Я спросил старца: нужно ли молиться Богу об избавлении от опасных случаев? Старец отвечал: "В Евангелии сказано: молящеся не лишше глаголите: весть бо Отец наш, их же требуете, прежде прошения вашего. Сице убо молитеся вы: Отче наш и проч., тут благодать Господня; а что приняла и облобызала Св. Церковь, все для сердца христианина должно быть любезно. Не забывай праздничных дней: будь воздержан, ходи в церковь, разве немощи когда; молись за всех: много этим добра сделаешь; давай свечи, вино и елей в церковь: милостыня много тебе блага сделает".
Когда я спросил о посте и браке, старец сказал:
"Царство Божие не брашно и питие, но правда, мир и радость о Дусе Святе; только не надобно ничего суетного желать, а все Божие хорошо: и девство славно, и посты нужны для побеждения врагов телесных и душевных. И брак благословен Богом: и благослови их Бог, глаголя: раститеся и множитеся. Только враг смущает все".
На вопрос мой о духе мнительности и о хульных помыслах он отвечал: "Неверного ничем не уверишь. Это от себя. Псалтирь купи: там все есть. Три рубля стоит".
Я спросил его: можно ли есть скоромное по постам, если кому постная пища вредна и врачи приказывают есть скоромное? Старец отвечал: "Хлеб и вода никому не вредны. Как же люди по 100 лет жили? Не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих. А что Церковь положила на семи Вселенских Соборах, то исполняй. Горе тому, кто слово одно прибавит к сему или убавит. Что врачи говорят про праведных, которые исцеляли от гниющих ран одним прикосновением, и про жезл Моисея, которым Бог из камня извел воду? Какая польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит? Господь призывает нас: приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы: иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть, да мы сами не хотим".
Чем, спросил я, истребить гордость и приобресть смирение? Он отвечал: "Молчанием. Бог сказал Исайи: на кого воззрю, токмо на кроткого и молчаливого и трепещущего словес Моих". Касательно духовной гордости он прибавил еще:
"Проси Бога, чтобы Он продлил твои лета. Этого без труда не сделаешь. Молчанием же большие грехи побеждаются".
Во все время нашей беседы о. Серафим был чрезвычайно весел. Он стоял, опершись на дубовый гроб, приготовленный им для самого себя, и держал в руках зажженную восковую свечу. Начиная отвечать, часто приветствовал меня словами: "Ваше боголюбие!" О дочери моей сказал: "У нея путь трудный: выйдет за такого мужа, что и Бога знать не будет".
Прощаясь со мною, он благодарил меня за посещение его убожества, как сам он выразил. Благословляя же, хотел даже поцеловать мою руку, кланялся мне все до земли и, наделяя сухарями, приказывал разделить их с моими подчиненными, и наконец, отпуская, сказал: "Гряди с Богом! Эти сухари свежие: только что из печки".
К большому прославлению чудного дара прозорливости в благодатном старце о. Серафиме нужно объяснить, что я не имел возможности расспрашивать его так подробно и помнить все его ответы. Притом же он говорил чрезвычайно поспешно. Для этого все свои вопросы я предварительно написал для памяти на бумаге и едва успевал я прочитывать их пред старцем, как тотчас же и получал на них ответы".
Прозорливостью своею о. Серафим весьма много содействовал к счастью и благоустройству семейной жизни ближних.
Пришел к нему в пустынь один приезжий офицер принять благословение на вступление в брак. Отец Серафим сказал, что его невеста здесь, в Сарове, в гостинице. Через некоторое время пришла девица к о. Серафиму и также поведала ему свое желание выйти в замужество и виды, открывающиеся по сему предмету в будущем. Старец сказал: "Нет! Твой жених здесь, в Сарове". Оба приходившие никогда не знали друг друга и не видались. Простой случай, указанный Провидением, свел их между собой, молодые люди познакомились, с участием родных решили судьбу свою, вместе пришли к о. Серафиму, и старец благословил их к венцу. Вступивши в брак, эти лица жили очень счастливо.
Это не был простой случай, а дело Божие, совершившееся через старца. Дела Божий всегда созидаются с удивительной простотой: это их особенность. Невнимание к советам старца сопровождалось в подобных случаях точным исполнением последствий, им предвозвещаемых. Так, один рязанский помещик, будучи в Сарове, просил молитв и благословения о. Серафима на вступление в брак. Старец указал ему невесту, Богом назначенную, в лице одной особы, жившей по имению в соседстве с просителем, называя ее по имени. Молодой человек отказался исполнить совет его, потому что он имел уже невесту из живущих в том месте, где стоял его полк. Отец Серафим сказал: "Тебе сия не принадлежит в радость, но в печаль и слезы". Молодой человек женился, однако же, по-своему, но жена его, не пережив и года, умерла, и были мужу "печаль и слезы". Вдовцом он был опять у о. Серафима и, по вторичному его совету, взял ту, которую и прежде назначал старец. После брака жили они счастливо.
Членов семейства, живших порознь, о. Серафим соединял вместе в исполнение Писания: яже Бог сочета, человек да не разлучает. Господа Т-вы, Пензенской губернии и из Таганрога, разошлись между собой по неприятностям и детей развели. Муж проживал в Пензе, а жена в Таганроге. К счастью обоих, г. Т-в посетил Саров. Отец Серафим только что взглянул на него, стал обличать его и грозил ему, говоря: "Зачем ты не живешь с женой? Ступай к ней, ступай!" Речь старца привела заблудшего в сознание, он отправился из Сарова в Таганрог, взял свою жену, съездил с ней на богомолье в Киев, и стали они жить с тех пор вместе в деревне близ Таганрога, благополучно и по закону Божию. "Я видала, - пишет боголюбивая Мария к затворнику Георгию, - письма их после известия о смерти старца: они исполнены горести, что умер отец их и благодетель".
Одна мать очень скорбела о своем сыне, которого совсем потеряла из вида. С растерзанным сердцем припала она к ногам о. Серафима и просила молитв его о том, кого считала она погибшим. Старец сказал в ответ матери, чтобы она пожила в Сарове в гостинице и подождала своего сына. Она и ждала день, два, три, и наконец, недоумевая насчет ответа о. Серафима, пришла к нему принять благословение, имея в виду отправиться восвояси. Что же? В то время как она пошла в келью старца, у него был на благословении и сын ее. Отец Серафим взял его за руку, подвел к матери и поздравил ее с возвращением к ней сына.
Кроме предсказаний другим, старец начал теперь предсказывать о своей смерти.
Так, пришла раз к нему сестра Дивеевской общины Параскева Ивановна с другими сотрудницами из сестер же. Старец начал говорить им: "Я силами слабею; живите теперь одни, оставляю вас". Скорбная беседа о разлуке растрогала слушательниц, они заплакали и с тем расстались со старцем. Однако же они подумали, по поводу этой беседы, не о смерти его, а о том, что о. Серафим, по преклонности лет, хочет отложить попечение о них, чтобы удалиться в затвор.
В другой раз старца посетила одна Параскева Ивановна. Он был в лесу, в ближней пустыни. Благословивши ее, о. Серафим сел на отрубок дерева, а сестра около него стала на колени. Отец Серафим повел духовную беседу и пришел в необыкновенный восторг: встал на ноги, руки поднял горе, взоры - к небу. Благодатный свет озарил его душу от представления блаженства будущей жизни. Ибо старец беседовал в настоящий раз собственно о том, какая вечная радость ожидает человека на небе за недолговременные скорби временной жизни. "Какая радость! Какой восторг, - говорил он, - объемлют душу праведника, когда по разлучении с телом ее сретают Ангелы и представляют пред лице Божие!" Раскрывая эту мысль, старец несколько раз спрашивал сестру, понимает ли она его. Сестра же все слушала, не говоря ни слова. Она понимала беседу старца, но не видела, чтобы речь клонилась к его кончине. Тогда о. Серафим снова стал говорить прежнее: "Я силами ослабеваю; живите теперь одни, оставляю вас". Сестра подумала, что он хочет опять укрыться в затвор, но о. Серафим на ее мысли ответил: "Искал я вам матери (настоятельницы), искал... и не мог найти. После меня никто вам не заменит меня. Оставляю вас Господу и Пречистой Его Матери". А сестра все еще не понимала, что старец говорил о своем успении, и подумала про себя, что хотя батюшка о. Серафим вручает их Господу и Божией Матери, но нельзя же обители остаться и без человека - духовного руководителя ко спасению. Старец же ответствовал: "Человека-то, матушка, днем с огнем не найдешь. Оставляю вас Господу и Пречистой Его Матери". Тут он прямее выразился о своей кончине. Тогда сестра, припавши к ногам старца, так горько зарыдала, что не могла ни сама говорить, ни слышать слов его. Отец Серафим начал читать на память Евангелие от Матфея, зачало 11: вы есть свет мира, - и, когда кончил, перешел к Евангелию от Иоанна, зачитал 14 главу: Да не смущается сердце ваше, прочел также главу 15 и кончил 55 зачалом 16 главы словами: аминь, аминь, глаголю вам, яко елико аще просите от Отца во имя Мое, даст вам. Доселе не просите ничесоже во имя Мое: просите и приимете, да радость ваша исполнена будет. Здесь о. Серафим остановился и сказал: "Что же ты, матушка, все плачешь? По времени и у вас будет мать-праведница". После сих слов о. Серафим встал на ноги и сказал сестре: "Гряди, матушка, за мною". Сестра, вся в слезах, встала на ноги и последовала за ним.
Когда другие сестры Дивеевской обители посещали о. Серафима в его келье незадолго до его смерти, то он обыкновенно, указывая на икону Божией Матери "Умиление", много раз говаривал им в утешение: "Поручаю и оставляю вас на попечение вот этой Царице Небесной". Это рассказывают даже до сего дня старицы Дивеевской обители из современных о. Серафиму.
За пять месяцев до кончины была у о. Серафима Платонида, монахиня Симбирского монастыря Нерукотворенного Спаса. Она ехала в Арзамас к известному в то время врачу посоветоваться насчет ревматических страданий головы, лица и уха в одной половине тела, но заехала наперед в Саров, чтобы от о. Серафима принять благословение на лечение. Пять суток прожила она в Сарове, и хотя раза по четыре каждые сутки приходила к келье старца, но не могла видеть его. Старец, по изъясненным выше причинам, реже принимал посетителей. Наконец она была принята им в пустыни наедине. Поклонившись о. Серафиму в ноги, она просила благословения лечиться. Старец на слова ее отвечал: "Нет, не лечись" и, показав рукой на небо, прибавил: "Вот Кто (то есть Бог) тебя исцелит". Затем он приказал ей умыться в источнике. Она же не умывалась во все продолжение своей болезни, около трех лет, справедливо опасаясь, чтобы от прикосновения к воде не получить большей простуды. Но по вере в слова праведного старца она, нимало не сомневаясь, умылась и оттого не только облегчения не почувствовала, но, напротив, почувствовала ужаснейшую боль. Потом старец приказал ей напиться этой воды, после чего сделались у нее мучительнейшие боли в лице и зубах. Наконец старец, приложив свою правую руку к больной ее щеке, сказал: "До успения Бог успокоит тебя; гряди с миром!" Платонида тотчас же почувствовала, как стала утихать боль ее, она совершенно прошла и с тех пор не возвращалась. При отпуске, благословляя ее крестом, висевшим у него на груди, о. Серафим сказал: "Не скорби, что долго не видела меня, я поминовение творил о скончавшейся монахине". Платонида, со своей стороны, спросила, может ли она надеяться еще когда-нибудь увидеть его. Старец, показывая рукой на небо, сказал: "Там увидимся, там лучше, лучше, лучше". Справедливо: больше она не видела его.
В этом же году посетил о. Серафима блаженный старец Тимон, живший, как известно, в Надеевской пустыни и не видавший своего духовного наставника и учителя более двадцати лет. В весеннее время пеший пришел он в Саровскую пустынь и, добравшись до кельи о. Серафима, ожидал сладостной минуты увидеть его. Но о. Серафим не допускал его до себя. На этот раз он принимал всех; беспрепятственно входили к нему и мужи и жены: одному Тимону закрыт был вход, и он тщетно простоял у кельи до самого вечера. Наконец было благословлено и ему взойти в келью. "Аз же, - говорил старец Тимон, - взошедши, падох ему на ноги, и от радости много плакал, что через много лет сподобился видеть еще его в живых, и сказал ему: "Отче святый! За что вы на меня, грешнаго, прогневались и целый день меня до себя не допускали?" Он же меня посадил и начал говорить: "Нет, не тако, отче Тимоне! Аз тебя люблю; но это я сделал потому, что ты монах, да еще и пустынножитель, потому должен ты иметь терпение; да еще испытывал тебя, чему ты научился, живши столько лет в пустыни: не пустой ли ты из нее вышел? А прочие люди - мирские, да еще и больные: их надобно прежде полечить и отпустить, ибо здравии врача не требуют, но болящий, как Господь сказал. А с тобой надобно при свободном времени больше побеседовать". И тако с ним всю нощь препроводили в беседе".
Отец Серафим дал ему, между прочим, следующее наставление: "Сей, отец Тимон, сей, всюду сей данную тебе пшеницу. Сей на благой земле, сей и на песке, сей на камени, сей при пути, сей и в тернии: все где-нибудь да прозябнет и возрастет и плод принесет, хотя и не скоро. И данный тебе талант не скрывай в земле, да не истязай будеши от своего господина; но отдавай его труженикам: пусть куплю делают. Еще скажу тебе, отче Тимоне: не води дружбы и не имей союза, во-первых, с врагами Христовой Церкви, то есть с еретиками и с раскольниками, во-вторых, с теми, которые святых постов не соблюдают, в-третьих, с женами, ибо они много нас, иноков, повреждают. А в своей новоустроенной (то есть Надеевской) обители положи и утверди устав совершенного общежития, по правилам и по уставу св. отец, чтобы никто не творил своей воли: винного пития и табаку отнюдь никому не позволяй; даже сколько возможно удерживай и от чая: чревоугодие - не монашеское дело". "Тако мене наставив, - говорит старец Тимон, - о. Серафим благословил в путь. Аз же паки возвратихся в свою пустынь и живу в ней, благодаря Господа моего Иисуса Христа и Пречистую Его Матерь Владычицу Богородицу Деву Марию" ("Путешествия Парфения", ч. 1, с. 196-197).
Отцу Серафиму пришлось потерпеть в этом году неудовольствия, в которых он видел признаки своего приближения к исходу из настоящей жизни. Одна беглая девушка, чтобы глубже скрыть свое бродяжничество, остригла свои волосы в кружок, надела на себя послушническое платье и так бродяжничала по миру. Полицейское начальство, предуведомленное о ее побеге, разыскивало и наконец открыло ее. При допросе она показала, будто бы о. Серафим благословил ей так одеваться. Но о. Серафим никогда не благословлял и по дару прозорливости, конечно, не мог благословить ей скрывать, быть может, свои злодеяния. Между тем светское начальство, следуя своим порядкам, писало к о. игумену Нифонту разыскать и о сем. Оказалось, что беглая оболгала безвинно старца Божия, надеясь, что из снисхождения к распоряжению о. Серафима ей простят укрывательство под одеждой послушника. Тем не менее обстоятельство это огорчило старца, и он на тот раз целые сутки не выходил из кельи, проводя время в молитве. Другие доблестные подвижники Сарова, например о. Иларион и о. Никодим, горько жалели об огорчении, которое испытал о. Серафим в настоящем обстоятельстве.
Работавший в Сарове крестьянин Лихачевский Е. В. раз, подходя к пустыни о. Серафима, увидел издали, что с ним сидит и беседует неизвестная ему молодая лет шестнадцати девица, очень хорошо одетая. Как неопытный в духовной жизни, он подумал: "О чем это батюшка так беседует с нею? Какие еще наставления идут к ее возрасту?" Только что подошел он со своими мыслями поближе, старец, указывая на признаки своей глубокой старости, сказал: "Я ко всему мертв, а ты что это думаешь?" Тогда крестьянин упал ему в ноги и покаялся в своей вине. Отец же Серафим милостиво благословил его, отпустил ему вину его и сказал: "Успокойся и больше не повторяй".
Приходилось старцу испытывать в этом году и другие огорчения безвинно и несправедливо. И он насчет всех их сказал однажды следующие слова: "Все сии обстоятельства означают то, что я скоро не буду жить здесь, что близок конец моей жизни".
Предчувствуя свою кончину, усматривая в самых обстоятельствах ее приближение, о. Серафим в это время приготовлялся и к исходу. Он реже выходил теперь в пустыню, менее принимал и в келье приходящих, чтобы беспрепятственнее заниматься окончательным приготовлением себя к вечности. В это время его нередко видали в сенях: старец сидел на своем гробе и предавался размышлениям о конце жизни, о загробной участи человека и своей собственной. Размышления сии нередко сопровождались горьким плачем, а начинались и оканчивались они продолжительными молитвами.
За полгода до смерти о. Серафим, прощаясь со многими, с решительностью говорил: "Мы не увидимся более с вами". Некоторые просили благословения приехать в Великий пост поговеть в Сарове и еще раз насладиться лицезрением и беседой его. "Тогда двери мои затворятся, - отвечал на это старец. - Вы меня не увидите". Стало очень заметно, что жизнь о. Серафима угасает: только дух его по-прежнему, и еще более прежнего, бодрствовал. "Жизнь моя сокращается, - говорил он некоторым между братиею, - духом я как бы сейчас родился, а телом по всему мертв".
За четыре месяца до смерти батюшки, а именно в августе 1832 года, высокопреосвященный Арсений, впоследствии митрополит Киевский, бывши епископом Тамбовским и обозревая в первый раз епархию, посетил и Саровскую обитель. Старец Серафим, несмотря на то что был тогда в пустыни, почел долгом прийти в монастырь единственно для того, чтобы вместе с братией встретить своего нового архипастыря. По окончании встречи он снова возвратился в пустынь. Преосвященный Арсений, осмотрев внимательно и подробно все церкви, братские кельи и хозяйственные постройки внутри монастыря, пожелал видеть и все принадлежащие к монастырю заведения и здания, вне оного находящиеся. В сопровождении Саровского казначея иеромонаха Исайи и ключаря тамбовского собора Никифора Телятинского он посетил пустыни Серафимову и Дорофееву. Отец Серафим занимался укладыванием камней при береге небольшого ручейка, протекавшего подле его пустынной кельи. Но как скоро он увидел приближение архипастыря к месту своему, тотчас же оставил занятия и, повергшись к стопам его, испросил себе и получил от него благословение.
"Что это такое ты делаешь?" - благосклонно и с участием спросил его преосвященный Арсений. "А вот, святый Владыко, - отвечал старец, - камешками берег выкладываю, чтобы вода-то не обмывала берега и не портила его". "Доброе дело, старец Божий, - сказал преосвященный. - Ну, покажи же ты мне теперь свою пустынку среди пустыни". "Хорошо, батюшка", - отвечал он и с радушием повел преосвященного в келью.
По описанию лиц, бывших при сем случае, келья не имела в себе ничего особенного: это была обыкновенная деревянная изба с небольшими сенцами. Мебель же состояла вся из простого липового некрашеного стола и двух таких же стульев. В переднем углу стояли св. иконы с возжженной перед ними лампадой. Еще лежали две богослужебные книги. По входе в келью о. Серафим поднес преосвященному в подарок: четки, пук восковых свеч, обернутых холстиной, бутылку деревянного масла и шерстяные чулки. Преосвященный с отеческим радушием принял подарок. Потом он спросил о. Серафима: "Где же у тебя в этой пустынке еще другая пустынка, другое еще более уединенное место?" Сам же, зная по рассказам, где находится это место, и не дожидаясь ответа о. Серафима, пошел по направлению к печке. А о. Серафим, останавливая его, говорил простосердечно: "Не ходи, батюшка, замараешься".