Эмма ломала голову над загадочным исчезновением малышки, не понимая, почему еще вчера все казалось нормальным, а сегодня уже рассыпалось в прах. Причиной таких перемен стал визит Мэйлин – это было единственным, в чем она не сомневалась. Но ведь София так легко общалась с незнакомкой, а Эмма не оставляла их в наедине ни на секунду. Когда же могла произойти та катастрофа, которая заставила Софию прятаться от нее? Чем они ее обидели?
Размышления не покидали ее и на следующий день, когда она встретилась с Мэйлин в общежитии. Весь рабочий день, а потом и всю кухонную смену Эмма продолжала думать о причинах своей внезапной потери. В чем она провинилась? Она привязалась к Софии всем сердцем, и ей было больно думать о том, что эта хрупкая дружба исчезнет, а она так и не узнает, почему это произошло.
Разумеется, на первый план выходило самобичевание. Только совершенно безголовому человеку придет в голову такая идея. Зачем она повезла Мэйлин в свой город? Никто от этого явно не пришел в восторг. Эмили было плевать на все, сама Мэйлин уехала из провинции сразу же, как только появилась возможность, а София вообще больше с ней не разговаривает. Правильно. Все верно, так и должно было случиться, ведь приглашая подругу в свой дом и планируя встречу с малышкой, Эмма думала только о себе. Так ей и надо, впредь будет неповадно использовать людей в своих целях. Впервые за долгое время Эмма ощущала жгучие угрызения совести и корила себя за опрометчивость.
С трудом дождавшись завершения всех дел, приняв душ и переодевшись, Эмма устроилась в своей комнате и стала ждать, когда Мэй вернется со своего очередного свидания.
– Я принесла нам яблоки, – радостно сообщила Мэйлин, едва оказавшись в комнате. – Говорят, что на ночь лучше есть фрукты.
– Спасибо, – принимая небольшую корзинку, улыбнулась Эмма.
Мэй прошла в комнату и плюхнулась на кровать, не заботясь о том, как она выглядит.
– Знаю, знаю, ты жаждешь узнать, что я думаю по поводу Софии, – скидывая на пол туфельки-балетки, пропела она. – Малышка просто прелесть. Такой ребенок удивительный, я думала, настолько милых детишек вообще не существует. Обычно дети застенчивы только поначалу, но стоит тебе показать им свою доброту, как они тут же начинают скакать у тебя на макушке. Твоя София совсем другая. Если бы я заранее знала, что у меня будет такая дочка, то постаралась бы забеременеть в самом ближайшем будущем. Нет, правда, девочка очень милая, красивая, воспитанная и смышленая.
– Однако? – уже предчувствуя подвох, помогла ей Эмма.
Она села рядом с Мэй и тоже забралась на кровать с ногами.
– Яблоки мытые, можешь есть, – мимоходом заметила подруга, взяв аппетитный плод в руки. – Однако… она к тебе очень привязана. Почти болезненно, понимаешь? Она смотрит на тебя как на богиню, к которой ей позволено прикасаться. Черт возьми, Эмма, это просто кошмарная ответственность! Учитывая, что живет она в чужом доме, и у нее, вроде бы, есть семья. Ну, сама подумай – со стороны всем кажется, что у малышки и ее братика полный порядок с жизнью, ведь так? Я имею в виду, что сейчас полно людей, которые могут сказать: "После войны тысячи детей остались на улице, и теперь они живут в приютах, так что скажите спасибо, что у вас есть дядя и тетя, которые кормят вас по три раза в день и покупают по паре новых штанов через каждые полгода. У миллионов людей нет даже этого, и они были бы счастливы оказаться на вашем месте".
– Согласна, – кивнула Эмма, наблюдая за тем, как Мэй перекатывает яблоко в ладонях.
– Значит, объяснить окружающим, почему София проводит с тобой так много времени, будет невозможно. Ладно бы у нее был неблагополучный дом, а дядя с тетей прикладывались к бутылке каждое утро. Тогда все было бы ясно – тебя, как благодетельницу поняла бы вся улица одним махом. Но со стороны все сейчас выглядит так, будто ты просто лезешь не в свое дело. Ты можешь разбиться вдребезги, но людям просто не объяснишь, что кроме еды и платьишек Софии нужно еще и душевное тепло. Сейчас, когда в провинциальных городах все еще царит нехватка продуктов, люди разучились думать о душах – им лишь бы тела накормить и спать в нормальной постели, и то радость. Понимаешь, к чему я клоню? Ты можешь пострадать.
– Все равно, – вздохнула Эмма. – Кажется, София на меня обиделась. По крайней мере, вчера она не спустилась ко мне и все время, пока я работала в доме, просидела в своей комнате. То есть, Филипп сказал, что ее нет, но я точно знаю, что это было ложью.
С Мэйлин такое случалось крайне редко, но она замолчала, и на время погрузилась в раздумья. Кажется, ее эти новости озадачили почти так же сильно, как и саму Эмму.
– Ничего не понимаю, – спустя несколько минут, сказала она. – Я думала, что девочке все понравилось. Ума не приложу, где я могла так промахнуться. Может, не стоило говорить о тебе плохие вещи? Конечно, я шутила, но ведь она могла этого не понять…
– София не такая, она все понимает, – печально покачала головой Эмма. – Я не знаю, что должно было случиться всего за один вечер в ее сознании, но теперь она не хочет меня видеть. Так что тебе уже не нужно беспокоиться – никто ничего не успеет подумать.
Сколько времени нужно было предоставить Эмме для того, чтобы она все поняла и сжалилась над ним? Мартин терпеливо ходил к ней каждый вечер и даже купил для этого фартук. Он редко занимался подобной работой у себя в доме, предпочитая платить соседке напротив – эта мать-одиночка, овдовевшая, как и тысячи других несчастных женщин, была рада заработать легкие деньги. Раз в неделю она прибирала в его комнате, мыла пол, стирала накопившуюся одежду и гладила рубашки. За это он платил ей очень щедро, зная, что ее младшая дочь имеет слабое здоровье. Иногда, если он пил кофе дома (что случалось крайне редко), Мартин просил ее зайти во время дня и помыть посуду. За такую работу полагалась отдельная плата.
Хороший заработок был для него результатом тяжелой и скучной работы. Мартин возглавлял отдел кадров средней фабрики по производству бытовых товаров из пластика. Недорогая продукция приобрела особенную популярность в послевоенные годы, когда люди нуждались в новых вещах, но не могли позволить себе большие расходы. Рабочих рук вечно не хватало, хотя даже при таком положении вещей у него всегда копились документы, которые следовало рассмотреть, одобрить, отправить или отклонить. Впрочем, последний тур по маленьким городам принес хорошие плоды – уже сейчас на фабрику потянулись люди из провинции, которым предоставляли жилье в специальном кампусе. Условия жизни там были скромными, но терпимыми – на каждом этаже имелось тридцать небольших комнат, две душевые, две общие уборные и одна кухня. Постоянно поступавшие жалобы перенаправлялись в отдел кадров, и Мартин ежедневно решал вопросы, которые не входили в его компетенцию – ему приходилось навещать общежития, вызывать мастеров, беседовать с комендантами, улаживать конфликты и нанимать специальный персонал для обслуживания инженерных сетей. После такой работы ему меньше всего хотелось идти в другое общежитие и вымывать жирную посуду, но надежда на встречу с Эммой скрашивала все неудобства, и он дисциплинированно приходил в один и тот же час.
Они мало говорили, но при этом он чувствовал, что такая молчаливая совместная работа сблизила их больше, чем все месяцы пустых свиданий. Наверное, все дело было в том, что в ресторанах, кинотеатрах и парках их постоянно окружали другие люди, которые забирали часть внимания себе. Разум Эммы всегда был занят прохожими, временными владельцами соседних столиков или зрителями, сидевшими по обе стороны от них во время сеансов кино. В душной кухне не было никого. Здесь они оставались одни. Им было достаточно ощущать присутствие друг друга и знать, что они всегда могут рассчитывать на помощь. Эмма привыкла просить его поднимать тяжелые кастрюли, переставлять с места на место котлы и носить к шкафу стопки тяжелой керамической посуды. Он, в свою очередь, не всегда мог разобраться с техникой работы, поскольку вообще не привык чистить, мыть и ополаскивать.
Хотя, кое-какие изменения, конечно, были. Теперь она открывала ему дверь почти сразу же после первого стука – значит, ждала его прихода. Она не задавала вопросов, но он частенько ловил на себе ее изучающий взгляд. Разумеется, ей было интересно, почему он продолжает приходить. В целом, он отлично знал, зачем нужны все эти хлопоты. Найти себе подружку на вечер было легко, но Мартин не хотел видеть других женщин. Хмурая, пугающе немногословная и вечно иронизирующая Эмма была для него самой красивой и привлекательной. Однако вдумываясь в детали, он и сам начинал теряться. Надеялся ли он на то, что между ними все наладится? Нет, конечно же, нет. Зная характер Эммы (или думая, что знает), Мартин был уверен в том, что ее решение было окончательным. Так к чему же эта кухонно-посудная возня? Только ради того чтобы посидеть рядом с ней часок-другой, погреметь тарелками и задать пару вопросов типа "Куда ты положила порошок"? Галиматья, да и только.
Поэтому, придя к ней в очередной день, Мартин решился на более конкретные действия. До этого момента все шло хорошо, раз уж она до сих пор не выставила его за дверь. Его общество не было ей противно – и на том спасибо. Нужно лишь солгать, сказав одну простую фразу: "Ничего личного".
– Мы уже помыли столько посуды, так почему бы нам не поужинать как-нибудь? – вытирая руки полотенцем, спросил он. – Думаю, мы заслужили такое право, раз уж отдали этой кухне почти месяц.
– Ты отдал месяц, а я чуть больше.
– Ну, тем более.
– Хорошо, я попрошу Присциллу, чтобы она завтра оставила для нас кое-какие объедки, – сохраняя вполне серьезное лицо, сказала Эмма.
– Ты же это не всерьез, – с опаской уточнил он.
– Нет, не всерьез, можешь не бояться. Просто обычно я не ем так поздно.
– А если я принесу что-нибудь прямо сюда?
– Тогда я заварю нам чай, и мы немного похулиганим здесь с посудой, – улыбнулась она.
Видимо, идея поесть прямо на этой кухне показалась ей вполне приемлемой, раз уж она так быстро согласилась.
Завершать разговор на этом не хотелось, и Мартин задал первый возникший в уме вопрос:
– Кстати, а что Присцилла делает с остатками еды? Я не видел здесь мусорных баков…
– Мы отправляем их на ближайшую свиноферму – к вечеру все то, что не съели мы, достается поросятам и хрюшкам.
– Справедливо, – одобрительно кивнул он. – Кто-то получает за это деньги?
– Не очень большие. В основном эти деньги идут на оплату моего труда.
– А хозяин общежития знает?
– Нет. Он не хочет ничего об этом знать – Присцилла сама нашла этот способ. Вообще, мусорные баки здесь есть, но она просто не может выбрасывать столько еды на помойку. Только не после голода и нищеты.
– Понимаю. Иногда я чувствую себя виноватым за свое благополучие.
– Да брось, сейчас жизнь для всех стала значительно проще, так что не стесняйся. Да и к тому же, разве ты получаешь свои деньги даром? Насколько я помню, тебе приходится тяжело работать.
– Каждый работает, как умеет, – скромно вздохнул он, все-таки ощущая приятное тепло от ее слов.
– Да, все мы должны выполнять свои обязанности. Или чужие. Иногда приходится делать то, что вообще тебя не касается. Ничего не попишешь. – Она вздохнула. – Я была рада поболтать, Мартин, но мне нужно идти. Ты тоже, скорее всего, еще не отдыхал после работы.
– Но ведь завтра мы встретимся опять? – уточнил он.
– Конечно. Ты обещал купить что-нибудь вкусное.
Для Софии прошедшее воскресенье стало самым тяжелым днем жизни. В ее памяти не сохранились воспоминания о смерти родителей, и единственной большой потерей, которую она могла точно охарактеризовать, стала гибель Стекляшки. Однако с Эммой было совсем другое дело.
Эмма поймет, что София предала ее. Эмма обидится и больше никогда ее не простит. Она не будет ей улыбаться и не станет разговариваться с ней. Может, не надо было рассказывать Филиппу о той странной тете, с которой ее познакомила Эмма? Тогда бы все обошлось, и ничего бы не случилось.
Нет, София привыкла рассказывать Филиппу обо всем, не пропуская даже самых глупых мелочей. Любое событие своей жизни она должна была обязательно изложить старшему брату, и лишь после этого ее беспокойное сердце успокаивалось. Когда она что-то утаивала от него, ей казалось, что она поступает нехорошо, и ее сразу же начинала терзать совесть. А уж такое большое событие, как появление новой тетеньки, она должна была непременно описать во всех красках.
Только реакция у Филиппа была какой-то странной. Она не рассказала ему ничего плохого – та тетя Мэй была даже милой и вполне доброй. Почему же он так разозлился? Гнев брата был таким неожиданным и страшным, что София даже начала всерьез думать, будто сделала что-то постыдное.
Когда Филипп немного успокоился, он усадил ее на свою кровать и заговорил. Его слова были непонятными, но София ощущала, что он не потерпит возражений.
– Эмма больше тебе не друг. Ты не должна ей верить, понимаешь? Я думал, что она лучше, чем остальные, в том числе, и наши опекуны, но она оказалась такой же обманщицей. Тебе это понять нелегко, а потому объяснять я ничего не буду. Просто ради собственного блага теперь держись от нее подальше. Она может и дальше изображать из себя паиньку, но теперь мне все ясно. Короче говоря, София, завтра, когда она придет, ты не должна идти к ней. Пусть поймет, что мы ее раскусили.
– Нет, я пойду, – с несвойственным ей упрямством, затрясла головой София.
– Не пойдешь, – крепко взяв ее за запястье, настаивал Филипп.
– Она хорошая.
– Для других, а не для нас. Помнишь, что дядя Шерлок тоже был поначалу хорошим?
– Он и сейчас хороший.
– Да ни черта. И тетя Ирена тоже довольно долго притворялась добренькой. А что теперь? Нам нельзя топать, смеяться, пердеть, отрыгивать и даже задавать вопросы. А дядя наплевал на все, он позволяет ей делать это с нами. Вот какие они хорошие.
– Все равно хорошие, – уже начиная плакать, попыталась возразить София.
– Нет, они оба просто… неважно. Важно одно: больше нас никто так не проведет. Стоит поверить одному из них, раскрыться и начать думать, что все хорошо, как обязательно случается какая-нибудь ерунда. С меня довольно. И с тебя тоже, кстати.
– Нет, – вытирая слезы свободной рукой, прошептала София.
– Нет? Тебе мало того, что нам уже сделали? Ты еще хочешь?
– Нет, – окончательно запутавшись, повторила она.
– Вот и хорошо. Значит, завтра ты будешь сидеть здесь, пока она не уйдет. Отвыкай от нее, София, не то потом станет только хуже.
Она проворочалась с боку на бок полночи, после чего, наконец, уснула. На следующий день после завтрака ей пришлось пройти в свою комнату под бдительным надзором Филиппа, где он и оставил ее одну. А потом он просто закрыл дверь снаружи, и София заплакала. Она лежала до самого обеда, и когда тетя Ирена освободила ее, чтобы она спустилась на обед, ей уже ничего не хотелось. У нее не было аппетита, и даже обычно раздражительная и холодная тетя стала беспокоиться. Вечером она принесла Софии теплого молока и впервые за много дней поцеловала на ночь. Раньше этого было бы достаточно для того чтобы девочка почувствовала себя счастливой, но теперь внимание тети не принесло ей облегчения – София тосковала по Эмме и страстно желала ее увидеть.
Глава 9
Мартин пришел без опоздания – как всегда, переодетый после работы, подготовленный и бодрый. Эмма даже удивилась его оптимистичному настрою – в те дни, когда они встречались, он был немного усталым и даже отрешенным. Куда теперь делись эти вечные мысли о работе?
– И что ты мне принес? – спросила она, пропуская его за дверь.
– Покажу, когда закончим работать.
Теперь Эмма даже удивлялась тому, как много оставалось для нее неизвестным в то время, когда они просто гуляли и развлекались. Совместный труд открыл для нее совершенно другого Мартина, и она была готова поклясться, что такой Мартин нравился ей куда больше, чем вечно занятый, серьезный и сосредоточенный молодой человек, который встречал ее у парадного входа каждый будний вечер.
Прошел целый час, прежде чем они управились со всей посудой и умылись оставшейся горячей водой.
Без накрашенных ресниц, без красивых платьев и босоножек на каблуках Эмма чувствовала себя легко и уверенно, что казалось странным. И почему девушки так боятся показаться на людях без макияжа? Будто парни никогда не увидят их ранним утром, сразу после пробуждения. Ведь надеются они когда-нибудь выйти замуж и проснуться рядом с супругом? Или придется подняться еще засветло, и нанести косметику еще до того, как проснется муж? А как же эти идиотские бигуди, которые обычно затягиваются сеточкой? Как в этом можно спать?
Эмма даже ухмыльнулась, и Мартин, который всегда очень внимательно следил за ней, сразу же встревожился:
– Что смешного?
Как обычно, он подумал, что она смеется именно над ним. С другой стороны, о чем еще ему было думать? На кухне находились только они, и его выводы были даже логичными.
– Нет, ничего, – вытирая шею большим хлопчатым платком, успокоила его она. – Я просто думаю о том, что теперь ты уж точно не видишь меня романтической героиней. Ну, знаешь, я тут стою в бриджах и клетчатой рубашке, вся такая бледная и без макияжа. Ручаюсь, ты нечасто видишь таких вот девушек.
Мартин подошел чуть ближе, словно пытаясь лучше разглядеть ее лицо.
– Вообще-то, я никогда особо не думал о том, что ты красишь губы или глаза. Я не замечал этого.
Милая ложь, которая должна была приятно удивить ее, подействовала иначе – Эмма почти разочарованно вздохнула.
– Завтра надо будет воспользоваться косметикой, чтобы ты мог сравнить выводы.
– Ты меня не поняла, – откладывая на ближайший стол свое полотенце, тоже вздохнул Мартин. – Я знаю разницу между просто лицом и лицом с макияжем, и, думаю, любой дурак ее знает. Просто я не очень обращал внимание на твои туалеты. Платья, прически…
– Я не делаю никакие прически.
– Тем более. Вот ты сама помнишь, в каких костюмах я ходил с тобой на свидания?
Пришлось признаться:
– Нет.
– Ну, вот видишь. Когда хочется просто быть рядом с человеком, тебе все равно, как он выглядит. Ты просто приходишь к нему и стараешься провести с ним как можно больше времени.
Вот и ответ. Все это время она хотела узнать, для чего конкретно он приходил, и теперь он сам все сказал – нужно было лишь немного открыться ему, и он ответил тем же.
– Вот и хорошо, – завершая сентиментальную часть беседы, улыбнулась она. – Что ты принес?
Мартин ответил на ее улыбку, а потом развернул бумажный пакет и извлек наружу два газетных свертка.
– Это селедка с картофелем, – с широкой улыбкой пояснил он, разворачивая один сверток. – Надеюсь, ты на меня не обидишься.
– Селедку я, пожалуй, поем, – почти радостно сказала она.
– Картофель тоже придется съесть, потому что он жареный, – показывая ей нарезанные соломкой ломтики, рассмеялся Мартин.
– Жареный картофель с рыбой? – тоже начиная смеяться, спросила Эмма. – Это, наверное, самое романтичное лакомство за всю историю человечества.
– Но ведь у нас не свидание, – с легкой иронией заметил он, отдавая ей раскрытую упаковку.
– В точку, – согласилась она, поворачиваясь к металлическому ящику, в котором были сложены столовые приборы.