- Хм… Как же это - куют?.. - Старик не мог скрыть разочарования. - На такой войне, и вдруг - коней ковать? Не могли мои сыновья на это согласиться… Нет, сынок, тут, наверно, ошибка вышла… Ты как: сам их видел или рассказывал кто?
- Люди говорили…
Люди… Сам, значит, не видел… Безотчетное раздражение все сильнее охватывало Исфендияра:
- А кто ж тебе говорил? Когда?
- Русский один, дядя Исфендияр. Месяца два назад разговор был…
"Месяца два… - мгновенно прикинул в уме Исфендияр. - А писем нет уже полгода…"
- Я в разведку ходил, дядя Исфендияр… На ту сторону, в тыл врага. Встретился с одним русским парнем. Зашел у нас разговор, он и говорит: "А у нас, говорит, в части твои земляки служат, два брата. Они, мол, и до войны кузнецами были, и сейчас при кузнице…" Ну, я первым делом - как зовут. "Имен я, говорит, их не знаю, но ребята приметные, силы громадной… Младший еще на сазе играет, и голос у него замечательный…"
Милли, качнувшись, уперлась рукой в колено Исфендияра и заглянула в глаза.
- Как же это… - услышал он громкий шепот. - Где же Бахман саз в России возьмет? Ведь он свой дома оставил, на стенке… Чего несет… - Милли всхлипнула. - Ишь муштулук получить хочет!
По комнате прошло движение. Женщины перешептывались, обеспокоенно поглядывали друг на друга…
А Исфендияр по-прежнему не мог ничего различить, колеблющаяся завеса дыма скрывала от него все лица. И вдруг ему показалось, что дым рассеялся…
В ярком свете тридцатилинейной лампы, доставленной сюда по случаю торжества из кабинета Гурбана, Исфендияр увидел множество глаз, устремленных на Селима. Солдат сидел, опустив голову, и кузнец ясно видел, как багровеют, наливаются кровью его уши.
Сейчас он был похож на того, прежнего Селима…
Исфендияр отпихнул девушку и, не в силах разогнуться от боли, обернулся, взглядом отыскивая невесток. Они беззвучно плакали, опустив келагаи на самые глаза.
"Букашки" и близнецы удивленно поглядывали то на мать, то на тетку и никак не могли сообразить, зачем они плачут, когда дядя солдат принес добрые вести…
Старик с усилием поднялся и пошел к двери. У порога он обернулся и бросил взгляд на солдата. Селим сидел не шевелясь, низко опустив голову. Беневша, красивая, статная молодуха, стояла возле брата, положив руку ему на плечо, и смущенно и в то же время укоризненно глядела на Исфендияра. "Ну, чего тебе? - говорил ее взгляд. - Что он тебе сделал плохого?" Старик отвернулся, вздохнул. Кто-то взял его под руку. Больше Исфендияр ничего не помнил - перешагнув порог, он тут же упал на землю…
* * *
- Что молчишь, Гурбан?
- Думаю…
- Тоже нашел занятие! Мыслями долгов не заплатишь! Давай садись поближе, разговор есть!
- Завтра разговоры будут, Исфендияр. Вернусь из военкомата - потолкуем. Нам с тобой как следует потолковать надо. А пока - будь здоров!
- Ну как же так? Невестки самовар развели…
- Спасибо, Исфендияр, в другой раз. Сейчас в район надо послать за доктором. Врач тебе нужен.
- Мой врач при мне, - Исфендияр обвел взглядом комнату, отыскивая Хаджи: фельдшера не было. Кузнец приподнял голову, заглянул через открытую дверь во двор, освещенный пламенем, вырывающимся из самоварной трубы; ни под тополем, ни у колодца Хаджи не было видно. - Где же он? Или со станции не вернулся?
Гурбан бросил на пол окурок и придавил его концом сапога.
- Тебе его лучше не видеть, Исфендияр!
Исфендияру вдруг не хватило воздуха. С усилием подняв руку, он отбросил с груди тяжелое, толстое одеяло.
Боль сильнее стиснула сердце. На это Исфендияр не обратил внимания - к боли он притерпелся, - но пальцы! Какое странное ощущение - словно не своя, а чужая, жесткая рука коснулась его груди!
Неудобно выгнув шею, Исфендияр заглянул председателю в глаза, затененные длинным козырьком фуражки.
- Почему ж мне его не видеть?!
- Об этом уже был разговор…
- Да Господи! Неужели не убедил я тебя? Ведь сказал же я: оставь его, Гурбан!..
- Рад бы оставить, да не могу…
- Убей меня бог - не понимаю! Какая же за ним провинность?!
- Провинность серьезная. Такого богатыря, как ты, чуть на тот свет не отправил!
- Он? Меня?
- Тебя. Ну ничего… Если не дай бог что случится, не миновать Хромому трибунала!
- Что ты городишь, Гурбан? Хаджи виноват в моей болезни?!
- Не Хаджи, а Хромой!
- Пускай Хромой! Пускай будет хромой, кривой, глухой, безногий! Причем тут моя болезнь?!
Гурбан закурил новую папиросу, отодвинулся в угол тахты и окинул Исфендияра озабоченным взглядом.
- Лежи ты, ради бога! Не подымайся! И головой не верти! Объяснять я сейчас ничего тебе не буду.
- Не будешь? - Исфендияр даже задохнулся от негодования. - Да!.. Выходит, правда война людей калечит! Видать, и тебя прихватило! Виляешь, выкручиваешься…
- Да не дергайся ты! - Гурбан болезненно поморщился. - Ложись!
- Лечь-то я лягу! Только поднимусь ли?.. Если так дело пойдет, пожалуй, не встать!..
Ничего не ответив, Гурбан наклонился, укрыл старика одеялом, глубоко затянулся и, отвернувшись, выпустил дым в сторону.
- Эх, Исфендияр, - председатель бросил взгляд на открытую дверь и заговорил вполголоса, словно сообщал важную и не очень утешительную новость, - хороший ты человек! Можно сказать - золотой человек!.. И всех на свою мерку меряешь… А люди знаешь какие стали? Второй год война… а если еще год протянется? Пораскинешь вот так мозгами - тошно становится!.. Ведь в каждом дьявол сидит! Каждый…
- Значит, по-твоему, и в фельдшере дьявол? - нетерпеливо перебил Исфендияр.
- Еще какой! В нем, брат, сам шайтан засел! Я давно приметил… Исфендияр безнадежно покрутил головой: не убедить, ни за что не убедить ему этого человека!
- Почему же я-то этого шайтана не вижу, Гурбан?
- Тебе не увидеть, ты святой! Сердцем людей меряешь, а это - мерка обманная!
- А какая же верная, Гурбан? - старик в сердцах отбросил одеяло.
- Верная? Умом!
- Выходит, меня умом бог обидел?
- Не в том смысле, Исфендияр! Тебе что - ты лицо частное. А я - власть, за людей отвечаю! Ведь жизни не вижу! А что поделаешь - долг! Сейчас первое дело бдительность, осторожность! Чуть ослабил поводья - беда! Слыхал небось, как с Хайрой получилось. Оштрафовать я ее хотел, спекулянтку, - куда там! Набежали со всех сторон аксакалы: пожалей, мол, старуха трех сыновей на фронт проводила! А чертова баба туда же фокус выкинула - три тысячи на танк внесла… Ладно, думаю, может, одумается… Как же, одумается такая! Знаешь, что натворила? Запрягла ночью арбу - и за вином! Целую бочку привезла, в сено затолкала, в самую середину! Раздобыла где-то граммофон, назвала к себе молодых солдаток, позакрывали окна-двери - и давай! Сначала песни пели, а как разомлели солдатки от песен, поить их начала! Спаивает баб, стерва! Пропадут!
- Это точно, Гурбан, дело опасное… - задумчиво подтвердил старик.
- Вот я и говорю… Вино - это такое дело… Я, Исфендияр, насчет одной девки мнение твое хочу знать…
- Постой, Гурбан, - старик с усилием поднял руку, - мы же насчет фельдшера толковали…
- Вот еще дался он тебе, чтоб ему пусто было!.. Насчет Хромого я тебе все растолкую, не беспокойся. Ты сперва вот что скажи: есть у нас в деревне девка-сирота, та, что письма разносит… Как ты насчет нее полагаешь?
- Не понравилась она мне сегодня… - Исфендияр вздохнул.
- А что? - Гурбан затянулся и взглянул на него со спокойной уверенностью человека, не сомневающегося в неопровержимости собственных выводов. - Чем она тебе не понравилась?
- Пьяная была. Последнее дело: девка - и вином несет! Не иначе к Хайре в сети попала.
- Хм… Значит, только это?..
- Чего ж еще?.. Дальше уж вроде некуда… А вообще сказать - бесстыжая девчонка: что пройдет, что сядет - и все не как порядочная!
- И все?
- Больше вроде ничего такого…
- Ничего? Эх, Исфендияр, мало же тебе известно! А вот Гылынч-Гурбан знает! На то он здесь и поставлен! Так вот, Исфендияр, в сироте этой голоногой тоже дьявол сидит! Да еще какой! Миллионерша она!
- Ты что, Гурбан, в своем уме?
- Я знал, что усомнишься, - председатель усмехнулся. - Не веришь, значит?..
- Да как же не верить, если ты говоришь?.. Только… Люди ей, конечно, немало дарят…
- Дарят! Обманом берет!
- Обманом?
- Именно! Поступил на днях сигнал - я сначала не поверил. Ладно, думаю, посмотрим… Прошу Беневшу, чтоб вызвала девку к себе, задержала бы на часок-другой… Та, конечно, вызвала, а я тем временем пришел, отпер ее сундучок… И что, думаешь, я там увидел?
- Деньги?
- Нет! Письма! Целая груда!
- Письма? С фронта?
- Именно! Читала - и в сундук!
- Постой, постой, Гурбан!.. Позови-ка невестку, пусть еще одну подушку сунет под голову! Значит, она письма прятала? Выждет время, а потом достанет - и гони муштулук?!
- Нет… Я ее еще не допросил. Но, полагаю, что она письма припрячет. Ну, два, три письма, а потом, когда люди уж совсем заждутся, то несет куда надо: нате, мол, радуйтесь, а мне - подарок!
- Надо же! И как у нее руки не отсохли! Чтоб ей счастья не знать!
- Ну, если все это подтвердится - счастья ей не видать, это уж точно! Письма я все обратно сложил, как были, на хозяйку цыкнул, чтоб не болтала. Думаю, не скажет, побоится… Выслежу, дознаюсь, кто девку подбил на такое дело: одной бы ей вовек не додуматься! - Гурбан взял вторую подушку, подложил ее Исфендияру в изголовье. - Так удобно?
- Удобно. Слушай, Гурбан, а когда ты письма в руках держал, читал ты их?
- Штуки три просмотрел так, мельком… - Эти слова Гурбан пробормотал еле внятно, усиленно дымя папиросой…
- А как там… от моих?.. - Старик умолк, сразу вспомнив "добрую весть", которую пришлось ему выслушать от Селима… Да к чему спрашивать - достаточно было взглянуть на Гурбана, чтобы понять, что в сундучке у Милли не припасено для него ничего хорошего…
- Такие-то дела… - негромко сказал Гурбан. - Ну как, согласен, что не зря я осторожным стал?
- Не знаю, Гурбан… В одном ты прав - губит война людей! Губит!
Со двора послышался мужской голос. Гурбан взглянул на дверь и поднялся.
- Вроде пришел кто-то… Засиделся я. До завтра, Исфендияр. За доктором надо послать!
- Да сядь, ради бога! Какой еще доктор! Ты ведь так и не сказал про Хаджи…
- Опять ты о нем! Давай-ка положи голову на подушку! Вот так. И лежи. Не время нам сейчас о фельдшере разговаривать! Станешь на ноги - потолкуем!
Гурбан решительно направился к выходу, едва не столкнувшись в дверях с высоким худощавым человеком, - это был обходчик Махар, старший брат Исфендияровых невесток.
Если бы старик мог разглядеть лицо Махара, он заметил бы, что сват чем-то встревожен. Но Исфендияру был виден только силуэт вошедшего, и, не придав появлению Махара особого значения, он протянул к председателю дрожащую от напряжения руку:
- Постой, Гурбан! Нельзя так!..
Председатель обернулся.
- Вернись, Гурбан! Подойди поближе! Хочешь знать, как моя болезнь, муки мои называются? Ожидание! Жду, жду… второй год жду! Ты-то хоть не томи, не могу я больше! Говори, что Хаджи сделал!
Гурбан молча, направился к постели. Лицо у него было мрачное, сосредоточенное.
- Прикрой дверь! - не оглядываясь, бросил он.
Махар тотчас отступил назад, закрыв за собой дверь.
- Издалека придется начинать… - Гурбан устало взглянул на старика. - Тебе уже семьдесят, мне за пятьдесят… Знаем друг друга как свои пять пальцев. Правильно?
- Надо думать…
- И какой я человек, какой председатель, кого я караю, кому помогаю - все это ты знаешь не хуже меня! Так ведь?
- Да ты о деле говори, о деле!
- Так вот, о деле. Я знаю точно: Хромой виноват и должен быть наказан!
- В чем же его вина?!
- Вот пристал! Не хотел я заводить этого разговора… Но что поделаешь - вынудил ты меня! Ладно! Помнишь, пять лет назад Хромой просил тебя высватать за него сестру обходчика? Было такое дело?
- Было… А откуда знаешь?
- Эх, Исфендияр, давно бы пора тебе знать: не может быть тайн от Гылынч-Гурбана… Так вот… Через год на свадьбе, когда Рахман женился, Хромой тебе что сболтнул спьяну? "Ладно, мол, старшую твой сын у меня отнял, я не в обиде, высватай только мне младшую!" Было это?
Исфендияр со вздохом покачал головой.
- Быть-то было, только к чему старое ворошить?
- Надо. - Гурбан говорил спокойно, веско. - Ты мне сейчас на один вопрос ответь, и на этом покончим: ты отдыхать будешь, а я пойду врача добывать. Почему Хромой до сих пор бобылем живет? А?
Но Исфендияр не мог уже отвечать. Боль снова стала невыносимой, он дышал с трудом, перед глазами качались и расплывались какие-то круги… Собрав все силы, старик перевел дух и хрипло зашептал:
- Ах, Гурбан, Гурбан… Где у тебя глаза! Ты говоришь - дьявол… Не дьявол в нем, Гурбан… В Хромом Хаджи ангельской красоты человек, такой, что ты и представить себе не можешь!.. Почему, говоришь, бобылем живет… Чего ж тут не понять? Обида у него… Пери не удалось сосватать, младшую надумал взять - опять не вышло… Вот он и решил: значит, на роду мне так написано. Ты другое скажи: тычет он людям в глаза своей бедой? Нет! Служит он людям, Гурбан. Как верный раб… Вылезет вечером из болота, а руки - как подушки, вспухли все от комаров… И так каждый вечер… И ведь никто не заставляет… Вот какой он человек!.. И на такого парня поклеп возводить!.. Вожу, говоришь, его к себе… В гости приглашаю… Да я, если не посижу с ним вечером, не потолкую, мне сна нет, словно камень какой на душе… Говоришь, за невесток моих тревожишься, за честь их? Да они с посторонним слова не вымолвят. И голоса-то их никто не слышал, все шепотом… Разве за таких можно опасаться? Эх, Гурбан, Гурбан!..
Кузнец хотел еще что-то сказать, но сил не хватило…
Председатель смотрел на его напряженное, потемневшее лицо, на блестящий от испарины лоб и молча хмурил брови. Бросил на землю папиросу, сердито растоптал ее каблуком… Потом закурил новую и, не сказав больше ни слова, пошел к двери…
Старик молчал. Хотелось закрыть глаза, хоть на миг забыть обо всем…
- Дядя Исфендияр! - послышался в комнате взволнованный мужской голос. - Как же это так? - Голос у Махара был негромкий, чуть-чуть дрожащий, как и у его сестер. - Председатель фельдшера в сарай запер! Говорит, будто он тебе вредный укол нарочно сделал! Как же так, дядя Исфендияр?!
Старик молчал. Ни отвечать, ни возмущаться не было сил… Он лежал, закрыв глаза, и с тоской думал о том, что зря он все это говорил, напрасно пытался убедить Гурбана.
* * *
Врач, вызванный из района, приехал завтра под вечер. Больного дома не оказалось - дядя Исфендияр обычным своим тяжеловатым шагом подходил в это время к правлению.
У стены, дымя чубуками, сидели рядком старики. Кузнец поклонился, приветствуя сверстников. Сегодня они были у него дома: слух о том, что Исфендияру опять стало плохо и его уложили в постель, быстро распространился по деревне. Гости перебивали друг друга, шумели, сердились и всеми силами старались успокоить Исфендияра и доказать ему, что Селим сказал правду. Сейчас стариков словно подменили: завидев Исфендияра, они лишь кивками ответили на приветствие и проводили его неодобрительными взглядами. Нетрудно было понять, что появление Исфендияра прервало оживленный разговор. Говорили, конечно, о фельдшере, о его, Исфендияра, невестках, о чести солдатских семей и о том, что не зря, видно, Гурбан посадил Хромого в подвал. Возможно, нашлись и такие, которые открыто осудили бы его дружбу с Хаджи… Иначе почему бы им молчать - совсем это сейчас не пристало, следовало бы выразить радость: как-никак вчера два раза падал замертво, а вот - на ногах!
Из коридора слышался монотонный женский голос. Сводку читала не Беневша - ее, видимо, отпустили сегодня, брат приехал. Заходить Исфендияр не стал, он миновал правление и напрямик зашагал на пригорок, к "арестантскому сараю", как называли в деревне полуразвалившуюся ветхую халупу, темнеющую невдалеке у дороги.
"Арестантский сарай" давно уже пустовал. И все гордились этим: и сельчане, и сам Гурбан, а больше всех старый кузнец. Каждый раз, завидев издали эту никому теперь не нужную постройку, Исфендияр мысленно хвалил председателя. Перед сараем Исфендияр остановился, оглядел дверь. Она была заперта. Гурбан только прикрыл ее, продев в петлю щепку. Впрочем, это было понятно - замок оказался бы ни к чему. Со вчерашнего вечера, с той самой минуты, когда Махар рассказал ему, что председатель посадил Хаджи в сарай, каждого, кто появлялся в комнате, Исфендияр просил об одном - отпереть сарай и выпустить парня на волю. Но никто не соглашался это сделать. Как можно выпустить фельдшера, если сам Гурбан запер его в сарае?!
Старик вытащил щепку, швырнул ее на землю и в сердцах толкнул дверь ногой…
Внутри было темно и тихо. Пахло прелой соломой.
- Хаджи!.. Где ты, сынок?
Никто не ответил.
Вытянув перед собой руки, Исфендияр сделал несколько шагов.
- Ты что, заснул?
Хаджи не спал. Он смотрел на темнеющий в проеме двери знакомый силуэт и изо всех сил стискивал зубы, стараясь сдержать подступившие слезы.
Но это ему не удалось. Хаджи шагнул навстречу Исфендияру, припал к его плечу и заплакал.
- Как же так, дядя Исфендияр, - говорил он, всхлипывая, как ребенок. - Как я теперь жить буду, людям в глаза глядеть?! Сам Гурбан в сарай посадил! Справедливый, неподкупный!.. За что он меня опозорил?!
- Хватит! - строго сказал старик и взял фельдшера за руку. - Не о чем тут долго толковать! И слезы лить не с чего!
- Как же так не с чего, дядя Исфендияр? Ведь пятнадцать лет работал! Ревматизм нажил в болоте, ноги сгубил! Оглох совсем, слышу хуже тебя, старика! И все… все прахом пошло!..
Перед правлением уже собралась толпа: старики, женщины, ребятишки… Все не отрывая глаз смотрели на двоих людей, стоявших возле "арестантского сарая"…
Жмурясь от яркого света, фельдшер достал платок и трясущимися руками стал вытирать глаза.
- Смотри, дядя Исфендияр! Смотри, как глядят! - И, не сдержавшись, Хаджи снова всхлипнул.
- Может, хватит? - Старик укоризненно покачал головой и взял фельдшера под руку.
- Смешно ведь: не доктор больного ведет, а больной - доктора!
Они спустились под горку, прошли мимо правления и, не глядя на притихшую толпу, направились к дому Исфендияра.
- Не думай больше об этом, сынок, - терпеливо повторял кузнец. - Ошибся Гурбан.
- Случается… Понять бы мне только, какая его муха укусила: всех стал брать на подозрение! Да и люди вслед за ним… Как-никак заслуженный человек, ему от всех доверие… Ну ничего, Исфендияр тоже не первый год в деревне живет…
В домах по обеим сторонам улицы открывались двери, хлопали ставни… На дорогу ложились полосы света, в них метались тени беспокойно двигавшихся людей. Исфендияр не смотрел по сторонам. Он и так знал, что односельчане в смятении: поражены и даже оскорблены его поведением. Не в силах они понять, почему эти два человека идут рядом, плечом к плечу, и старик держит под руку молодого…
- Ну ладно! - Исфендияр вздохнул. - Все забудется, все на свое место встанет!..