Твердыни Аскалона служили мусульманам надежнейшим оплотом против христиан; жители Аскалона получали плату от египтян, говорит один из новейших писателей о крестовых походах. Христиане овладели Аскалоном не прежде как в 1153 г. при Балдуине III. Долины Аскалонские ознаменованы рыцарскою славою крестоносцев. Ричард, прозванный Львиное Сердце, чей меч долго здесь ратовал, возобновил Аскалон, разрушенный Саладином, но город не избежал конечного разрушения, предназначенного ему Пророками.
Мы ночевали в деревне Джауре или Джевре; она прилежит к развалинам Аскалона с востока. Дома здешних арабов опрятны, хотя эти дома должно назвать мазанками, об одной двери, с плоскими земляными террасами. Они вообще состоят из одной комнаты: каменная арка поддерживает дерновый потолок, основанный на пальмовых балках; арка показывает уже познание в зодчестве; в недальнем расстоянии от входа земляной пол возвышается на один уступ и образует площадку или по обычаю восточному, диван, также земляной, как и пол, но устланный циновками. По обоим бокам этого дивана сделано по одному глиняному шкафу в виде большой корзины; в них, снизу, видны три ниша для горшков и других снадобий, а сверху, в отверстие, насыпаются хлебные семена. Мой вожатый рассказывал мне вечером, за трубкой и кофеем, что в их кетабах (книгах) писано: как султан Ибрагим-эль-Гурани, объявя войну царю Аскалона, Аскулу, был взят этим последним в плен и заключен, живой, в тот большой колодезь Аскалона, который мы видели!
Глава VI
Азот. – Аккарон. – Иамния. – Рамла
"И взях чашу от руки Господни и напоих вся языцы, к ним же посла мя Господь… Аскалона и Газу и Аккарона и останок Азота… бысть земля их в непрохождение от лица меча великаго".
(Иер 25:17, 20, 38)
Из Аскалона мы направились по пути в Рамлу. Поднявшись на первые высоты, мы увидели низменную роскошную долину, посереди которой расположено местечко Мигдаль; это древний Мигдаль-Гад, названный в Книге Иисуса Навина (Нав 15:37) и который был на границе Иудеи. За деревнею Гам-мамаследуют обширные поля с засевом. Мы видели на дороге мраморный водоем с надписью из Корана. Вскоре мы приблизились к Эздоду; это также один из пяти владычествовавших городов филистимских, которые были: Газа, Аскалон, Азот или Эздод, Геф и Аккарон. Можно судить о могуществе Азота по преданию Иродота, который говорит, что египетский царь Псаммитих завладел Азотом после 29 летней осады (?). Здесь был главный храм филистимского идола Дагона; этот кумир, изображенный на медалях филистимских получеловеком и полурыбой, разрушился пред лицом Скинии Завета, когда ее поставили в капище. Аскалонский идол Дерсета также был полуженщина и полурыба. Диодор полагает, что по этой причине сирияне не ели рыб.
Древний город, по здешним преданиям, стоял на горе, которая теперь пуста и покрыта самородным маком. "Не вступают жрецы Дагоновы, и вси входящии в храм Дагонов, на праг дому Дагонова во Азоте даже до дне сего", – сказано в Книге Царств (1 Цар 5:5). "И потреблю живущии из Азота", – говорит Пророк Амос именем Господа (Ам 1:8; Соф 2:4). На этой горе убит герой Иуда Маккавей в битве с 3000 воинов противу 22 тысяч неприятелей. Рассказ библейский прекрасен: Иуда, видя большую часть своего войска обратившеюся в бегство, "сокрушися сердцем, яко не имеяше времене собрати их. И ослабе и рече оставшым: востанем и взыдем на супостаты наша, аще можем ратовати противу их. И отвращаху его, рекуще: не можем, но спасем токмо душы своя ныне… И рече Иуда: не буди ми сотворити вещь сию, еже бежати от них: и аще приближися время наше, умрем мужественно ради братии нашея и не оставим вины славе нашей." (1 Макк 9:7–10). Это напоминает нам слова Игоря: "Ляжем костьми ту, – мертвии бо срама не имут". Ионафан Маккавей отмстил смерть брата своего, превратя Азот в пепел и ниспровергнув капище Дагоново. Апостол Филипп после крещения евнуха, на пути от Иерусалима в Газу, был восхищен Духом и внезапно перенесен в Азот, где он благовествовал об имени Иисуса (Деян 8:39–40). Во время христианского владычества, здесь было Епископство. Теперешнее селение расположено близ подошвы горы Азота, в холмистой долине; здесь можно считать человек 500 жителей. Отдохнув в кофейном доме, мы продолжали путь. Между Азотом и деревнею Барга проходит русло иссохшего потока, равно как и возле деревни Барга; в каменистых холмах этого селения видны погребальные пещеры; они свидетельствуют древнее население; можно полагать, что это местность Аккарона, о котором Пророк Софония сказал: и Аккарон искоренится (Соф 2:4). Блаженный Иероним помещает его между Азотом и Иемниею. Местоположение этих пещер есть то же самое. В Палестине, которую в продолжение стольких веков опустошали огонь и меч, часто гробницы говорят более, чем развалины. В Книге Иисуса Навина Аккарон составляет северную границу земли Филистимской (Нав 13:3). Он принадлежал при первом разделении колену Иудову, потом Данову, а после опять колену Иудову, и потому неопределительно обозначаем на ландкартах. Болящий Охозия присылал вопрошать у Ваала сквернаго бога Аккаронска, будет ли он жив? (4 Цар 1:2).
Когда мы поднялись на первую высоту, нам открылся прекрасный вид гор Иудеи. Через полчаса отсюда проехали мы вброд через поток, который в летописях крестоносцев назван библейскою рекою Сорек; но это есть только отрасль Сорека, протекающего между Газою и Аскалоном. Его называют Сукрек. Влево от нас видно было на отдельной горе местечко Ибне, это библейский город Иемне (Нав 15:45; Иф 2:28; 1 Макк 4:15; 10:69); он имел на берегу моря свою гавань подобно Газе и Аскалону; ее сжег Иуда Маккавей; зарево этого пожара видно было из Иерусалима. При этом случае мы находим в книге Маккавейской, что гавань Иемнии, или берег моря, отстояли от Иерусалима на 240 стадий в прямую линию, это делает 42 версты (2 Макк 12:9). Этот город принадлежал прежде филистимлянам, но был завоеван царем Иудейским Озиею вместе с Азотом и Гефом (2 Пар 26:6). В Иемнии было Епископство и еврейский Синедрион или Судилище, довольно знаменитое. Новейший путешественник, сопутник историка крестовых походов, Пужула, ошибся, приняв Ибне или Иемне за один и тот же город с Гефом, который был одним из пяти главных филистимских городов и находился в окрестностях Аздода и Иемне. Положение Гефа доселе не определено. В долине, которую мы проезжали, видно селение Магара, а в стороне направо селение Агер; может быть, одно из этих селений заменило Геф – отечество Голиафа, где обитали потомки Энаковы.
Отсюда до Рамлы идут необработанные поля и пастбищные долины. Рамла выказывается из-за холмов вершиною минарета. От Аскалона до Рамлы восемь часов езды.
Рамла живописно представляется на плоской высоте, посреди садов; несколько разрушенных башен времен крестовых походов, вместе с малым числом минаретов, высятся над городом. Все признают Рамлу за древнюю Аримафею, где родился Иосиф – тот праведный муж, который погребал пресвятое тело Спасителя. Здесь как бы затворяется перед нами Ветхий Завет, завет праведного Суда Божия, и открывается Новый – завет Его милосердия.
Мы проехали обширное, запустелое предместье Рамлы, покрытое развалинами и садами, и достигли небольшого городка, который находится в их центре. После тяжкого пути сквозь пустыни здесь в первый раз нашли мы сладкое отдохновение в греческом монастыре. Этот монастырь, вновь отстроенный, отличается от прочих зданий своим прочным и красивым построением. Настоятель был в отсутствии; нас принял гостеприимный эконом. Келья моя была на высокой террасе, над которой тихо развевалась роскошная пальма. Сама келья с готическим сводом и окном была окружена диванами и устлана коврами; она слабо освещалась узким окном и висящею посереди свода лампадою противу наддверной иконы Божией Матери. Трогательные чувства волновали душу мою, когда я остался наедине, в сладком спокойствии, противу святой иконы; дальность от родины, трудность пройденного пути, неверность возврата – я все забыл в этой тишине затворнической лишь близость Иерусалима была ощутительна сердцу моему, бьющемуся радостью. Вид с монастырской террасы был открыт на восток. Все обширное пространство от Рамлы до гор Иудейских, нагроможденных лазурными грудами, было передо мною; я провел тут часть вечера, рассеянно беседуя чрез переводчика с некоторыми посетителями, гражданами Рамлы, арабами и греками, которые скоро были извещены молвою о прибытии европейцев. Позднее я освежил себя роскошью восточной бани и предался покою в сладкой задумчивости о Иерусалиме. Это было накануне вербной субботы; по ослабшим силам я хотел провести этот день в Рамле.
Вставши поутру, я был очень приятно удивлен приездом из Яфы нашего консула г-на Мостраса. Яфа отстоит от Рамлы на расстоянии трех часов езды. Уведомленный о нашем прибытии, г-н Мострас был столько добр и любезен, что немедленно посетил нас и даже привел нам своих лошадей. Иерусалим отстоит от Рамлы на расстоянии девяти полных часов езды; было уже около 11-ти часов; но в эту субботнюю ночь совершается утешительная заутреня ваий; я от души поблагодарил г-на Мостраса и тотчас решил свой отъезд. Я покинул свои вьюки и, обнадеженный добротою лошадей, с восторгом оставил Рамлу в половине двенадцатого часа. Мне оставалось только 7 часов дня. Я отлагаю до возвращения моего в Рамлу некоторые подробности об этом месте, равно как и обстоятельное описание пути от Рамлы до Иерусалима.
Глава VII
Иерусалим
"Да возглаголют вси и да исповедятся Ему во Иерусалиме: Иерусалиме, граде святый. Языцы мнози отдалеча приидут ко имени Господа Бога!"
(Тов 13:8–9, 11)
Священные горы Иудеи отделены от Рамлы обширною равниною; они еще синели вдалеке. Мы летели на резвых конях. Провожавший нас наездник вдруг отделился от нас во весь опор навстречу к завиденным им двум путникам. Выхватя пистолет, он со всего наскоку выстрелил в одного из них пулею и закружился со своим конем, пересекая дорогу. Одетый в монашеское облачение путник, – это был настоятель греческого монастыря в Рамле, – отвечал улыбкою и ласковым движением руки этому приветствию араба, немало удивившему нас. Мы обменялись несколькими словами, поблагодарив настоятеля за найденное в его монастыре гостеприимство, а он звал нас к себе на обратном пути.
Мне казалось, что я стал дышать свободнее, когда мы начали подниматься на торжественные крутизны Иудеи. На первом скате, налево от дороги, видна деревенька Амоас; арабы-христиане называют ее этим именем, принимая ее ошибочно за евангельский Эммаус. Въехав на горы, мы скоро поравнялись с древними развалинами местечка Латрун, где, по преданию, родился распятый одесную Спасителя преступник, которому один вздох отверз двери Рая. С крестным знамением промчались мы мимо, и конечно, не один из нас воскликнул мысленно: "Помяни мя, Господи, во царствии Твоем!"
Ущелья гор делались ежеминутно теснее и живописнее; благовонье роз и незнакомых мне белых цветов разносилось по воздуху; стада паслись по обрывистым скатам. Часа через три пути мы въехали в узкий дефилей самой дикой наружности; он задержал наше стремленье. Горы Иудейские носят на себе отпечаток чего-то необыкновенно вдохновительного. Вскоре несколько ветхих маслин и фиговых дерев обозначили границу земель Рамлы и Иерусалима. Раза два утоляли мы жажду свою и усталых лошадей наших у колодезей. Мы проехали не останавливаясь мимо живописно разбросанного на обрывистой скале местечка Анатот – недавно разбойничье гнездо Абугоша; тут видны готические развалины церкви. Часы быстро летели, и я сгорал нетерпением увидеть Святой город. Горы начали становиться дичее и обнаженнее; но лиловый отлив скал, смешанный с зелеными полосами мхов, приятно оттенял их. Путь в иных местах был едва проходим для лошадей. Поднимаясь с горы на гору, я был в беспрестанном ожидании открыть Иерусалим, но горы все вставали передо мною, переменив прежнюю оттенку свою на красноватую. "Горы окрест его", – сказал Давид, говоря о Иерусалиме. Я начал приходить в уныние, что не увижу Святого города при свете дня; далеко опередил я своих спутников; в самое это время встретился мне прохожий араб – и, конечно, пораженный написанным на лице моем грустным нетерпением, поравнявшись со мною, закричал мне: "бедри! бедри!" (скоро! скоро!). Такое предведенье поразило меня удивлением: я ему сказал все, что я знал по-арабски нежного, за радостное известие. Я поднимался на высоту, – вдруг предстал Иерусалим! Я кинул повода лошади и бросился на землю с сладкими слезами. Я узнал и гору Элеонскую по ее священным маслинам; вздохи стесняли грудь мою.
Спутники мои нагнали меня и также повергнулись на землю. В немом восторге и не сводя глаз с этого священнейшего места земной планеты, мы спускались уже пешком по разметанным камням. Небо было облачно, – покров печали облегал Иерусалим… Вожатый сказал мне, что если мы не сядем на лошадей, то с захождением солнца, близкого уже к горизонту, ворота Иерусалима затворятся; это меня испугало; я боялся, чтоб святыня не скрылась от меня по грехам моим – и я поспешил в лоно Святого Города вкусить полную чашу блаженства, совершив свой обет.
Мы въехали в укрепленные Вифлеемские или Яфские ворота и очень скоро сошли у дверей Патриаршей обители. Это было марта 31 числа. Сын далекого севера, я не менее того вступил в Иерусалим как в свою родину, близкую сердцу моему. Окруженному так долго неверными, радостно было мне среди братий, под кровом икон нашей церкви. Я едва верил, что нахожусь близ Гроба Христова, и поспешал в храм, но двери его, стрегомые мусульманами, были еще заперты. Митрополит пригласил меня идти вместе с ним к заутрене.
Среди тишины темной ночи приступил я в первый раз к величественному преддверию храма Гроба Господня. Обе половины огромных ворот были открыты настеж. Бесчисленные огни свечей блистали перед большими стенными иконами, изображающими снятие со креста и погребение Спасителя. Тотчас при входе, в ложе привратника, увидел я сидящих, поджавши ноги, турок, с трубками во рту и играющих в шахматы. Сердце мое сжалось грустью; толпа расступилась перед нашим янычаром – и в нескольких шагах от нас лежал на помосте камень, одетый желтым мрамором и окруженный большими свечами, – это тот самый, на котором благообразный Иосиф повивал снятое со креста тело Иисуса. "Господи, – сказал я невольно, пав ниц со слезами, – страдания Твои еще не прекратились! Крещенные святым Твоим Именем и искупленные Тобою владеют этим миром, а нечестивые стерегут святилища Твои!" Но христиане не должны смущаться, что такие великие святыни находятся в уничижении языческом. Спаситель мира, подвергнув Себя на земле всем страданиям человеческим, оставил и святыни Свои под теми же законами природы, которым подвергалось Его Божественное тело. В смятении чувств, я не помню, как я дошел до Гроба Спасителя. Тут я дышал свободнее; отдельный придел скрывает погребальный вертеп Господа. Там я пролил слезы покаяния, и первая молитва моя была за давших мне жизнь и за близких сердцу моему. Не могу описывать, – и как выразить восторг, умиление и горесть христианина-грешника у Гроба Спасителя, и наконец на Голгофе у отверстия, где стоял крест, и у расселины распавшейся скалы!
Началась заутреня. Не только что помост Храма был весь закрыт народом, но взглянув наверх, – все приделы, все хоры, все галереи и даже некоторые карнизы имели своих богомольцев или зрителей. Нынешний год – для всех христиан – Пасха падала на тот же день. Зрелище этой необъятной толпы, чьи лица резко изображали представителей всех частей света, поразительно! Глухой шум слитых голосов сначала удивляет и беспокоит европейского христианина, привыкшего к благочестию храмов Божиих; но видя непоколебимое и ничем не развлекаемое благочестие многих истинно духовных лиц – шум этот кажется шумом бурной стихии. Возжжение свечей при процессии ваий вдруг обнаружило несметное число наших единоверцев. Вся процессия направилась с хоругвями и с пальмами в руках от греческого алтаря сквозь Царские двери прямо к Гробу Христову, который находится на противной оконечности храма. С разрешения Церкви те светские лица, которые находятся в алтаре, должны следовать за духовенством чрез Царские двери, чтоб охраниться от толпы; с трудом покорился я этой необходимости, но впереди священного хода шел мусульманский привратник храма и с криком разгонял бичом напирающую толпу. Вот как изображено смиренное шествие Искупителя в Иерусалиме! Я утешал себя зрелищем усердия богомольцев; многие с вершин карнизов или колонн простирали руки, а матери – своих младенцев, чтобы коснуться краев развевающихся хоругвей. Эта картина была достойна Иерусалима!