Было уже темно, когда я вышел на улицу, пересек одну из главных площадей Копенгагена, прошел под мягкими огнями отеля "Англетер" и поднялся на Строгет, главную торговую магистраль Копенгагена и самую длинную пешеходную улицу в мире. Любой путеводитель по Копенгагену с восторгом описывает Строгет, но меня она всегда немного разочаровывает. Каждый раз, когда я ее вижу, мне кажется, что она сделалась как будто немного более потрепанной.
И все же приятно пройтись без несущихся тебе навстречу машин. Я прошел к парку Тиволи, хотя издалека видел, что он закрыт и внутри темно, как в угольном мешке. Объявление на воротах гласило, что парк не откроется еще пару недель. На обратном пути, я наткнулся на маленькую толпу возле городской ратуши и остановился посмотреть, в чем дело.
Двое полицейских, мужчина и женщина, как и все в этом городе молодые и светловолосые, тихо беседовали с мальчиком лет семнадцати, явно наглотавшимся наркотиков, которые превращают мозг в скоростной лифт на Марс. Увлеченный этим внезапным рывком через космос, он, очевидно, споткнулся и ударился головой: с виска на щеку стекала струйка крови.
Полицейские были в самой красивой форме из всех, что я когда-либо видел, - в голубых куртках со множеством молний и карманов на липучках, а также петлями для фонариков, блокнотов, портативных телефонов, а также, насколько я понял, для чего-то навроде абордажных крюков и ракетных пусковых установок. Они выглядели готовыми к любым неожиданностям, от эпидемии лихорадки до взятия штурмом атомной подлодки.
Но, видимо, обкурившийся паренек был для них в тот вечер самой большой проблемой. Датчане вообще до абсурда законопослушны. Самое страшное преступление в стране - это кража велосипеда. В 1982 году, по данным, которые попали мне в руки, в Копенгагене произошло шесть убийств - по сравнению с 205 в Амстердаме, равном ему по населению, и 1688 в Нью-Йорке. Это настолько безопасный город, что королева Маргарет, как обычная горожанка, каждое утро ходит пешком из дворца Амалиенборг в магазин покупать цветы и овощи. Я спросил одного датчанина, кто ее охраняет во время таких прогулок. Он посмотрел на меня как на дебила и ответил: "Мы все", что показалось мне очаровательным.
Полицейские помогли подростку подняться и повели к патрульной машине. Я почти непроизвольно последовал за ними. Не знаю, что меня так заинтересовало - наверное, я просто никогда не видел столь вежливой полиции. Возле машины я спросил по-английски у женщины-полицейской:
- Извините, что вы сделаете с этим мальчиком?
- Отвезем домой, - сказала она просто. Потом приподняла брови и добавила: - Мне кажется, ему нужно поспать.
Я был поражен. Мне сразу вспомнилось, как однажды я был остановлен полицией в Америке, поставлен у стены с раздвинутыми руками и ногами и обыскан на предмет оружия. После этого меня доставили в полицейский участок и поставили на учет за неоплаченный парковочный талон. Мне тогда было около семнадцати. Бог знает, что бы они сделали, если бы нашли меня в наркотическом ступоре на городской скамье. Думаю, что сейчас я как раз вышел бы из тюрьмы.
- У него будут неприятности? - спросил я.
- Думаю, будут, - ответила она, - с его отцом. Но не с нами. Мы все бываем молодыми и глупыми, знаете ли. Спокойной ночи. Желаю хорошо провести время в Копенгагене.
- Спокойной ночи, - ответил я и с глубочайшим восхищением долго смотрел им вслед.
Утром мне захотелось походить по музеям. В Копенгагене есть превосходные музеи, которыми часто пренебрегают сами датчане. У некоторых европейских музеев замечательные сокровища, но хранятся в скучных зданиях, а в других, наоборот - скучные экспонаты, но отличные помещения. В копенгагенских музеях и то, и другое отлично. А еще там полно дремлющих стариков - так вот куда они их девают!
После этого я в приподнятом настроении совершил долгую прогулку через парк, полный загорающих топ-лесс блондинок, методично переходя от одной к другой и спрашивая, не помочь ли им натереться лосьоном для загара. На самом деле к этому времени (было четыре часа пополудни) все секретарши в Копенгагене попрятались в свои офисы, и их красивые груди были скрыты от глаз, по крайней мере, до следующего дня. Так что мои гнусные предложения были воображаемыми.
Вечером я отправился погулять в городской район порта - он был на редкость скучным. Я дошел до статуи Русалочки, сидящей одиноко, но очень изящно, на скале на краю гавани, а затем обошел ближайший парк, прежде чем, наконец, остановился для легкого ужина в кафе-бистро на Стокгольмгаде.
Не слишком вкусную еду компенсировали хорошее пиво и отличное обслуживание, что особенно удивляло, поскольку я был единственным посетителем. Стоило только взглянуть на официантку и улыбнуться, как мне сразу же подавали свежее пиво. Через некоторое время уже не надо было и глядеть - новая бутылка, словно по волшебству, появлялась передо мной в тот же момент, когда выливалась последняя капля из старой. Этим бистро мне понравилось.
Так я просидел два часа, просматривая оставленные кем-то датские газеты, пытаясь понять из массы незнакомых слов, не вывалилась ли Маргарет Тэтчер на ходу из машины и не началась ли Ш мировая война.
В конце концов я встал, оплатил огромный счет и, слегка покачиваясь, побрел в ночь. До отеля было довольно далеко, и я, чтобы не устать, часто останавливался в местах, приветливо предлагавших пиво, которых в Копенгагене предостаточно. Так я и провел вечер, одиноко сидя в разных пабах, поглощая безмерно много пива, улыбаясь бессмысленной улыбкой незнакомым людям и стряхивая пепел на рубашку. Около часа ночи, когда я выделывал кренделя по Строгет, с трудом сдерживаясь, чтобы не разразиться песней, мне попался ирландец, который выписывал по улице такие же зигзаги мне навстречу и осыпал всех проходящих самым отборным матом.
"Вы, пиздюки ебаные!" - кричал он интеллигентной парочке, которая немедленно ускорила шаг. "Ты гондон. Говно датское!" - сообщал он молодому человеку, который поспешил опустить глаза и пройти мимо.
Странно, что этот ирландец был одет в щегольской серый костюм. Он выглядел преуспевающим бизнесменом. Бог знает, что творилось в его безмозглой голове. Он заметил меня, но, как будто признав во мне такого же пьяницу, великодушно пропустил взмахом руки и немедленно набросился на очередного прохожего. "А ты вонючая жопа, старый тупой мудак!" - сказал он крайне удивленному мужчине средних лет и добавил таинственно: "Могу спорить, ты остановился в охуенно шикарном отеле!"
Я стоял, скрестив руки, и наблюдал, как ирландец продолжал путь по улице, кроя матом теперь уже здания, за неимением прохожих, прежде чем внезапно, словно его дернули за веревочку, свернул за угол и исчез в переулке.
Я проснулся утром, чувствуя себя так, словно мою голову на всю ночь засунули в центрифугу. Было без четверти десять. В половине одиннадцатого я собирался сесть на поезд в Швецию, а до этого должен был еще сложить вещи и выписаться из отеля. Я отправился в ванную, чтобы проделать обычные процедуры и издать пару тихих предсмертных стонов, а затем как сумасшедший заметался по комнате, засовывая вещи куда попало. К тому времени, как все пожитки были собраны, я уже нуждался в кофе не меньше, чем вице-президент Дан Куэйл в тесте на умственную отсталость.
У окошка администратора я оказался позади двадцати семи итальянских туристов, которые по итальянскому национальному обычаю выписывались из отеля все разом. Это мало способствовало улучшению моего настроения. Наконец итальянцы ушли, двигаясь по вестибюлю, как сиамские близнецы, и последнее, что я увидел - как они пытались одновременно пройти через вращающуюся дверь. Отдав ключ молодой женщине, я подождал, пока компьютер пожужжав минуту, резко выплюнул несколько футов бумаги с пробитыми по краям дырками. Самый бледный листочек был подан мне для инспектирования.
Я с удивлением обнаружил, что в счете содержалась плата за телефонные разговоры. Накануне вечером - теперь казалось, что давным-давно, - я пытался позвонить домой, но услышал только какие-то датские слова - то ли о том, что международные линии заняты, то ли что я набрал неверный номер, то ли чтобы я шел к едрене матери. В любом случае после трех попыток я сдался. Потому и был поражен, когда увидел, что с меня хотят взять плату за три звонка. Я объяснил девушке ситуацию.
- Правильно, - сказала она. - Вы должны оплатить любые телефонные звонки, независимо от того, соединили вас или нет.
- Но это абсурд.
Она пожала плечами, словно говоря: может, так, а может, и нет.
- Вы говорите, - медленно сказал я, едва сдерживая гнев, - что я должен платить за телефонные звонки, которые не делал?
- Именно так.
- Я не пользовался вторым одеялом, которое лежит в шкафу. За него я тоже должен платить?
Она смотрела мне прямо в глаза, явно не понимая, что перед ней человек, который может в любой момент впасть в безумие.
- Я не пользовался шапочкой для душа, - продолжал я. - За нее мне тоже надо что-нибудь дать? Я не пользовался одним из кусков мыла и прессом для брюк. Это, наверное, будет стоить мне целое состояние?
Девушка спокойно смотрела на меня. Она явно выдерживала подобные бури и раньше.
- Мне жаль, что вы находите эти маленькие суммы чрезмерными, но это нормальная практика в Копенгагене.
- Я думаю, ваша практика - дерьмо, - рявкнул я, но тут вдруг уловил в зеркале отражение безумного человека с всклокоченными волосами, красным лицом, трясущимися руками - и узнал себя. Я отдал ей свою кредитную карточку, нацарапал подпись на счете и удалился с высокомерным видом, жалея только о том, что у меня не было плаща, чтобы перекинуть его через плечо, и трости с набалдашником слоновой кости, чтобы разогнать швейцаров.
Мне бы надо было пойти в кафе, выпить две чашки кофе, а затем сесть на ближайший поезд. Это было бы разумно. Вместо этого, чуть не подпрыгивая от ярости, я понесся прямо к вокзалу, забежав только по дороге в банк на Строгет, чтобы обналичить туристические чеки. Мне нужно было всего 50 долларов, чтобы доехать до Швеции, но с меня содрали кругленькую сумму в тридцать пять крон - десять процентов с суммы. И я внезапно понял, почему ирландец, попавшийся мне прошлой ночью, всех оскорблял. Он раньше меня заплатил по датскому счету. "Это возмутительно, - сказал я, беря банковскую квитанцию как бумажку со смертельным приговором от врача. - Не знаю, почему бы мне просто не приколоть купюры к куртке, чтобы вам было удобнее их срывать! - заорал я и убежал, оставив клиентов и служащих банка переглядываться в безмерном удивлении, словно спрашивая друг друга: "В чем проблема? Ему не хватило кофе?"
В этом мрачном расположении духа я сел на утренний экспресс на Гётеборг. Обругав молодого проводник ка, сообщившего мне, что в поезде нет вагона-ресторана, я угрюмо уселся в углу и стал наблюдать, как за окном мелькали пригороды Копенгагена. Каждый нерв в моем теле дрожал, требуя кофеина.
Гётеборг
На пароме через пролив между Данией и Швецией мне удалось добыть чашечку кофе и немного прийти в себя. Всю дорогу я глядел в окно на синевато-серое море и изучал карту Скандинавии. Дания больше всего напоминала тарелку, которую уронили на каменный пол и разбили на тысячу кусков - все эти острова и полуострова, разделенные извилистыми заливами и глубокими проливами. Названия деревень и городков на побережьях звучали зазывно и интригующе, а проведенные от них пунктирные красные линии вели к отдельно лежащим островам, вроде Анхольта, Энделаве и, конечно, к Борнхольму, находящемуся в Балтийском море ближе к Польше, чем к Дании. Мне вдруг ужасно захотелось посетить их все. Но у меня не оставалось времени даже на еще одну чашечку кофе.
Красновато-коричневый поезд уже ждал нас в Хельсингборге, чтобы отправиться в Гётеборг, расположенный на 152 мили севернее. Я делил купе с загорелым парнем в больших очках и хвостом светлых волос на затылке, который возвращался в Гётеборг из Маракайбо, куда ездил навестить подругу. Однако по прибытии выяснилось, что подругу следует отнести к разряду бывших, поскольку она жила с марокканским торговцем коврами, о чем совершенно забыла упомянуть в письмах. Марокканец вытащил кривую турецкую саблю и пообещал шведу, что если он немедленно не уберется, то отправится домой с яйцами, упакованными в пакет из-под сандвичей. Парень так и не повидался с бывшей подругой. Для человека, совершившего бесполезную поездку за две тысячи миль, парень держался удивительно спокойно и большую часть путешествия читал роман Томаса Манна, отправляя ложкой в рот розовый йогурт из большой банки.
Потом к нам присоединились еще двое. Мрачная пожилая женщина, вся в черном, судя по виду, ни разу не улыбнувшаяся с 1937 года, всю дорогу рассматривала меня так, словно только вчера видела мою физиономию в витрине "Разыскиваются полицией". Ее спутник выглядел намного старше и смахивал на вышедшего в отставку школьного учителя, за что не понравился мне еще больше.
Молодому шведу выпало сидеть рядом с учителе, Тот не только заставил его подвинуться, но и потребовал вдобавок переложить все вещи с багажной полки над ним на противоположную. Затем он ужасно долго выкладывал свои пожитки. Он извлек из чемодана сложенную газету, маленький пакетик слив, еще как кие-то мелочи и положил все на полку. Тщательно ocмотрев сиденье, чтобы на нем не оказалось грязи и проведя по нему на всякий случай рукой, тщательно уложил пиджак и джемпер. Потом, после долгих консультаций со своей спутницей, но не обращая внимания ни на меня, ни на молодого шведа, закрыл окно и опять полез в чемодан, чтобы достать из него что-то забытое. Он проверил свой носовой платок и снова открыл окно. Каждый раз, когда он наклонялся, его старая задница тыкалась мне в лицо, и так хотелось дать ему хорошего пинка! Но каждый раз я встречался взглядом со старой каргой и отказывался от замысла.
Так прошло утро.
Я задремал, положив ногу на ногу и уронив голову на грудь, - увы, это является зловещим признаком старения. А проснувшись, обнаружил, что мои спутники тоже спят. Учитель громко храпел, широко открыв рот. Еще я заметил, что мой башмак трется о его небесно-голубые брюки, оставляя на них грязный след. Осторожно двигая ногой, я выяснил, что могу увеличить площадь загрязнения почти от колена до лодыжки. Позабавившись таким образом несколько минут, я слегка повернул голову и обнаружил, что за моими развлечениями пристально наблюдает старая леди. Пришлось опять притвориться спящим: если бы она произнесла хоть слово, мне пришлось бы задушить ее своей курткой. Но она промолчала.
Так прошел день.
Я не ел со времени легкого ужина предыдущей ночью и был так голоден, что съел бы что угодно, даже бабушкину жирную ветчину с кубиками моркови, от которой меня в детстве рвало. Вечером пришел проводник с тележкой, на которой стояли чашки кофе и закуски. Все быстренько проснулись и стали изучать предлагаемую еду. У меня было двадцать четыре шведские кроны, что я считал вполне приличной суммой, но ее хватило только на один безнадежно скромный сэндвич, украшенный кусочком салата и восемью крошечными фрикадельками. Питание в Швеции - сплошная череда огорчений.
Я купил сэндвич и осторожно снял целлофан, но как раз в этот момент поезд дернулся, бутылки в тележке проводника панически зазвенели, а все фрикадельки с моего бутерброда посыпались на пол как моряки с тонущего корабля. Я тоскливо проследил взглядом их падение и последующее превращение в комочки грязи.
Дама в черном стала смотреть на меня с еще большим презрением, хотя я считал, что это невозможно.
Школьный учитель ловко убрал ногу, чтобы шарики не упали на его блестящий ботинок. Только молодой швед и проводник смотрели на меня сочувственно, пока я собирал с пола фрикадельки и выбрасывал их в мусорку. После этого мне осталось только печально грызть салат с черствой булочкой и мечтать о том, чтобы оказаться в любом другом месте вселенной. Осталось только два с половиной часа, уговаривал я себя, уставившись на старую даму взглядом, из которого она могла бы понять, какое это огромное удовольствие - схватить ее в охапку и выбросить в окно.
Мы добрались до Гётеборга к шести часам. Хлестал холодный дождь, барабаня по тротуарам и потоками стекая в канавы. Я проскочил через вокзальную площадь, прикрыв голову курткой и едва не попав под трамвай, перепрыгнул большую лужу, пролез между двумя припаркованными машинами, чуть не сбил телеграфный столб и двух изумленных уличных торговок, после чего ворвался, запыхавшийся и промокший, в первый же отель.
Я остановился в вестибюле ходячей лужой, протирая стекла очков уголком рубашки и с ужасом понимая, что попал в чересчур шикарное место. В вестибюле стояли кадки с пальмами и все такое. Мне сразу захотелось удрать, но молодой администратор со змеиным взглядом уже смотрел на меня так пристально, словно опасался, что я сверну ковер и унесу его под мышкой. Пришлось повести себя дерзко. Будь я проклят, если какое-то 19-летнее ничтожество в галстуке-бабочке заставит меня почувствовать себя последним говном. Я подошел к стойке и вызывающе осведомился о стоимости одноместного номера на одну ночь. Он назвал мне сумму, за которой пришлось бы идти в банк с тележкой.
- Понятно, - сказал я, стараясь говорить как можно небрежнее. - Полагаю, в нем есть ванна и цветной телевизор?
- Конечно.
- Шапочка для душа?
- Да, сэр.
- Набор гелей для ванны и мазей?
- Да, сэр.
- Набор иголок с нитками? Гладильная доска?
- Да, сэр.
- Фен?
- Да, сэр.
Я разыграл козырную карту:
- Одноразовая губка для обуви?
- Да, сэр.
Вот дерьмо. Я рассчитывал, что он хоть раз скажет "нет", чтобы я мог издевательски заржать и удалиться, покачивая головой. Но он не сказал "нет", и мне оставалось либо оплеванным уползти на карачках, либо взять номер. Я взял номер.
Комната была приятной, но маленькой. В ней были неизменная двадцативаттная лампочка, - когда европейцы поймут, что ее недостаточно? - маленький телевизор, радиоприемник и хорошая ванна с душем. Я сложил все гели и лосьоны из ванной комнаты в свой рюкзак, затем обошел всю комнату, собирая спичечные коробки, письменный набор и другие мелкие предметы, которые можно было унести с собой. Сделав это, я рискнул снова вернуться в Гётеборг, по-прежнему умирая от голода.
Дождь лил как из ведра. Я думал, что смогу добежать до знаменитого Лизеберг Гарденс, но, не преодолев и двухсот метров, вынужден был повернуть обратно. Прыгая под дождем по лужам от одной двери к другой, я пытался найти ресторан, простой хороший ресторан, но такового нигде не было. Промокший до нитки, дрожащий от холода, я уже собирался, пав духом, вернуться в свой отель и съесть все, что там предложат за любую цену, когда заметил какую-то лавчонку, и зашел в нее, отряхиваясь как пес. Вокруг было на удивление много народа, словно я попал в какое-то место для вечерних прогулок. Там шаталось множество молодых алкашей, находящихся в той непредсказуемой стадии, когда не знаешь, что человеку хочется - то ли познакомиться, то ли блевнуть, так что я обошел их стороной.
Одной из характерных особенностей Швеции и Норвегии является то, что в них очень много пьяниц. В этих странах невозможно купить пива, не взяв банковский кредит, их правительства сделали все, чтобы выпивка не стоила затрачиваемых на нее средств и усилий, и все же, куда бы вы ни пошли, вы всюду увидите вдребезги пьяных людей - на вокзалах, на садовых скамейках, в торговых центрах. Я не могу этого понять.