомого человека к себе в номер, и подумала: "Наверное, он не придет".

Сима ждала больше часа, не слезая с постели, не завтракая, и в конце концов решила, что он не придет.

Но вдруг опять раздался телефонный звонок. "Вас тут внизу дожидаются", - сказал администратор, и она спустилась в холл. Там… стоял таксист, и она пригласила его подняться, правда, пришлось заплатить администратору, потому что тот возражал: мол, посторонние не могут находиться в номере.

"До чего шикарный номер!" - заметил парень, когда они поднялись. А ей и в голову не приходило, что эта комната хоть чем-то хороша: кровать, тумбочка, телефон на ней, окно, выходящее на шумную улицу. Таксист спросил, можно ли здесь курить, но она ответила, что нет, взяла его за руку, а он поцеловал ее податливыми и сильными губами, после чего она уже не могла остановиться.

Горничная собиралась постучаться, чтобы пропылесосить и поменять белье, но услышала стон и широко улыбнулась, блеснув фиксой. К женскому голосу присоединился мужской.

"По вою ясно: блондинка с брюнетом, - рассуждала горничная, когда отпирала соседний номер. - Опять начали. Брюнет, видать, жилистый. На груди густой волос. А у блондинки небось красный лак на ногтях, и она его этими когтями царапает, а потом в спину как вцепится - у мужика отметины будут!"

Горничная сняла наволочки, пододеяльник, простыню. "Блондинка под ним ужом вертится, сиськи теперь такие большие у девок стали, искусственные. А он давай наяривает, вон как кровать скрипит. Мой-то, пока нутро не сгнило, тоже в этом деле был хорош. Я ему говорила: "Желанный ты мой…" - и на колени становилась, и в рот брала, будто молилась. Под ним лежала, а он меня придавливал, как сто пудов счастья. Я-то все сердилась, что он небритый - щетина его кололась. А только где же он теперь, голубь мой незабвенный, серденько мое".

Владимир Лорченков
Зови его Бембик

Первые признаки того, что она наставляет мне рога, были похожи на легкий ветерок и редкие капельки, не предвещающие ничего, кроме летнего дождичка. Такие, знаете, после которых в течение получаса небо темнеет, в воздух взмывают фонтаны пыли, а потом наступает апокалипсис и молнии трахают все вокруг. Только высунись! Трах-трах. А на следующий день сотрудники муниципалитета - те, кто не погиб в борьбе со стихией, - подсчитывают ущерб и оплакивают героев, павших смертью храбрых.

Короче говоря, я видел, что она недовольна мной, но не предполагал, что дело может зайти так далеко.

Ведь Инга была отличной женой, прекрасно готовила и была, в общем, терпимым вариантом спутницы жизни. Несмотря даже на то, что раз в месяц заставляла меня ходить в гости к ее папочке. Состоятельному бизнесмену, который жил в собственном домище в пять этажей (об этом даже писали репортажи в местных газетах): с бассейном, водными горками и крокодилом. Что удивительно, в доме жила его жена. Что еще удивительнее, это была та самая женщина, на которой он женился лет тридцать назад, которую трахал и которая родила ему дочь. Ага, Ингу. Которая, в свою очередь, выросла, пошла учиться на художницу и влюбилась в своего сокурсника. Ага, меня. Ну, а я, побывав в гостях у телки, которая в меня влюбилась, понял, что лучшее, что я могу сделать, - это жениться на ней. Что мы и проделали.

- Думаешь, я не понимаю причину твоего острого желания повести мою малышку под венец? - спросил меня папа, как я немедленно стал называть этого мудака. - Желания, блядь, жить на мои деньги и ни хера не делать? - обнял он меня покрепче.

- Уверяю вас, я ЛЮБЛЮ вашу дочь, - ответил я ему, причем очень искренне.

Он поглядел на меня недоверчиво и пошел поздравлять Ингу. С ней, конечно, все было вовсе не так просто, как я говорил ее папаше. То есть она мне, конечно, нравилась. Ей было двадцать лет, у нее была гладкая на ощупь кожа, веснушки - а меня, знаете, это всегда заводило, - сиськи что надо, и трахалась она с удовольствием. Не знаю, любил ли я ее, но всех этих ее достоинств было вполне достаточно для того, чтобы жениться в двадцать лет. Тем более если ваша избранница - дочь богатейшего чувака в городе. Само собой, я сделал ей предложение, и мы поженились. И ее злоебучий папаша, делая вид, что обнимает меня, шептал мне на ухо всякие гадости, например, как он мне яйца оторвет, если я посмею обидеть его дочурку и не буду работать, чтобы содержать ее как надо.

- Вы просто ревнуете, папа, - сказал я, оглядывая зал самого роскошного ресторана города, снятый на его, конечно, деньги.

- Не называй меня папой, - говорил он, напряженно улыбаясь.

- Ладно, папа, - говорил я, - я не стану называть вас папой больше.

- Идиот, - говорил он, - думаешь, ты, блядь, подцепил дочку богатых родителей - так самого бога за яйца поймал?

- В принципе, да, - говорил я.

- Ну, может, ты хотя бы художник великий? - спрашивал он с усмешкой. - Великий и непризнанный, блядь, гений?

- Боюсь, я ошибся с выбором профессии, - сказал я горько, - и все еще не нашел себя. Так что пока посижу дома, - сказал я.

Он от злости чуть фаршированной рыбой - да, конечно, они были евреи - не подавился. Так что пришлось мне похлопать его по спине. Все умилялись.

А я улыбался Инге и мял под столом ее задницу.

Она улыбалась мне и норовила потрепать меня по ширинке.

Ну, знаете, как бывает это в двадцать лет… Я обнял ее покрепче и покраснел на предложение тамады вспомнить, как мы познакомились. Инга глянула на меня и тоже покраснела. А дело было так: к нам в общежитие пришел парень с третьего курса и спросил, кто хочет трахнуть второкурсницу, которая напилась у них на вечеринке и жаждет мужика, но трахаться не по любви отказывается, а с ними со всеми она уже давно перетрахалась, так что ей явно нужно что-то новенькое. Вызвался я. Мужика хотела Инга. Случилось все это с месяц назад.

- Не могу поверить, - сказала Инга, - что мы так быстро нашли друг друга.

- Любимая, - сказал я, - нас вела друг к другу любовь. Боюсь только, твой папа меня не очень привечает.

- Папа меня любит и переживает, - сказала она.

- Я понимаю, - сказал я.

- Люби меня, и все будет оки-поки, - сказала она.

- Что? - спросил я.

- Давай потанцуем, - сказала она.

Но мы не успели, потому что к нам подошла мать Инги, привлекательная еще блондинка. И танцевать мне пришлось с ней. А Ингу закружил в танце ее любимый папашка. Я уже начал переживать, не трахаются ли они.

- Вы, очевидно, слегка напуганы напором моего мужа, - сказала добрая женщина.

- Ну что вы, - сказал я. - Он очень мил.

- Это действительно так, - сказала она, и я впервые задумался, что же есть в этом уроде, раз такая бабенка до сих пор живет с ним. - Жизнь - лучший учитель, - сказала она. - Так что со временем вы сами все поймете.

- Что вы имеете в виду? - спросил я.

- Только то, что сказала, - сказала она. - Мне бы хотелось, - добавила она, - чтобы вы знали: Инга у нас девушка с характером… И вы этого, боюсь, не разглядели, - сказал она, глядя мне в глаза.

Я подумал о том, что мамаша и дочурка не в ладах.

Это подавало надежды.

* * *

Как я уже говорил, отец моей Инги жил с одной женщиной в законном браке тридцать лет. Это удивляло. Сами понимаете, мужик, которому стукнуло пятьдесят и который заработал бабла, всегда хочет пошалить. Но только не этот. Супруга его, мамаша Инги, была дородная, но привлекательная женщина. Мне казалось, что в ее присутствии папа как-то блекнет и утихает. Инга уверяла меня, что это только иллюзия и что, мол, всеми делами в их семье заправлял папаша. Ладно… Мне в любом случае было все равно. Ее родители купили нам квартиру в центре города, куда мы и переехали: я из общежития, где сражался с тараканами за кусок позавчерашнего хлеба, а Инга - из отцового дворца.

Я забрал документы из Института искусств, объяснив это тем, что намерен попробовать себя в литературе. Послал документы в Литературный институт и даже поступил на заочное. Но через полгода мне надоело, и я решил попробовать себя в музыке. Купил барабаны и стучал по ним, пока Инга ходила учиться. Иногда готовил что-то поесть. Когда Инга возвращалась домой, прижимал ее к стенке в коридоре и раздевал. Ну, а потом трахал. Так хорошо и часто, что она даже прощала мне то, что я, по ее словам, "маялся дурью". Но так продолжалось до тех пор, пока она не получила диплом и не начала работать. А я все еще искал себя. Ну, а если честно, просто отдыхал от бедности. Вот тогда-то на горизонте и появились первые серые пятнышки, грозившие в будущем вырасти в смерч.

Инга начала припоздняться после работы.

Во время наших ритуальных походов к ее родителям она не защищала меня, как прежде, от своего отца, а слушала его обличительные речи про "некоторых бездельников" с некоторым, как мне показалось, удовольствием. Стала рассеянной. Не всегда отвечала на звонки.

Я глянул в интернет - в котором сутками сидел, пока ее не было дома, - и набрал "признаки измены" в поисковой системе. Все совпадало с поведением Инги! Это тревожило. Не то чтобы я был в нее ужасно влюблен - сами понимаете, когда вы вместе уже лет пять и сошлись только на теме ебли, это совсем не то, что в начале, - но это грозило моему безбедному существованию. Никчемному существованию, как говорил ее отец. Хотя мне оно казалось вполне нормальным. В конце концов, человек создан не для того, чтобы сидеть в сраном офисе десять часов в день. Ну или копать землю эти десять часов.

Короче, человек не создан работать.

И если есть возможность этого не делать, то почему бы ему - владельцу огромного состояния - не помочь своей дочери и ее мужу вести нормальный, блядь, образ жизни. А он вместо этого озлобился и настраивал свою дочь против меня. И его дочь, кажется, еблась с кем-то еще.

Оставалось выяснить, с кем.

Я вглядывался в лица наших общих знакомых, тайком следил за ее бывшими парнями - это была работенка ого-го, ведь парней у нее было предостаточно, - подозревал коллег по работе в этом, блядь, проектном институте, где она рисовала всякие портики и колоннады. Я подозревал всех мужчин города.

Но действительность превзошла все мои ожидания.