«Иисус вкусил уксуса, сказал: совершилось. И преклонив главу, предал дух» (Ин. 19, 30). Что было в сознании Христа, когда Он произнес сие слово — совершилось? Раскрыть в полноте ту вечность, в которой всегда пребывал наш Господь, никто не в силах. Но не будет ошибкой предположить, что в Его глобальное видение входило не только крайнее «истощание» вплоть до схождения во ад, но и узрение Его победы над смертью: Он узрел множество спасенных Им во Свете Царства Отца. То, что было замыслом Всевышнего о Человеке в творческом уме Бога «прежде сложения мира», ныне станет возможным и осуществленным: «Дело», которое поручил Христу Отец, — Он исполнил (Ин. 17, 4).
Мы в страхе, мы в ужасе, когда раскрываются пред нами крайние степени страданий. Но особенность христианского пути именно в том, что в параллель схождению в страну мучений становится возможным восход человеческого духа в сферы нетварного Света. Когда на нас выпадают несносимые, как нам кажется, терзания, тогда нежданно открывается доступ к действительно безмерному избытку жизни; тогда мы начинаем глубже познавать Христа и в Его Человечестве, и в Его Божестве. И дух наш торжествует, и удивляется чуду, которое сотворил с нами Бог. Подобно тому, как Гефсиманская молитва пребывает вечно в своей реальной силе; подобно тому, как Голгофская смерть Христа выжжена на-веки в теле сотворенного мира; подобно тому, как неизгладимы из истории нашего рода все деяния и слова Господа, — так и в нас самих будут на всю вечность выгравированы все наши труды в следовании нашем за Христом, но преображенные силою любви Божией.
Верующему даются состояния, уподобляющие его Воплощенному Богу; мы не говорим о полном тожестве их, но не отрицаем их аналогии. Безумием было бы первое; нечестием и неблагодарностью — второе. И если бы никогда, никому не давалось переживать в молитве хотя бы малое подобие состояний Бого-человека, то как вообще было бы доступно людям распознавать в Нем Бога? «Сия есть вечная жизнь, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин. 17, 3). Весь наш нелегкий подвиг — знать Единого Истинного Бога. Дух наш направлен не на временные явления, а на непреходящее Бытие. Стремление нашего ума к Тому, Кто есть, Кто в основе всего существующего, Кто есть Первый и Последний. И как могли бы мы приписать «историческому» Христу подобные атрибуты, если бы следование Его заповедям не приносило тех плодов, о которых с таким благоговением и восторгом говорят Отцы наши из рода в род? Если бы Он был такой же ограниченный индивидуум, каким кажемся все мы? Но... «Сын Божий... дал нам разум, да познаем истинного Бога и да будем в истинном Сыне Его Иисусе Христе...» (1 Ин. 5, 20). И Апостол Павел говорит, что в нас «должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе» (Флп. 2, 5). И опять, Павел преклоняет «колена пред Отцом Господа нашего Иисуса Христа», чтобы нам было дано «Духом Его утвердиться во внутреннем человеке, верою вселиться Христу в сердца наши, чтобы мы... могли постигнуть со всеми святыми, что широта и долгота, и глубина, и высота, и уразуметь превосходящую разумение любовь Христову, дабы нам исполниться всею полнотою Божиею» (ср. Еф. 3, 14–19).
Итак, если в начале христианства Дух, Который влагал в уста и сердце Павла эти слова, то Тот же Дух и до сего дня не перестал двигать сердца верующих на подобную молитву о всем мире, чтобы всякий человек познал всем существом, что Господь призывает всех и каждого «в Свой чудный Свет» (1 Пет. 2, 9).
Мы не охватываем нашим умом, что значит спасение мира; или как понимать воскресение из мертвых (ср. Мк. 9, 10); но в молитве и нам дается иногда состояние, приоткрывающее тайны будущего века. Верим, что придет такой момент, который именуется «исполнением времен» (Еф. 1, 10), как завершение всего, что мыслил Творец о нас.
Вечность не имеет длительности, хотя и объемлет все протяженности веков и пространства. О ней можно говорить как о «вечном мгновении», не поддающемся никаким определениям или измерениям: ни временным, ни пространственным, ни логическим. В нем, в этом неизъяснимом мгновении, и мы, по дару Духа Святого, в едином непротяженном бессмертном акте всего нашего существа любовно обнимем все сущее от века, и Бог будет всяческая во всех (ср. 1 Кор. 15, 28).
Бытие разумной твари должно стать совершенным: по образу Триединого Божества. В этом смысл, и цель, и задание Церкви Христовой: «да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в нас едино...» (Ин. 17, 21). Ясно, что каждый член Церкви должен достигнуть полноту подобия Христу, даже до тожества, иначе не осуществится единство Церкви по подобию единству Святой Троицы.
О духовной свободе
«Стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства» (Гал. 5, 1).
Начало нашей жизни в теле, от земли взятом (Быт. 2, 7), дает нам опыт зависимости от природных сил и вообще космических энергий, с которыми связана необходимость и детерминизм. Лишь чрез Христа познаем мы Царство свободы Духа Божьего (ср. 2 Кор. 3, 17), а затем и духа человеческого (ср. Ин. 8, 31–32). Последний, дух человеческий, как образ Первого, непостижимым путем творимый Богом, зарождается как бы в материи тела нашего, но по природе своей он, дух человека, стоит выше космической материи. От встречи со Христом вырастает он в своем ипостасном сознании до той зрелости, когда перестает зависеть от естественных законов земли и начинает действенно воспринимать дыхание Божественной вечности.
Свобода человека, уверовавшего в Божество Иисуса Христа и пребывающего в сфере слова Его, принадлежит плану иных измерений: она, сия свобода, ничем не детерминирована извне. Такой человек — приближающийся к мере полного возраста Христова (ср. Еф. 4, 13) — хотя и является тварью Бога, однако Творец обращается с ним не как со Своей «энергией», но как с определенным фактом даже для Него: Бог ничего не навязывает ему насилием, даже любви к Нему, как к Отцу. Он открывается человеку, «как Он есть», оставляя человека реагировать в свободе его. Так Церковь отклоняет даже Божественный, т.е. «оригенистический» детерминизм: якобы благость Божия найдет пути, не нарушая принципа свободы, спасти всех и все.
Свобода сия, опыт которой дается человеку-христианину, принадлежит персональному началу в человеке. Эти два — Персона и свобода — соединены неразрывно: где нет свободы, там нет и Персоны; и наоборот: где нет Персоны, там нет и свободы. Этот род вечного Бытия, свойственен исключительно Персоне, и никак не индивиду (ср. 1 Кор. 15, 47–50).
Созданы мы Богом «по образу Его» для жизни «по подобию Ему», т.е. ради конечного обожения нас: сообщения нам Божественной Жизни во всей ее полноте. Отношения между Богом и человеком — основаны на началах свободы: в наших заключительных самоопределениях пред Богом — мы самовластные персоны. Когда в свободе нашей мы склоняемся к греху, тогда мы разрываем с Ним союз любви и удаляемся от Него. Возможность отрицательного самоопределения нашего по отношению к Отцу Небесному доставляет трагический аспект свободы. Но сие роковое самовластие все же является необходимым условием для тварной персоны при восхождении для восприятия Божественной Жизни.
Да, мы свободны, но не в той абсолютной мере, в какой свободен Сам Бог: Он во всем определяет Свое Бытие. Мы же, тварные из «ничто», в самих себе бытия не имеем: мы не можем созидать какое бы то ни было бытие, которого хотели бы мы по разуму нашему или безумию. Пред нами факт Первого Самобытия Бога, Кроме которого ничто самобытное не существует. Нам предстоит выбор: или наше усыновление Богом и Отцом нашим, или отход от Него во мрак небытийный, — среднего нет.
Христианин признан к дерзанию поверить, что мы можем быть введены в обладание Божественным Бытием. Оно не принадлежит нам, потому что мы тварь; мы не располагаем силами создать сие бытие; оно может быть дано нам как чистый дар любви Отчей.
О чем говорю я сейчас? Я пытаюсь найти некоторую параллель из нашей обыденной жизни, которая объяснила бы, что происходит с нами, когда Господь вселяется в нас... Человек рождается слепым, беспомощным младенцем. Его орудие борьбы за свое существование — плач, которым он выражает свое недовольство или страдание, каким бы путем сие ни пришло. Родители, и прежде всего мать, по любви к плоду чрева своего, спешат ему на помощь. В начале жизни младенец прилепляется к матери: руками охватывает ее шею; жмется к ее лицу, плечу, груди, ногам, когда он стоит на полу, и подобное. Постепенно научается он различать вещи, произносить некоторые слова, усваивает некоторые понятия, становится более сильным, способным стоять, ходить и бегать, наконец достигает своей зрелости — физической, моральной, умственной; сам может быть отцом или матерью; вступает в самостоятельную жизнь. Все, что испытал он в младенчестве, выпадает из его памяти; он знает, кто его отец и мать, но не имеет более ощущения своей зависимости от них; живет, как бы ни от кого не исшедший; свободный в своих движениях и решениях; видит себя как некую полноту, как целостную индивидуальность; словом — «я живу». Как это случилось, не знаю, но факт этот до конца убедителен для меня самого... Только разум мой знает, что та жизнь, которую имели мои родители, сообщена мне, потекла в моих жилах, стала моею, нашла свой путь.
Христианин признан к дерзанию поверить, что мы можем быть введены в обладание Божественным Бытием. Оно не принадлежит нам, потому что мы тварь; мы не располагаем силами создать сие бытие; оно может быть дано нам как чистый дар любви Отчей.
О чем говорю я сейчас? Я пытаюсь найти некоторую параллель из нашей обыденной жизни, которая объяснила бы, что происходит с нами, когда Господь вселяется в нас... Человек рождается слепым, беспомощным младенцем. Его орудие борьбы за свое существование — плач, которым он выражает свое недовольство или страдание, каким бы путем сие ни пришло. Родители, и прежде всего мать, по любви к плоду чрева своего, спешат ему на помощь. В начале жизни младенец прилепляется к матери: руками охватывает ее шею; жмется к ее лицу, плечу, груди, ногам, когда он стоит на полу, и подобное. Постепенно научается он различать вещи, произносить некоторые слова, усваивает некоторые понятия, становится более сильным, способным стоять, ходить и бегать, наконец достигает своей зрелости — физической, моральной, умственной; сам может быть отцом или матерью; вступает в самостоятельную жизнь. Все, что испытал он в младенчестве, выпадает из его памяти; он знает, кто его отец и мать, но не имеет более ощущения своей зависимости от них; живет, как бы ни от кого не исшедший; свободный в своих движениях и решениях; видит себя как некую полноту, как целостную индивидуальность; словом — «я живу». Как это случилось, не знаю, но факт этот до конца убедителен для меня самого... Только разум мой знает, что та жизнь, которую имели мои родители, сообщена мне, потекла в моих жилах, стала моею, нашла свой путь.
Так у нас обстоит с Богом: «... как Отец имеет жизнь в самом Себе: так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе» (Ин. 5, 26)... «Как послал Меня живой Отец, и Я живу Отцом: так и ядущий Меня жить будет Мною» (Ин. 6, 57–58). «Я живу и вы жить будете» (Ин. 14, 19). Когда сия Жизнь сообщается нам бытийно, то мы ощущаем ее как нашу собственную жизнь. Мы знаем из предшествующего опыта, что эта жизнь нам дана Богом; она не наша по существу своему; но данная в неотъемлемое достояние спасенным, она становится действительно нашей жизнью. О ней можно говорить словами Апостола Павла: «И уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 20). Опять повторю: я знаю, что он живет во мне, но Его жизнь стала ядром, самым внутренним, всего моего существа, так что я могу говорить о ней, как о моей жизни: живет Господь, живу и я.
«Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня; а кто любит Меня, тот возлюблен будет Отцом Моим; и Я возлюблю его, и явлюсь ему Сам... и Мы придем к нему, и обитель у него сотворим» (Ин. 14, 21–23). Сотворят, конечно, не на время, а на вечность.
Вхождение наше в обладание сей бессмертной жизнью обусловлено хранением заповедей Господних.
«Если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики. И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8, 31–32).
Подобие природы нашей Богу естественно порождает в нас жажду познать Истину, стремиться к Божественному совершенству. Оно, сие совершенство, не в нас самих, а во Отце, Источнике всего существующего. Следование Ему во всем никак не имеет характера подчинения диктату внешней для нас власти: это есть влечение любви нашей к Нему; мы непрестанно томимся по Его совершенству. И Христос дал нам заповедь: «будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5, 48).
Святая воля Отца, от века сущая в Нем, не чужда нам, Его «образу». Она родственна нашему духу, хотя и превосходит наше тварное естество. Превосходство Отца объясняет необходимость борьбы за полное освоение Его нами; мы свободно идем на сей подвиг, одновременно мучительный и вдохновляющий. Чрез молитву нисходит на нас сила Вышнего. Святой дух совершает в нас искомое и чаемое, а не наши потуги. Мы скорбим до великой боли, потому что не вмещаем полноты Его в себе самих. И болеем, и страдаем, но и блаженствуем в самом сем страдании; и почитаем Его, и поклоняемся Ему в любви нашей. В своей наиболее чистой форме молитва наша есть ни что иное, как восторг нашего духа пред ним.
«Господи! научи нас молиться... Он сказал им, когда молитесь, говорите: Отче наш...» (Лк. 11, 1–2). «Молитесь же так: (Мф. 6, 9–13).
„Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое“: Ты дал духу моему обонять благоухание Святыни Твоея, и ныне душа моя жаждет быть святою в Тебе.
„Да приидет Царствие Твое“: молю Тебя, да Твоя Царственная жизнь преисполнит меня, нищего и убогого, и да будет моей жизнью во веки веков.
„Да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли“ моего тварного существа... да включусь и я, смертный, в великий поток Света сего, как он есть в Тебе Самом от начала.
„Хлеб наш насущный даждь нам днесь“, и прежде всего, и после всего „истинный хлеб, сходящий с небес и дающий жизнь миру“ (Ин. 6, 32–33).
„И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим“... Молю Тебя, ниспосли на меня, растленного, благодать Духа Святого, дарующего силу простить всем и все так, чтобы не оставалось во мне препятствия воспринять прощение от Тебя безмерности моих грехов.
„И не введи нас во искушение“... Ты, сердцеведец, знаешь мое развращение и склонность ко греху... молю Тебя: пошли Ангела Твоего с огненным мечем, чтобы преградил путь к падениям (ср. Числа 22, 23 и далее).
„Но избави нас от лукавого“... Отче Святый, Вседержителю Благий, свободи меня от власти врага нашего и Твоего противника... самому мне бороться с ним не в мочь».
Первое движение нашей молитвы — прошение о нас самих. Когда же Дух Святой умножит наше познание и расширит наше сознание, тогда молитва принимает космические измерения, и мы, призывая Отца нашего, под словом «наш» — мыслим все человечество и на всех людей испрашиваем благодать с таким же сердцем, как и для нас самих:
«Да святится Имя Твое» среди всех народов; «Да приидет Царствие Твое» в души всех людей, так чтобы Свет исходящей от Тебя жизни — стал жизнью всего мира нашего; «Да будет воля Твоя», единственно святая, соединяющая всех в любви Твоей на Земле, обитаемой нами, подобно тому, как она царит среди святых на небесах. «Избави нас от лукавого» «человекоубийцы» (Ин. 8, 44), повсюду сеющего злое семя вражды и смерти (ср. Мф 13, 27–28).
По христианскому пониманию — зло, как и добро, наличествует только там, где есть персональная форма бытия. Вне этого рода жизни — нет зла, но лишь детерминированные естественные процессы.
В связи с проблемой зла вообще, и главное в мире людском, стоит вопрос об участии Бога в исторических судьбах народов. Весьма многие отвергли веру в Бога, потому что им кажется, что если бы Бог существовал, то не мог бы иметь место такой дикий разгул зла, такое множество неоправданных страданий, такое отсутствие порядка и смысла во всем. Они забывают или вовсе не знают, что Создатель бережет человеческую свободу, как основной принцип в творении богообразных существ. Вмешательство всякий раз, когда воля людей увлекает их на пути злодеяний, было бы равносильным лишить их возможности самоопределения; приводило бы к сведению всего к космическим безличным законам.
Бог, конечно, спасает и отдельных страдальцев, и целые народы, если сами они направляют свои стопы по Его путям и взывают к Нему о помощи.
Не у всех одинаковое представление о смысле слова — спасение. Для христиан, ведущих непримиримую брань с грехом, оно состоит в том, что Сам Бог отдает Себя человеку в необъятности Своей вечности. Такому подвижнику видимые бедствия могут сопутствовать всю его жизнь, но он внутренне предстоит Невидимому (ср. 2 Тим. 4, 7; Флп. 1, 29; Деян. 9, 16; 1 Кор. 15, 30; 2 Кор. 6, 4). Напрасною будет попытка описывать его состояние: он предается в волю Божию, и в этом самоумалении уподобляется Христу (ср. Лк. 22, 42). Сей акт в существе своем есть свободное выявление кенотической любви, уподобляющей человека Богу: «... пришел час; вот, предается Сын Человеческий в руки грешников» (Мк. 14, 41). Нет любви большей, чем сия: мы отдаем себя в святые руки Создавшего нас, чрез сие входим в полноту Божественной жизни.
Достоинство молитвы превосходит ценность всякой иной деятельности, будь то в сфере социальной или политической, научной или искусства. Познавший сие на опыте легко жертвует своим материальным благосостоянием ради досуга для беседы с Богом. Великая привилегия останавливать свой ум на непреходящем; на том, что выше и дальше всех самых выдающихся достижений науки, философии или общественного служения. В начале борьба за духовную свободу может показаться чрезмерно тяжкою и рискованною; но все преодолевается, когда молитва всецело захватит душу.
Молитва глубокого покаяния может привести человека в такое состояние, когда он получает опыт свободы в Духе Истины: «и истина сделает вас свободными» (Ин. 8, 32). Сия святая свобода, к сожалению, не ведома большинству людей. Первый симптом освобождения — нежелание властвовать над кем бы то ни было; последующая ступень — внутреннее раскрепощение от власти других над тобою; и это не по презрению к установленным от Бога властям и управителям внешней жизни народов, но в силу страха Божия, не допускающего преступить заповедь о любви к ближнему.