убивается: три коровы у него из стада пропали. "Меня, - говорит, - засудят, а у меня семья на руках". - "А ты где искал?" - спрашиваю. "Да двое суток и я, и родные, и товарищи всю местность кругом обошли - нет коров! Погиб я теперь!" Мы пошли с ним к остаткам разрушенной церкви (в двухстах метрах от моей избушки). Там горка кирпичей на месте престола. А перед Богом ведь все равно это святое место, где алтарь был. Там Таинство свершалось, там благодать сходила. Вот мы с пастухом помолились там Спасителю, попросили Его помочь нам найти коровушек. Я сказал пастуху: "Иди теперь с верой на такой-то холмик, садись и играй в свою свирель. Они на звук к тебе сами придут". - "Ох, батюшка, да мы там с братьями все кустики уже облазили!" Но пошёл. Ну, и на самом деле: сидел пастух, играл на своей дудочке, и к нему в течение получаса все три коровы пришли. "Смотрю, - говорит, - рыжая из кустов выходит, а за ней вскоре и белянка, а немного погодя и третья показалась. Как из земли выросли!""
Этот и другой рассказы я слышала от людей ещё до посещения батюшки.
В одной из окрестных Владычному деревень в избе за решёткой из металлических прутьев сидела бесноватая женщина. Никто не смел приблизиться к буйной одержимой. Родные её пришли к отцу Митрофану и просили его помощи. Отец Митрофан, взяв Святые Дары, пошёл в то село. Когда он ещё был на пути, больная буйствовала, бес из неё кричал: "Не могу тут больше оставаться, отец Митрофан идёт, он больше Ивана Кронштадтского, он меня выгонит!" Женщина притихла. Отец Митрофан безбоязненно вошёл к ней, остался с ней вдвоём. После этого он вывел женщину к родным уже совершенно здоровою.
В последние годы отец Митрофан был уже в сане архимандрита и носил имя Сергий, а его матушка - монахиня Елисавета. Он рассказывал, что принял этот сан по благословению Оптинского старца Анатолия. Батюшка удивился, когда я сказала, что ничего не слышала о последних оптинских старцах. Я вообще мало что знала о жизни и не очень интересовалась. А тут я была удивлена, как интересуется батюшка политикой партии и правительства, с каким интересом он читает газеты. Радио у них не было, и батюшка просил всех приезжавших покупать для него всевозможные газеты и журналы, даже прошлых недель. Он восторгался остроумием министра иностранных дел Вышинского и пробовал говорить со мной о международных вопросах, но я оказалась тупой и гораздо меньше его осведомлённой.
Батюшка вспомнил своего родного брата, убеждённого коммуниста: "Мой любимый дорогой братец был горячий революционер. Было время, когда мы с ним горячо спорили и не сходились во мнениях. В последние годы своей жизни брат мой пришёл к выводу, что прекрасные идеи коммунизма слишком высоки для народной массы. Не каждому, а лишь умным, одарённым людям дано подняться до того высокого морального уровня, который и требуется от каждого при коммунизме. Большинство же людей с мелкими мещанскими запросами не в состоянии постигнуть великого самоотречения на пользу общества. Мой бедный братец! Как горячо он, бедняжка, переживал, уже при советской власти, своё разочарование в людях!"
Сам же отец Митрофан был настроен очень оптимистично. Он верил, что наука достигнет такого момента, когда докажет людям существование иного - духовного - мира, и люди убедятся тогда в существовании Бога, поверят в бессмертие душ, и будет "первое воскресение". Все народы, Тобою сотворённые, придут и поклонятся пред Тобою, Господи, и прославят имя Твоё (псалом Давида).
"Но ненадолго будет этот рай на земле. Испорченному тысячелетиями грешному человеку надоест и невтерпёж станет чувствовать над собой Владыку и покоряться Ему. Тогда люди взбунтуются на Бога, открыто объявят Ему войну... Тогда и придёт конец. Не раньше погубит Бог мир, пока не даст возможности всем уверовать в Него".
Я впервые услышала такое представление о будущем. Никто никому не навязывает своего мнения, но каждый имеет своё дарование от Бога, у каждого своё понятие, своя личная вера в будущее.
Батюшка дал мне наставления, как в жизни относиться к людям: "Нет плохих людей на свете, а есть больные души, жалкие, подверженные греху. За них надо молиться, им надо сочувствовать".
Подошёл час моего прощания с батюшкой. Я очень плакала, сердце моё сжималось, как будто я чувствовала, что надолго расстаюсь с угодником Божи-им, которого успела полюбить за одни сутки. Радужная картина моей будущей жизни, предсказанная батюшкой, не могла утешить меня в момент разлуки. Я обещала ему ещё раз приехать, но отец Митрофан твёрдо сказал: "Нет, в этой жизни мы с тобой больше не увидимся. На могилку ко мне - придёшь".
Он оделся и вышел на улицу проводить нас. Я много раз останавливалась и оглядывалась на низенькую избушку, перед которой стоял батюшка, поддерживаемый под руку племянником. Он благословлял и благословлял нас, а мы долго оглядывались и шли тихо, как бы нехотя. День был серенький, тихий, морозный.
Пророчества отца Митрофана
Отец Митрофан раскрыл передо мной будущие события моей жизни. Конечно, не все - видно, те, в которых хотел помочь своей молитвой. Он предупреждал меня, что семью нашу будет окружать злоба, ненависть со стороны близких родных. Я не согласилась с ним.
- Батюшка, да ведь зло можно добром победить.
- Не всегда, деточка! В жизни очень сильно чувство зависти. И сколько бы ты ни одаривала завидующих тебе, от Добра твоего их зависть не погаснет, а зло разгорится. Ну, Да что-то терпеть надо. Ничего, счастлива будешь! То, что я тебе сейчас скажу, ты пока забудешь, а когда настанут тяжёлые переживания, тогда все мои слова вспомнишь.
Я рассказала батюшке о том, что папа для меня - и духовный отец, и самый близкий друг.
- И как же я буду расставаться с отцом, когда настанет час его смерти?
Батюшка отвечал мне не сразу. Я видела, что он молится, внемлет голосу Господа, а потом говорит:
- О, сиять будешь от счастья, когда отец твой умрёт. Будешь ждать этого с нетерпением, есть не будешь ему давать, заморишь голодом.
Больно и обидно мне было это слышать. Но словам отца Митрофана я верила, а потому сказала:
- Батюшка! Уж если вам Бог открыл это, то попросите Его, помолитесь, чтобы мне не впасть в этот ужасный грех.
Последовало молчание, батюшка молился, потом просиял и сказал, улыбаясь:
- Да не уморишь папу голодом, Бог не попустит, не бойся.
- А все-таки почему же я ему есть не дам? - не унималась я.
- Да, будут всякие соображения, оправдывающие тебя... - задумчиво сказал отец Митрофан.
Через тридцать пять лет, когда умирал мой отец, исполнилось предсказание отца Митрофана.
О будущем моем супруге отец Митрофан предсказал следующее:
- Он, как свечка, будет гореть перед престолом Божиим в своё время, потом... Но это ещё не конец, не все, не бойся... Опять вернётся к престолу, ещё послужит, не унывай. И он, и ты - вы нужны будете Церкви.
Я говорю:
- Священник нужен Церкви, но его супруга зачем? У меня нет ни голоса, ни слуха... Чем я могу послужить Церкви?
- У тебя альт. Читать и петь будешь, проповедовать будешь.
- Батюшка, да сейчас и священники-то в церкви проповедей не говорят, видно, боятся. Запрещено...
- Другое время настанет. Вот тогда и запоёшь в храме, да так, что даже голос твой слышен будет!.. Да сил-то уж у тебя тогда не станет. К закату будет клониться день твоей жизни. Даже ценить тебя будут. И в нашу Марфо-Мариинскую обитель придёшь и для неё потрудишься.
Эти слова звучали странно и казались мне несбыточными.
- Батюшка! Да там одни руины... И вспоминать-то опасно о матушке Елизавете, как и о всех Романовых.
- Все переменится. Вот доживёшь и увидишь...
И ещё о переживаниях души моей в будущем говорил мне отец Митрофан, как бы укрепляя меня не падать духом.
- Может быть, мы будем жить, как брат с сестрой? - спросила я.
- Нет, - отвечал отец Митрофан, - в нашем веке остаться верными друг другу - великий подвиг... И какие же у вас детки будут хорошие... Если только будут! - улыбаясь, говорил отец Митрофан.
Моя судьба решается
Я вернулась в Москву окрылённая, восторженная, но телом совсем изнемогшая. Конечно, я все рассказала папе. А как только окрепла, поехала в Гребнево.
В эту осень мама уже не противилась моей дружбе с Володей, но донимала меня вопросами, желая что-то узнать. А мне нечего было ей рассказывать. Она этому не верила, чем очень меня огорчала. И вот я за самоваром в Гребневе с увлечением рассказываю о моей поездке к отцу Митрофану, о его жизни и обо всем, что узнала от батюшки. Только о самом главном, то есть о моих отношениях с Володей, я не заикнулась, как будто и речи о том у старца не поднималось. Даже когда среди темнеющих полей мы прощались с Володей, когда ждали попутную машину, чтобы мне доехать до электрички, даже тогда я не смела сказать Володе ничего о моих чувствах к нему. Но я обещала и впредь молиться о нем, просила его навещать нас в Москве. И все... Володя обещал, как и раньше, приезжать.
Он приехал с известием о смерти отца Михаила, звал меня на похороны батюшки. Я поехала, но на поминки не пошла, хотя меня очень звали. Я знала, что мы с Володей будем в центре внимания, что нас посадят рядом, что кумушки будут между собой о нас толковать. А я не хотела в такой день привлекать всеобщее внимание. Я ужасно хотела есть, но терпела и гуляла одна вокруг храма, дожидаясь Володю. Наконец поминки кончились, и Володя пошёл, как обычно, провожать меня. В этот раз и решилась наша судьба.
По дороге через поле Володя рассказывал мне о своей матери, о её переживаниях за прошедшие годы. Он помнил, как у них отобрали участок земли, как увели лошадь, корову. Детей не принимали в школу. Родители вынуждены были отправлять детей на зиму к родственникам в Москву или в другие посёлки, скрывая при этом, чьи они дети. А перед войной арестовали отца Володи, потому что он не согласился закрыть храм. Его арестовали под видом "злостного неплательщика" налогов, хотя в уплату налогов Володины родители отдавали все, что имели, даже собирали деньги у прихожан. Тогда у дьякона описали и отобрали все домашнее имущество, даже мебель, швейную машинку, о которой больше всего горевала мать, так как она сама обшивала детей. А их была пятеро. Володя был младшим...
На поле ложились сумерки, мы шли медленно. Володя рассказывал дальше.
Началась война. Братья - Борис, Василий и Володя -были на фронте, отец их - в тюрьме. Сестра Тоня жила в Москве, куда въезд был только по особым пропускам. Мать Володи Елизавета Семёновна осталась с одним старшим сыном Виктором, который работал на местном военном заводе, где имел бронь, то есть был освобождён от военной службы. Неожиданно пришла милиция и арестовала Виктора. Был обыск, мать горько плакала. Сын утешал её, говоря на прощание: "Мама, не плачь, я скоро вернусь, я же ни в чем не виноват". Но он не вернулся. Мать осталась одна. Весной она так нуждалась, что ходила по избам и просила дать ей хоть одну картошину. "Я не для еды, - оправдывалась она, - а чтобы огород засадить. Вернутся мои с фронта, а чем же я их накормлю?"
- Вот сколько пережила моя мама, - сказал Володя, - в какие времена мы живём... Но мама моя не упала духом, молилась, верила и жила надеждой... А вы смогли бы пережить такие испытания?
- Очень тяжёлые испытания веры, - отвечала я, - только с Божьей помощью это возможно. Но я знаю, что Господь никогда не пошлёт нам страданий выше наших сил. Он всегда укрепит и поможет.
- Тогда нам с вами можно будет идти по одному пути, - радостно сказал Володя.
И мы пошли молча, пока не поймали машину, на которой я уехала, пожав жениху руку.
От избытка чувств не говорят, но молча открывают свои сердца перед Господом. И Господь, всегда пребывающий с нами, наполняет души вверившихся Ему неизречённой радостью, блалсенством... Так было и с нами. Видно, такой радостью сияло моё лицо, когда я, до смерти голодная, вернулась домой. Мама дивилась моему аппетиту... Ей все хотелось узнать, что у нас было: объяснение в любви или "предложение", как это бывает в романах. А у нас с Володей ничего не было. Было одно желание - исполнить волю Божию.
Конечно, папочке своему я все рассказала. При следующем разговоре с Володей один на один папа спросил его:
- Вы собираетесь жениться?
- Нет! - был ответ.
Папа передал этот ответ маме, и она расстроилась ещё больше. А я понимала, что нам пока ещё не следует торопиться. Ведь я ещё училась, а жизнь была тяжёлая, многие голодали, все было дорого, последствия войны давали о себе знать.
Второй раз Володя приезжал ко мне, чтобы сообщить о смерти матушки отца Михаила. Не прошло ещё сорока дней
со дня кончины отца Михаила, как супруга его мирно отошла ко Господу. Говорят, что перед концом отец Михаил говорил жене: "Ты тут долго без меня не задерживайся..." Господь исполнил желание слуги Своего, соединив супругов снова вместе для вечного счастья.
Общая радость
В конце 1947 года в стране была произведена денежная реформа. Говорили о том, что немцы в войну выпустили много фальшивых советских денег, чтобы подорвать нашу экономику. Мы видели, что бумажные рубли, десятки, сотни так обесценились, что в деревнях ими оклеивали стены. На рынке крестьяне собирали деньги мешками, а цены этим бумажкам не было. Все было очень дорого, рыночные цены на продукты были в сто раз выше, чем цены на те же продукты по карточкам. Но главная радость реформы состояла в том, что все карточки были сразу отменены. Впервые после семи лет карточной системы в конце декабря 1947 года люди смогли войти в магазин и купить себе что угодно и сколько угодно. Такого неподдельного ликования на улицах Москвы я ни разу ещё не видела. Прохожие поздравляли друг друга, указывая на магазины: "Войдите! Там все есть! Бери сколько хочешь! Наконец-то мы почувствовали, что война окончена!"
Получив зарплату новыми деньгами, все сразу стали богаты и сыты. Казалось, некоторые обезумели от счастья. Я видела мужчину, который шёл по улице, обвешанный баранками и маленькими сушками, как бусами, как поясами и через плечи. Со смехом, приплясывая, люди показывали один другому охапки хлеба и других продуктов. Мануфактура, одежда, обувь - все стало вдруг всем доступно. Кончилась проблема - где и что "достать", народ вздохнул облегчённо.
Был декабрь месяц, лежал снег, морозило. Володя опять провожал меня через пустые поля до дороги на Москву. Стемнело, прощаться не хотелось.
- Что ж, будем ждать до весны? - спросил меня Володя.
- Что будем ждать? - не поняла я.
- Да нашу свадьбу, - пояснил он.
Тогда я рассказала ему о своём разговоре с отцом Митрофаном, который сказал мне: "Чем скорее поженитесь, тем лучше. Володя нужен Церкви Божией".
- Ну, тогда можно обвенчаться и мясоедом, то есть после Святок, - решил Володя.
- Надо все обсудить с родителями, - сказала я.
Он согласился, и мы назначили день так называемого сговора. Он приходился на 31 декабря - день именин моей мамы, когда все встречают Новый год. На этом решении мы и расстались, не сказав друг другу ни слова любви, только руки пожали и обещали молиться. Не скажу, чтобы чувств у нас не было, но исполнялись слова Священного Писания: "Уповающий на Господа хранит себя, и лукавый не приближается к нему".
В тот день, когда Володя пораньше ушёл с поминок, мы на некоторое время остались среди дня одни в доме. Мать с братом куда-то ушли, может быть, нарочно задержались на поминках в соседнем доме, у отца Михаила. Тогда мы с Володей решили вместе помолиться. Мы читали мой любимый акафист Сладчайшему Иисусу Христу. Вечером этого дня я сообщила папе, что Володя заговорил о свадьбе. Какою же радостью просияло лицо отца! Он подошёл к иконам, благоговейно перекрестился широким крестом. Некоторое время он молча молился, благодаря Господа, что Он услышал наши молитвы. Потом папочка обнял меня, поцеловал и сказал: "Милостив Бог, все будет хорошо!" Потом он позвал в кабинет маму и сказал: "Зоечка! В день твоего ангела к нам придёт Владимир Петрович. Будем обсуждать вопрос о свадьбе нашей дочки с Володей".
- Что? Как? О свадьбе? - воскликнула мама и села в кресло.
- Мы разве не видели, к чему идёт дело? Так слава Богу! - сказал отец.
Тут мама тоже просияла, заулыбалась и сказала:
- Ну, слава Богу! Теперь, дочка, забудь все, что я говорила тебе напротив... Теперь твой Володя - мой будущий зять, и я его буду любить, как родного...
Мама хотела поздравить меня, но я возразила:
- Да ведь поздравляют-то после свадьбы! Вот приедет Володя и решит, как все будет, а пока будем молиться. Только мы не хотим ждать до весны, до Пасхи. Церкви нужен дьякон.
Мамочку свою я с этого момента не узнавала. Куда делись её вздохи, её подозрительность, её опасения? Теперь голова её была занята заботой о венчальном платье, о свадебном столе, о гостях и т. п. Мама вздыхала теперь только о том, как будет огорошен её любимец Володя Даненберг, как будут огорчены его родители, ведь они надеялись видеть меня своей снохой, а мамочка мечтала, что Володя Даненберг будет её зятем. Ей очень нравилось, как он, раскланиваясь с ней, целовал руки.
- Нет, твой Володя мне ручку целовать не будет, - с досадой сказала мама.
- Он-то тебе целовать руку не будет, - ответила я, - а ты ему будешь руку целовать.
- Что? Как? - засмеялась мама.
- Бог милостив, может быть, даст и это, - с надеждой, взглянув на образа, сказал отец.
Сговор
В день своих именин мама напекла, как обычно, пирогов с грибами, постелила белую скатерть, поставила на стол варенье. Все кругом было прибрано, всех охватило торжественное состояние, все мы ждали Володю, который должен был прийти уже не как гость, а как долгожданный жених. Мамочка моя боялась, что знакомые придут её поздравлять, а потому заранее предупредила кого могла, что пойдёт вечером в храм, "чтобы встретить Новый год с молитвой". Но телефонов в те годы почти ни у кого не было, поэтому случилось то, чего мы боялись. Пришла Ольга Васильевна Оболенская, бывшая княгиня, пришла Ольга Серафимовна Дефендова, бывшая монахиня Марфо-Мариинской обители. Приехал Володя, и папа быстро проводил его в свой кабинет, не желая до времени знакомить его с нашими друзьями, ведь родители мои ещё не объяснились с ним и не могли называть Володю моим женихом. Мама занялась с гостями, накормила их. Ох и характер был у моей мамочки - такой открытый, что ей невмоготу было сдерживать своё волнение. Гости заметили что-то необычное в поведении хозяйки, переглядывались с недоумением. Наконец Зоя Веньяминовна не выдержала, позвала в кухню Ольгу Серафимовну и откровенно сказала ей:
- К нам пришёл человек, с которым нам необходимо переговорить. Нам нужно остаться своей семьёй... Уж вы нас извините, но уходите скорее и уводите с собой Оболенскую.
Ольга Серафимовна обладала большим умом и чуткостью. Она тут же все поняла и сказала:
- Не беспокойтесь, через пять минут нас тут не будет. Она вдруг заторопилась, стала быстро одеваться и прощаться, говоря:
- Ах, я опаздываю, меня ждут...
Ольга Серафимовна открыла дверь и вдруг схватилась за глаз: