- А теперь тебе, значит, нужно дурочку, чтоб не умела говорить и не приставала, - сказала Клара. - Такую нужно, чтоб переспал с ней и забыл, верно? И ты знаешь: когда бы ни приехал, тебе всегда рады, так какого еще черта? Она-то тебя враз выгнала.
- Неправда.
- Хороши муж с женой, черт возьми!
- Не надо так сердиться, Клара.
- А я не сержусь.
- Допивай-ка свое пиво.
- Не хочу. С души воротит.
Лучше вот так держаться, грубить, это его немножко смешит. Она не решалась подолгу смотреть ему в лицо. Все равно как смотреть на огонь, на ослепительно яркий свет: миг - и посередине всплывет темное пятно, и тогда уже вовсе ничего не увидишь.
- Так вот, я ее оставил, вернулся в Штаты и пошел добровольцем в армию. Был в Англии, потом во Франции. Когда-нибудь я тебе расскажу, что там случилось.
- И ты все время там был?
- Два года.
- В армии? Это правда?
- Ну конечно.
- А я ничего не знала… Вдруг бы тебя убили?
Лаури невесело засмеялся:
- Кое-кого из нас и убили.
- Но тебе же нельзя умереть, Лаури. Как же… вдруг бы ты…
Ей не хватило слов. Это так близко, так страшно: вот он, Лаури, и он может умереть, а сам этого, пожалуй, просто не понимает. Он взял у нее из рук бутылку, отставил, притянул Клару к себе на колени.
- Так ты бы за меня тревожилась, лапочка?
- Да, Лаури.
- И ты не получала того письма?
- Нет. Не получала.
- А скучала обо мне?
- Да.
- Хотелось тебе, чтоб я был тут, с тобой?
- Да.
- А как же Ревир?
- Он меня любил, он обо мне заботился…
- А ты его любишь? Или хоть любила?
- Не знаю.
- Тяжело это было, что родился ребенок, а ты не замужем?
- Нет. Я про это и не думала.
- И не огорчалась?
- Нет.
- Так ты что же, хотела ребенка?
- Ясно, хотела.
Лаури откинул волосы у нее со лба, пригладил ладонью. Посмотрел на нее так, словно она не рядом, а где-то далеко. Помолчал минуту, спросил:
- Может, это мой малыш, а?
Губы ее дрогнули от неожиданности.
- Нет.
- Похож он на Ревира?
- Больше на меня.
- Я когда-то знал Ревира, - сказал Лаури. - Я тебе об этом не рассказывал, но мои родители были вроде твоих, только отец сам нанимался батрачить. Переходил с фермы на ферму, и отовсюду его выгоняли. Под конец он сбежал, а нас бросил, и мать отвезла нас, ребят, к своей матери. Мне тогда было четырнадцать. Одно время отец работал у Ревира… Я тебе раньше не говорил.
- А я думала…
- Мы с тобой одной породы, только я поездил по свету, старался кое-что понять и даже нарвался на пулю, а ты осела на одном месте и получила все, чего хотела. И цветы у тебя очень славные, лапочка, - Лаури поцеловал ее. - Просто сказать не могу, как они мне нравятся. И дом нравится. Если бы мне раньше не сказали, чей это дом…
- Лаури, а я думала… я думала, твои родные…
- Просто подонки, лапочка, самая последняя голытьба.
- Да ведь у тебя машина была хорошая и денег вдоволь…
- Я помогал одному типу возить контрабандой виски. Родных тогда уже никого не осталось.
- Ты возил виски? Вот оно что! - Клара не сдержалась, в голосе ее прозвучало удивление и разочарование.
- Потом я это бросил, затеял одно дело в Мексике. У меня было несколько тысяч долларов, я их взял у того мерзавца, на которого работал, и затеял одно дело… настоящее дело… и ничего не вышло. Слишком я мало знал. Вот тогда я ее встретил…
- Жену свою.
- Она вроде как бродяжничала, но все-таки она еще и учительница, могла сказать - вот, есть у меня занятие. Родные все подсылали к ней разных людей, хотели вернуть ее домой - она тогда жила со мной, может, и замуж за меня вышла им назло, чтоб отстали. Она мне говорила, что я только сам себя обманываю, жизнь у меня дурацкая: гоняю по свету, а ни к чему не пришел… Она права, конечно, ну и к черту.
- Ничего она не права…
- К черту.
- Ты сказал, в тебя стреляли?
- Ничего страшного, вот тут ногу прострелили.
Клара тронула его ногу выше колена.
- Зажило?
- Теперь уже зажило.
- А очень больно было?
- Не знаю…
- Ох, господи, Лаури…
- Что такое?
- Ты был на войне, и всякое такое, тебя ранило… а я ничего не знала…
- Мало ли народу ранило. В людей и сейчас стреляют, в эту самую минуту. Или бомбят, в куски разносят - еще того лучше. Не желаю об этом говорить.
- Ты лежал в больнице?
Губы Лаури дернулись, будто ему надо было отведать какой-то гадости, и Клара не стала добиваться ответа. Он молчал. Она не рассердилась. Спросила:
- Удивился ты, когда узнал про меня?
- Нет. Хотя, пожалуй, удивился.
- А что ты думал?
- Думал, ты уже уехала отсюда. Или, может, вышла замуж.
- Я все равно что замужем.
- Ну, не совсем.
- У меня ребенок.
- Ревир не живет с тобой под одной крышей, лапочка. Часто он приезжает?
- Как сможет.
- У него сейчас дел невпроворот. Как ты думаешь, сколько он и его родные зарабатывают на войне?
- Ничего я не знаю. Он про это не говорит.
- Я слыхал, он наживается на войне. Почему бы и нет? Вся окрестная голытьба и разные простофили из самой что ни на есть глухомани, кого не отправили за океан помирать на фронте, - все сейчас надрываются на фабриках и зарабатывают прорву денег. Это им так кажется, что прорву. А твой приятель - пайщик в таких фирмах.
- Он никогда не говорит…
- А чего ради говорить? Когда он к тебе приходит, он все это выкидывает из головы. Но я узнал тебя первый, я привез тебя в эти места. Два года я думал о тебе. Я даже не думал о ней… о жене… думал только о тебе.
- Правда?
- Я все время о тебе думал. Думал - если вернусь и если меня выпустят…
- Как это?
- Ну, если я из всего выпутаюсь, прямиком еду сюда, забираю тебя, и мы куда-нибудь уедем. Даже если ты уже замужем, все равно заберу тебя и женюсь.
- Женишься на мне?
- Я вот что надумал: поеду в Канаду, в Британскую Колумбию. Там сейчас дают землю все равно что задаром. Тысячи акров. У меня есть немного денег, мы все бросим и уедем, заведем ферму, я опять научусь работать на земле…
- Лаури, ты спятил…
- Почему это я спятил?
- Не знаю, просто… я…
- Чего ты испугалась?
Клара оттолкнулась от него, встала. У нее застучали зубы; кажется, воздух - и тот сейчас разобьется вдребезги, как стеклянный.
- Не хочу я про это слушать, - сказала она. Закрыла глаза, медленно покачала головой. - Не говори мне ничего. Мне самой страшно, что я могу натворить. Разве можно менять?.. Один раз на заправочной станции я видела парня, он был похож на тебя…
- И что же?
- Из-за него я опять стала думать о тебе.
Лаури поднялся.
- Лапочка, здесь очень красиво. И этот старый дом хорош. И вид из окна… вон те деревья… все красиво. У нас будет все в точности такое же в Канаде, наше собственное.
- Нет, Лаури…
- Ты сама не знаешь, что у тебя тут, как это красиво, - сказал он. - Ты не понимаешь. Там, в Европе, я все время думал о тебе, Клара. О чем бы ни пробовал думать, главнее всего была ты. Я вспоминал, как тогда было на побережье, и в тот день у реки… и какая ты была милая, ласковая… Ни одна женщина не была со мной так ласкова, как ты, Клара. Теперь я это понимаю.
Клара прошла в кухню, остановилась у двери, услыхала за собой шаги Лаури. Беспокойно стала царапать москитную сетку, доставая ногтями застрявшие там крохотные комочки то ли грязи, то ли ржавчины. У ограды, что отделяла фруктовый сад от заброшенного пастбища, копался в земле Кречет - рыл какую-то ямку.
- Кречет! - окликнула Клара. - Ты что делаешь?
Мальчуган оглянулся.
- А вот, - сказал он.
Его звонкий голосок почему-то удивил Клару. Малыш поднял лопату. Постоял минуту, поглядел на мать, на стоявшего за нею Лаури и застенчиво отвернулся.
- Ну а если это твой сын, тогда что? - сказала Клара.
- Неважно, если и не мой, пускай будет с нами, - сказал Лаури. Такой ответ должен бы ее обрадовать, но почему-то не обрадовал; ей хотелось чего-то другого. Мне уже тридцать два, - продолжал Лаури. - Тридцать мне исполнилось там, на фронте, и я думал, до этого уже не доживу. А теперь я вернулся и, может, сумею обо всем этом забыть, если только удастся начать новую жизнь.
Клара смотрела на него во все глаза. Она ничего не поняла.
- Боишься, что он сюда нагрянет? - спросил Лаури.
- Нет.
- О чем же ты беспокоишься?
Клара протиснулась мимо него.
- Надо приготовить ужин, - сказала она.
- Бог с ним, с ужином.
- Тебе ж надо поесть, и Кречету…
- Бог с ним со всем. Пойдем-ка.
- Лаури, я не могу.
- Пойдем.
Клара несчастными глазами уставилась в пол. Она была как выжатый лимон - ушла, иссякла вся ее сила и вся ненависть, благодаря которой Лаури так долго был с нею, словно и не уезжал. Так вот оно что, она только и жила этой ненавистью, только ею и держалась! А теперь, когда он и правда здесь, перед нею, даже не вспомнить, за что же она его ненавидела.
- Подлец ты, - прошептала она. - Нагрянул, как с неба свалился… ах ты…
- Дай-ка я тебя успокою, - сказал Лаури.
Клара подняла глаза - он улыбался той самой, незабываемой улыбкой.
- А малыш все играет во дворе, - сказал Лаури. Он приподнялся на постели и глядел в окно. Клара лежала неподвижно и смотрела, как плавно, мягко изогнулась его спина. - Всякий другой лез бы сюда, приставал, а он - нет. Как это он все понимает?
- Смекалистый, в отца.
- Почему он такой тихий?
- Он не тихий. Он тебя испугался.
- С чего ему меня пугаться?
- Заявился чужой человек откуда ни возьмись, пришел задворками… Я и сама испугалась.
- И сейчас боишься?
Хотелось сказать сердито - да, она всегда будет его бояться, ничего она против него не может, такая у него над ней власть, и это страшно… Но она смолчала, лежала не шевелясь. Влажные от пота волосы спутались, разметались по подушке. Чувство такое, словно вся она запачканная, избитая.
- Прости, если я… расстроил тебя, - мягко сказал Лаури.
Он опять прижался к ней, уткнулся в нее лицом, и Клара ощутила, какой слабой может быть человеческая плоть, даже плоть мужчины, как непрочно держится она на костях; вдруг бы это тело было расстреляно, разорвано в куски, что тогда? Вдруг бы пули, что свистели вокруг Лаури во тьме, где-то там, в Европе, на другом краю земли, не миновали его, а вонзились в его тело, что тогда? Он бы не вернулся, больше не обнял бы ее. Только тело Лаури ей и дается, только его она и может увидать и коснуться, а оно гнило бы сейчас где-нибудь во рву, и она бы даже не знала, как называется то место, даже вообразить бы его не могла, не хватило бы сил и уменья… что тогда? Она погладила его по спине, ладонь стала мокрая от пота. Вот только это ей и остается. Какие они оба слабые - и она, и Лаури; страшная сила, что скрыта в его теле, в крепких, мускулистых ногах, обернулась слабостью - и не той слабостью, какая бывает перед сном, а тяжкой, сродни самой смерти, словно их тела, еще вздрагивая от недавней неистовой страсти, погрузились в океан пота, на самое дно. Кажется, где-то глубоко в ее теле жестоко разбередили тайную рану - и ушли, иссякли все ее силы, и опять она беспомощна.
- Вот скажу Ревиру, что мы уезжаем, а он что скажет?
- У него есть жена.
- Но он меня любит, - прошептала Клара. - Он хочет на мне жениться.
- Черт с ним.
- Он меня любит.
- Плевать я хотел на чью-то там любовь.
- Он и Кречета любит…
- Опять же наплевать.
- А вдруг я тебе надоем и ты опять меня бросишь?
- Этого не будет.
- Почем ты знаешь?
- Знаю.
Они снова замолкли. Клара прислушивалась к дыханию Лаури, ощущала его дыхание на своей коже. Сказала сонно:
- Но ведь ты… Лаури, ведь с тобой никогда не угадаешь. Взбредет тебе что-то в голову, незнамо откуда, как во сне, и сразу тебе вынь да положь, а как получил свое, сразу надоело. И с людьми так, и если куда поехать, чем заняться. Сколько можешь на свете увидать и потрогать, то все твое, у тебя мир большой. А вдруг я из него вывалюсь, толкнет меня - и упаду через край. Тогда как?
- Не говори глупостей, Клара.
- И малыш тоже. Вдруг все про него позабудут. Ты всегда так спешишь…
- Нет.
- Я уже не маленькая, Лаури. Мне страшно, ты теперь со мной такое можешь сделать…
- Я всегда о тебе заботился, детка.
- О господи!
- Просто ты хотела получить от меня больше, чем я хотел дать.
Клара села на постели. Неохота было смотреть на Лаури. Как будто оба они преступники, оба - слабые, друг друга подозревают, и вовсе им не хорошо друг с другом, как было ей хорошо с тем малым с заправочной станции… он-то был не Лаури, а она все-таки чувствовала в себе Лаури. Жара, духота невозможная. Клара всегда любила эту спальню, а теперь комната будто чужая. Будто не только Лаури здесь нет места, но и ей тоже.
Она вновь дала себя обнять. А память шарахнулась в прошлое, к другим его объятьям, и еще дальше, к той ночи во Флориде, много лет назад, когда он взял мочалку и принялся ее отмывать, отделывать на свой лад, а то она, видите ли, была для него плоха. Или, может, она не права, может, несправедливо судить его за это?.. Вспомнился тот, тогдашний Лаури и она сама - будто это было не ее тело, она тогда будто смотрела на себя со стороны. Лаури все тот же, и ее все так же отчаянно тянет к нему; быть с ним вот так - чего ей это стоило, каких неистовых усилий, и вот родилось это зернышко, любовь, которая останется в ней навсегда. Вовек не вырваться из его власти. И все равно сейчас она ему скажет совсем другое.
- Нет, пожалуй, я с тобой не поеду, - сказала она.
- Что?
- Я не еду.
Кончиками пальцев он тронул ее лоб - очень вышло странно. Лицо ошеломленное. Клара закрыла глаза, чтобы не видеть его таким. Ей стало тошно.
- Ты не едешь со мной? - переспросил Лаури.
Клара поднялась с постели, накинула халат. Ситцевый розовый халатишко, мятый и не очень-то чистый. Подошла к окну, выглянула. Лаури не шелохнулся. Немного погодя она обернулась, поглядела на него через плечо, прищурилась - вдруг увидит такое, чего видеть совсем не хочется. Лаури пристально смотрел на нее, легонько постукивая пальцами по зубам.
- Передумала? - спросил он.
- А я никогда по-другому и не думала.
И Клара опустила голову Волосы томно, лениво колыхались, закрывая лицо. Наверно, она сейчас похожа на одну женщину на картине, той ничего не приходилось решать самой, ни о чем не надо было думать, у той все решилось просто: какой-то художник выбрал из всей ее долгой и сложной жизни одну только минуту, в эту минуту ее и нарисовал, а потом хоть пропади она пропадом - кому какое дело.
- Ты хочешь всю свою жизнь дожидаться, пока умрет другая женщина?
- Надо будет - подожду.
- И твой сын это понимает?
- А я не знаю, что он понимает. Он еще маленький.
- Может быть, он понимает больше, чем ты думаешь.
- Может быть.
- Ну а Ревир? Вдруг ему скажут, что я приезжал?
- Уж не ты ли ему скажешь?
- Допустим, я.
- Валяй говори, раз тебе так хочется.
- Допустим, я ему расскажу и о том, что было раньше. Четыре года назад.
- Валяй рассказывай.
- И тебе все равно?
Клара опустила глаза.
- Ты ему не расскажешь, Лаури.
- Почему бы и нет?
- Потому что не расскажешь. Ты так не сделаешь.
Оба помолчали. Клара подняла глаза, встретилась взглядом с Лаури, он смотрел прищурясь.
- Почему это я так не сделаю? - спросил он.
- Потому что знаешь - я тебя люблю. Не станешь ты мне вредить, на что это тебе.
- А если ты меня любишь, какого черта…
- Я теперь не такая, как была! - сказала Клара. - Я стала другая… я взрослая, у меня ребенок… у меня вон сколько времени было, я сколько обо всем думала…
- Клара…
- У тебя много всякого, о чем ты думаешь, а я ничего этого не понимаю, - сказала Клара. Она говорила тихо, спокойно, очень старалась, чтоб голос не сорвался на крик. - Мне за тобой не угнаться. Потому тебе и надо было другую женщину, и ты опять захочешь другую…
- Если дело в этом…
- Нет, не в этом. Я все равно бы с тобой поехала.
Несколько лет назад поехала бы, не побоялась… черта с два я тогда боялась. А теперь все по-другому.
- Клара, ты бы могла так мне помочь, если б захотела.
- Ничего я не могу тебе помочь.
Лаури тяжело дышал.
- Мне худо было не только оттого, что меня ранило, тут еще другое, - сказал он. У него кривились, дергались губы, так трудно было ему об этом говорить. - Одно время я болел. Лежал в больнице в Вашингтоне. Пришлось им меня усмирять… очень они старались привести меня в чувство…
- Господи… - прошептала Клара.
- Я не хочу к этому возвращаться, понимаешь, думать об этом не хочу, - резко сказал Лаури. - Там, в Канаде, мы можем все начать сызнова, и малыш тоже, он так мал, ничего не смыслит… и у нас будут еще дети…
- Лаури…
- Не могу я ничего понять. Непонятная жизнь. Лаури закрыл глаза, крепко зажмурился, словно чтоб не видеть чего-то, что летает вокруг, метит в него. - Я не про то, что здесь. Здесь все спокойно. Вон сад у тебя… Все остается на месте. А там… не успеешь оглядеться, разобраться, все уже перевернулось. Как понять, что сам делаешь? Что творится вокруг? Не могу я так жить.
- Лаури, послушай.
- Не могу я так жить. Это меня угробит.
- Лаури, я никак не могу с тобой поехать.
Он минуту помолчал.
- Ладно, - сказал он.
Клара вышла на кухню и стала его ждать. На крыльцо поднялся Кречет - наверно, заметил ее. Тоненький, робкий, лицом вылитый отец, а волосы Кларины, он стоял на крыльце и смотрел в кухню такими глазами, словно время разверзлось перед ним как пропасть, словно он по-настоящему еще не родился. Так он стоял и робко ждал. Клара посмотрела на него как на чужого. Между нею и Лаури только одна преграда - этот малыш: не будь его, она бы наскоро собрала кой-какие вещички, они вдвоем добежали бы до машины Лаури, машина рванула бы с места - и кончено. А что там дальше - Канада, не Канада, будут еще дети, нет ли - плевать она на все хотела!
Но вот он, мальчонка, стоит и смотрит на нее. И Клара сказала:
- Иди в дом, Кречет, сейчас дам поужинать.
Мальчик замялся.
- Тот человек уезжает, - сказала Клара.
Сын вошел. Не забыл притворить за собой дверь осторожно, без стука. Осторожно, почти хитро обвел глазами кухню, будто высматривал - может, что не на месте? Клара небрежно погладила его по голове, тяжело уронила руку ему на плечо. Мальчик слегка поморщился, но смолчал. Оба ждали, чтобы к ним вышел Лаури.
- Хороших ямок накопал? - спросила Клара. - Помогал тебе Пират?
Сын покачал головой - нет, мол. В кухню вошел Лаури.