Перл обернулась, поглядела на мужа. Под глазами у нее темнела грязь, и расходящиеся лучики морщин тоже обведены грязью. Карлтон не раз замечал: люди смотрят на нее с удивлением, уж очень странные у нее глаза - совсем детские, а вокруг морщинки. Кожа ее от солнца становится все смуглее, но под загаром - бледная, бескровная. Где-то в глубине, в тайниках этого лица, под сеткой сухих морщин и слепого, ко всему равнодушного спокойствия, прячется та девочка, что смеется на старой фотографии.
- Ухожу, скоро вернусь, - сказал Карлтон. Он был бы рад избежать взгляда Перл, но не мог, глаза ее притягивали, как притягивают прохожих глаза манекенов в витринах. - Клара вымоет посуду.
- Я вымою, - сказала Клара.
Перл пощупала языком в зубах, запустила в рот три пальца и вытащила то, что там застряло.
- Будь умницей, малышка, - сказал Карлтон, протискиваясь мимо Клары.
Уже начинало смеркаться. При виде заходящего солнца он оживился. Он чувствовал - даже в мышцах ног появилась живость.
Он шагал через поселок для сезонников. Этот поселок был лучше предыдущего, там приходилось жить в палатках. В дождь палатки набухали от воды и валились наземь. И все насквозь пропиталось грязью. А тут дощатые лачуги крыты толем, чего еще желать - жарко, но не мокро. К жаре все уже привыкли, притерпелись. На днях человек в белой рубашке, обливаясь потом и беспокойно поеживаясь, донимал Карлтона вопросами - как он работал все лето, да сколько заработал, да сколько у него детей, и откуда он родом, и как может работать в такую жару… сукин сын, во все совал свой нос, и все над ним насмехались. Но Карлтон вдруг сообразил - а ведь жара ему больше не мешает. Солнечные дни даже приятней пасмурных, ведь в дождь лишаешься заработка; лучше всего, когда небо высокое и лишь слегка затянуто полупрозрачной пеленой облаков, но облакам доверять нельзя. Все это Карлтон презрительно растолковал человеку в белой рубашке, а тот что-то помечал в записной книжке с черно-белыми разводами на переплете. Этот сукин сын будто повернул выключатель у него в мозгу - и потом он никак не мог перестать думать. Столько задано было вопросов, и Карлтону вдруг пришло в голову - а ведь есть люди, которые понятия не имеют, как на это отвечать, они не делают того, что делает он. Тысячи, миллионы людей не нанимаются сезонниками, не ползают на коленях по земле, снимая поспевшие бобы, клубнику, помидоры, салат…
В проходе между лачугами послышались вопли. Оказалось, только ребятня, ничего интересного, и Карлтон прошел через ребячью толпу. Он заметил, как они следят за ним - даже самый старший мальчишка смотрел опасливо, как собачонка. И Карлтону почему-то захотелось на ходу ткнуть его кулаком в грудь. Но он прошел сквозь толпу, и они молча выжидали, и только за его спиной драка возобновилась. Всего за несколько дней перед тем Карлтон сам участвовал в настоящей драке и едва не убил стервеца, из-за которого все началось. Это случилось не в поле, а за сараями, где разгружали корзины, и старшой узнал только после. Впрочем, ничего особенного не произошло. У того парня, стервеца откуда-то из восточных штатов, вылетели два зуба - не велика беда. Карлтон вполне мог его и убить. Пришлось взять себя в руки. Чудовищная жажда вдруг одолела его, внутри стало жарко и сухо - во рту, в желудке, его душило, пришлось включить рассудок, включить на полную мощность, точно сирену тревоги, вопящую по радио, - чтоб сдержаться, не пинать больше в лицо поверженного противника.
Был у него когда-то приятель, Рыжий, и этот Рыжий кого-то убил. Вышло это по ошибке, он убил какого-то городского, и оттуда явилась полиция, Рыжего арестовали, а вся артель собралась и уехала, и только Рыжего не было с ними в грузовике. Года два спустя в Южной Каролине кто-то рассказал Карлтону, что Рыжий на этом и впрямь сломал себе шею, тут уж не до шуток. Вот почему Карлтон перестал пинать мальчишку в лицо, только и выбил ему два паршивых зуба - велика важность!
Карлтон мимоходом поглядел на лачугу своего приятеля Рейфа, рослая и полная жена Рейфа кормила грудью младенца. Она хотела было застегнуть кофту, но только чуть прикрыла грудь рукой, ладонью наружу, и улыбнулась.
- Можно и мне нынче вечером с вами? - спросила она.
- А, это Уолпол?
Из двери выглянул Рейф. У него была какая-то странная угловатая голова, темно-каштановые волосы - редкие и всегда влажные, даже удивительно вспоминать, что ему только двадцать восемь.
- Можно и мне нынче вечером с вами? - повторила жена Рейфа.
- Ну, у нас свои планы, - усмехнулся Карлтон и по-свойски ступил на порог. Толстая Элен, жена Рейфа, прикидывалась пугливой, но, как на всех женщин, порой на нее находило, и она точно с цепи срывалась; Карлтон и на себе это однажды испытал. - Может, и у тебя есть свой интерес, а? Только и ждешь, чтоб Рейф убрался из дому?
Она взвизгнула, замахнулась. Карлтон пригнулся, будто со страху, в груди стало легко и весело. Вот всегда бы так - пересмеиваться, болтать о чем попало. Спятил он, что ли, когда жалел, что рабочий день кончился? Для таких мыслей надо спятить. Вот оно, самое лучшее время: с работой на сегодня покончено, вонючая лачуга и полоумная жена остались позади. То все само по себе, а он сам по себе. Когда Карлтон уходил из дому к обыкновенным людям, вроде Рейфа с женой, он никак не мог понять - отчего же назавтра, дома или за работой в поле, он никогда не вспоминает, как ему было с ними хорошо. А вместо этого опять и опять уносится мыслями "домой", на многие годы в прошлое.
- Ну, как Перл, все так же или получше? - спросила Элен, и углы ее рта опустились.
Карлтон пожал плечами.
- Она миленькая, очень даже миленькая, - печально сказала Элен. - Рейф тоже не отказался бы от такой белокуренькой, да только ему досталась я, ха-ха. Верно я говорю?
- "Ха-ха" - это верно, - сказал Рейф.
Он шагнул за порог и огляделся, будто взглядом смерил все вокруг. Пол лачуги приподнят был над землей примерно на полфута: она стояла на цементных плитах, как на подпорках. Под полом и перед дверью раскидан был всякий мусор и тряпье.
- Рейф любит весело провести времечко, ну и пожалуйста, я не против, - громко сказала Элен. Высунулась из дверей и крикнула им вдогонку: - Знаю я, что за народ вы, мужчины! Я никому не в осуждение. Рейф и я - мы…
- Хватит болтать! - крикнул Рейф через плечо.
И они вдвоем зашагали к шоссе. Карлтон ненароком оглянулся и увидел - позади, за деревом, пробежала Клара.
- Эй, Клара! - закричал он. - Домой сейчас же! Ты что, хочешь, чтоб я тебе всыпал? Вот я тебя!
- Разве это Клара? - спросил Рейф.
Карлтон ждал. Через минуту девочка выглянула из-за дерева.
- Иди домой, - сказал он уже не так сердито.
Она опять спряталась за дерево, чуть помедлила, потом побежала назад к их лачуге.
- Смазливая мордашка, - заметил Рейф.
- Тут недавно какой-то черномазый щенок к ней приставал, - сказал Карлтон.
Рейф начал браниться - шипящим голосом, на одной ноте нанизывал ругательство за ругательством, не то было бы неучтиво по отношению к собеседнику.
- Если кого пристукну, пускай пеняют на себя, - сказал Карлтон. - Две семьи черномазых, да и мексикашки не лучше. - Голос его помолодел, окреп. В груди всколыхнулась мрачная радость, будто отрадный свежий ветер, нарастала какая-то сила - все больше, неотвратимей, хватит на обоих. После долгого дня работы они оба в этом нуждались. - Мне плевать, что они живут на отшибе, под горкой, скажем, или вниз по ручью, все равно они в нашем поселке, да еще задевают наших ребятишек, а мы что ж, так и будем сидеть сложа руки?
- Черта с два я буду сидеть сложа руки, - сказал Рейф.
- Вот, гляди. - Карлтон вытащил из кармана склад ной нож, раскрыл его. Рейф все это видел не раз, но прикинулся удивленным. - Видал штучку?
- Лучше никому не показывай.
- Плевал я на всех.
- Ну, знаешь…
- Уж я-то умею с ним обращаться. Дождутся они у меня.
И Карлтон сложил нож, ему хотелось, чтоб его оружие сухо, резко щелкнуло. Однако нож закрылся беззвучно. Лезвие заржавело. Карлтон вспомнил, как однажды нашел этот нож на полу в автобусе. Наклонился завязать башмак - и увидел в пыли нож, он сразу бросился в глаза, и Карлтон понял: это подарок судьбы.
- Без него я ни шагу, - сказал Карлтон.
Он выпятил подбородок, приподнял нож на ладони, оглядел - кажется, вся его скрытая злая сила до поры затаилась в остром лезвии, упрятанном в перламутровой рукоятке, и только ждет своего часа.
Рейф что-то промычал в знак согласия. Только что в поселке сезонников, где вокруг роилась детвора, они оба выглядели молодыми людьми совсем иного склада. А сейчас шагают посреди дороги, заложив руки в карманы, чтоб придать себе важности, и весь облик их переменился: и колючий, искоса взгляд Карлтона, настороженно поджатые губы, воинственно выставленные локти, словно вызов всему свету, и какое-то мягкое упрямство в большом гибком теле Рейфа, в каждом его движении - все это делало их особенными, не подходящими ко всему, что вокруг, будто вот сейчас их высветят фары летящей издали машины. Они шли широким, быстрым шагом. А вокруг тишина, только подает голос всякая насекомая мелочь, трепыхнется изредка птица, где-то лают собаки. Карлтон не прислушивался к этой тишине, от нее ему становилось беспокойно. Иной раз поздно ночью, когда весь поселок наконец затихал и только к нему никак не шел сон, он начинал шептать про себя имена: сперва имена родителей, братьев и сестер, потом перебирал всю дальнюю родню, потом соседей, потом тех, что жили подальше, всех, кого отделяли от него многие годы и сотни миль, и сам изумлялся, как много лет прожил он на земле. Переберет по именам всех и каждого, определит свое место среди них - и лишь после этого удается уснуть.
Городишко был не бог весть какой, а все-таки не чета поселку сезонников. Он начинался за поворотом дороги. Вдруг перед глазами речка, она делится на два рукава, и над нею открытый мост, и лесопилка, и редкие домишки, вокруг которых бродят куры. А затем и самый город: несколько длинных зданий с ложными колоннами и лепкой по фасаду. И через дорогу угольный склад. Когда Карлтон впервые увидел этот городок из окна автобуса, что вез их в поселок, стояла полуденная жара, и все вокруг было пусто, как вымерло; а сейчас полно машин и повсюду народ. Карлтон и Рейф ускорили шаг. Впереди идут какие-то мальчишки. Остановились на мосту, кидают камни в воду. Где-то подальше - музыка; едва Карлтон ее заслышал, слюнки потекли, словно с голоду: оказывается, он до смерти изголодался вот по такой музыке, по мальчишкам, что кидают камешки в воду.
В кабачке они увидели еще нескольких сезонников из своего поселка, но в большинстве народ был чужой. Под навесом просторно, а все равно жара, духота; в задней половине пол не дощатый, а просто земляной, плотно убитый множеством ног. Жужжат мухи и москиты. Под одним столиком спит большой косматый пес. У Карлтона сладко защипало глаза, так густо и так приятно пахнуло в лицо человеческой плотью, пивом, едой, табачным дымом. И он и Рейф вдруг оробели и подошли к знакомым. Заговорили громко, стараясь перекричать общий гомон. Заспорили: этот городишко еще хуже предыдущего. Нет, лучше. Двое из их собеседников были иностранцы, ну и выговор же у них - тошно слушать! И то и дело сбиваются на свой язык, непривычный, свистящий, у Карлтона даже сердце заколотилось от омерзения. Рейф потянулся из-за спины Карлтона заплатить буфетчику, тот исподлобья поглядел на Карлтона, избегая встретиться с ним взглядом. Карлтон пил пиво и думал об отложенных за неделю деньгах: на сегодня хватит; можно обо всем позабыть. Ровно ни о чем не думать. Москит впился ему в щеку. Какая-то компания, не глядя, протискивалась мимо, Карлтон и его собеседники замолчали. У тех, чужих, пот катится по лицам, рубахи на спинах пропотели и руки по локоть черные от грязи. Но они задаются перед Карлтоном и его товарищами. Это сразу видно. У одного на голове ковбойская широкополая шляпа - экий вид дурацкий! Карлтону захотелось ткнуть пальцем и захохотать. Шляпа светлая, кремовая, и сидит на самой макушке, того и гляди, ее кто-нибудь собьет.
- Глянь-ка на этого сукина сына, - шепнул Карлтон Рейфу.
Рейф согласно хмыкнул. Карлтон почесал щеку, она зудела. Взял еще кружку пива, пена пошла через край, по пальцам потекло. Хотелось сказать тем двоим - они теперь о чем-то спорили на своем чудном языке, - откуда они такие взялись, убирались бы лучше восвояси или хоть заткнулись, что ли. Другие тоже на них смотрели. Женщина с длинными черными волосами обернулась, прислушалась - непонятная, уродская речь! - и растянула губы в усмешке.
- Не умеют говорить по-людски, так заткнулись бы. Убирались бы, откуда пришли, - сказал Карлтон.
Он сделал вид, будто его толкнули, и сам подтолкнул одного из тех двоих. Тот был мал ростом, сутул - плечи давно пригнула работа; часто мигающие глазки глядели настороженно, казалось, вот-вот он присядет на корточки и подхватит что-то с земли. Карлтон понятия не имел, откуда он родом - может, откуда-то из Европы, но уж наверняка в той стране все объясняются на своем паршивом языке такой же мерзкой нетерпеливой скороговоркой, и у всех такие же редкие маслянистые волосы, и все они мигают и щурятся, будто не понимают, что делается вокруг.
Карлтон опять и опять подталкивал плечом неприятного ему человека, и тот шагнул в сторону. Ему было лет сорок. Второй, повыше ростом, все кричал на кого-то. Карлтон не мог разобрать, кричит он весело или со злостью. Он снова закричал по-своему - Карлтона даже перекосило, - и ему ответил мальчонка в грязной нижней рубахе. Кругом заулыбались, забавно было смотреть, как ходят ходуном мальчонкины ребра под расстегнутой рубахой.
- Вон отсюда! Убирайся!
Это кричала женщина за стойкой, прямые влажные пряди поминутно падали ей на лоб, она сердито их отбрасывала.
- Маленьким тут не место. Выставьте его вон!
Кто-то ударил мальчонку по плечу. Его отец подался вперед, лицо у него стало испуганное и хитрое.
- А? Что такое?
- Выведите его отсюда.
- Чего?
- Не положено. Такой закон.
- Закон?
Лицо у этого человека было хмурое, озабоченное, но и чем-то подозрительное - уж Карлтон-то в этих вещах разбирался! Видал он, какие женщины бывают у таких мужчин - большие, медлительные, толстые, не обхватишь, глаза темные, а кожа сальная. Вот, к примеру, мексиканки, встречал он таких: улыбнется, раз - и улыбки как не бывало, и неизвестно, чего от нее ждать. Нет, таким доверять нельзя.
- Эй, ты! По-английски понимаешь? - спросил кто-то. Один из парней, которые только что вошли. Карлтон испуганно уставился на него. - Понимаешь, что-ли?" Растолкуй своим приятелям.
- Они мне не приятели! - в бешенстве огрызнулся Карлтон.
- Все вы из одного поселка…
- Они мне не приятели…
Парень был моложе Карлтона, почти мальчишка. Впалые щеки, нечистая кожа… вот оно, подумал Карлтон, наконец-то! Он только этого и ждал. С кем бы подраться. Кого бы прикончить.
- Этот - американец, - сказал кто-то.
- Вот… вот тоже маленький, - сказал отец того, в нижней рубашке. И показал на малыша лет четырех, который копошился у дальнего конца стойки.
- У него тут мать работает, - сказала женщина за стойкой.
- И вон там…
- Эта? Она уже не маленькая.
На них глазели. У мальчика глаза стали колючие, как у звереныша, застигнутого в кустах. Отец пожал плечами и засмеялся, пытаясь обратить все в шутку.
- Они просто смеются, - сказал он.
- Не положено, черт тебя дери! - прошипел Карлтон.
- Как вы сказали?
Карлтон сильно пихнул его локтем в бок. Он не знал, куда деваться от сраму, и тем сильней злился.
- Да что я сделал? - воскликнул тот.
- Болван, сволочь проклятая! - сквозь зубы процедил Карлтон.
Тот, который был пониже ростом, шагнул было к нему, но тут что-то произошло; мгновение полной тишины, оба медлят в нерешительности - и все кончилось. Карлтона прошиб пот.
Оба иностранца с мальчиком вышли.
- Вонючки. Жрут помои и воняют, - громко сказал Карлтон.
- Они улиток едят, а может, червей или вроде того. - Рейф словно бы отвечал Карлтону, но говорил он для всех, кто был вокруг. - Там, у себя дома, всякую дрянь едят.
- Не лучше мексикашек, - сказал Карлтон.
Слева от него люди уже не напирали. Отворачивались, Отходили. Их внимание, которое казалось таким унизительным, в то же время подхлестывало, и теперь Карлтону его не хватало. Он вытащил из кармана тряпицу, развернул: два отложенных доллара.
Они с Рейфом пили виски. Говорили все громче и громче, порой хлопали друг друга по плечу. Казалось, им надо сказать друг другу что-то очень важное, но они не находят слов. Две молоденькие девчонки в ярких фасонистых платьях пробовали с ними заговорить, но Карлтона не проведешь, он уже попадался на удочку городским девицам. Запах духов и высокие, визгливые голоса будоражили его, но он и смотреть не стал в ту сторону.
- Струсил… верно, женатый. Спорим, женатый.
- Спорим, у него десяток ребятишек.
- У них у всех по десятку!
- Нет уж, это не для меня!
Девицы захихикали. Карлтона с малолетства учили уважать тех, у кого много детей, но теперь он скорчил брезгливую и злобную гримасу - ему были противны не девицы, но те, кто заводит по десятку детей. Иностранцы.
- А по мне, толстый недурен.
- Мне больше по вкусу тощий.
- У тощего десяток детей, а у толстого…
- Толстый скоро сам родит!
Карлтон так и покатился со смеху, ущипнул за руку Рейфа. Он самозабвенно наслаждался этим невесть откуда прорвавшимся хохотом. Рейф натянуто улыбался и кивал в лад его смеху. В восторженном упоении Карлтон понял, что и другие смеются, да, смеются с ним заодно, а Рейф вдруг очутился на отшибе.
Потом девчонки занялись кем-то еще. Карлтон оглянулся и увидел, что они подсели к человеку в комбинезоне, с лисьей перепачканной физиономией.
Выпили еще по стаканчику. Было что-то такое в этом кабаке, от чего Карлтон чувствовал себя счастливым. В субботние вечера, если удавалось напиться, он всегда бывал счастлив. Минувшая неделя растаяла без следа, ее словно вытянуло в окошко одного из бесчисленных автобусов, в которых они все разъезжали, или за борт расхлябанного грузовика. Если туда что бросить - мусор ли, газету, игрушку ли, которую один малыш отнял у другого, - все пропадает, остается позади. Карлтон смотрел в окно или за борт грузовика не затем, чтобы что-то видеть, ему важно было одно - он едет, движется, и все остается позади, и порой приходило на ум: можно бы вот так выбрасывать и своих ребятишек, одного за другим, потом Перл, а напоследок выброситься самому - и тогда со всем этим было бы покончено… Вот из-за таких-то мыслей он порой вообще боялся думать.