Старушка долго не могла опомниться от этих слов. "Боже ты мой, - тихо шептала она, - там Сережа, здесь Сергей Сергеевич. Знать, сам Сергий Преподобный, что ль, везет меня к себе". Но ее неотвязчиво беспокоила мысль: как же она теперь найдет святую обитель, ведь наступает осенняя ночь, идет дождь за окном, а монастырь-то, говорят, далеко от станции… Сидит она и тихо молится: "Сергий Преподобный, не оставь ты меня, помоги мне добраться до твоей обители святой". Народ засуетился: поезд подходил к Загорску. На дворе темень, дождь, грязь. Подходит почтенный мужчина, не то доктор какой, не то священник: "Бабушка, ты, видимо, к Преподобному едешь, да совсем одна, пойдем, я довезу тебя". - "Да как же, сынок, ты сам-то?" - пыталась говорить старушка. "Меня здесь ждет машина, - успокаивал ее благодетель. - Я тебя на машине прямо в монастырь доставлю". Ее усадили на мягкое сиденье, и она, как следует еще и не опомнившись, мигом оказалась в святой обители. Когда она выходила из машины, ее добрый благожелатель помогал ей, а потом сказал: "Матушка, а ты помолись обо мне у Преподобного". - "А как твое…" - заикнулась старушка. "Меня зовут отец Сергий, я священник…".
Был канун большого праздника. Трапезная церковь была открыта для богомольцев. Старушка стояла в уголочке храма и… слезы, слезы, обильные слезы ручьем текли из ее старческих глаз. "Батюшка, Сергий Преподобный, - неслышно шептали ее уста, - ты сам, знать, всю дорогу ехал со мной…".
После этого рассказа как не радоваться всем нам, что Преподобный и ждет нас к себе, и помогает нам приехать во святую его обитель. Поэтому, когда мы даем нашим воспоминаниям название "У Троицы окрыленные", то имеем в виду не только тех добрых иноков, которые подвигами поста и молитвы "окрылились" и духовно возросли под кровом Преподобного Сергия, но и всех верующих - чад его, рассеянных по всему лицу земли русской, и не только русской, но и других славянских и восточных православных народов: болгар, румын, сербов, арабов… Сыны этих народов учатся здесь, в нашей Московской Духовной Академии, и питают к Преподобному Сергию самые благоговейные святые чувства.
Когда я пишу эти воспоминания, то сердце мое прямо-таки разрывается от стеснившегося желания: как хочется, чтобы каждая душа христианская, дорогая, милая душа, купленная бесценною Кровию Христовой, и особенно та, которая поручена мне Самим Господом, - окрылилась, окрепла, воспрянула духом, питаясь молитвами Преподобного Сергия! Чтобы ни один человек, хоть раз в жизни посетивший Сергиев монастырь, не погиб в сетях вражеских, но чтобы как можно больше людей спаслись и достигли Вечной жизни.
Эти строки мне приходится писать в дни отдания Святой Пасхи и Вознесения Господа нашего Иисуса Христа на Небо. Щемит сердце: чувство скорби охватывает его. Печаль учеников Христовых от их разлуки с Возлюбленным Учителем как-то передается сердцу. Господь вознесся на Небо к Своему Отцу, а ученики остались одни среди злобного, грешного мира. Окрыленные надеждой ниспослания им обетованного Святого Духа, они все-таки страдали душой оттого, что любимого Господа с ними нет. Они Его больше не видят своими глазами, хотя невидимо Он обещал быть с ними до скончания века. Это чувство разлуки волнует и мое бедное сердце. Мысль переносится на тех, с которыми Господь соединил меня духовными узами. Их нет здесь со мной. Они рассеяны по разным краям. Что сейчас там с ними? Какие скорби и опасности обуревают их дорогие души? И как Господь обещал невидимо быть всегда со Своими учениками, так и меня утешает сознание невидимой постоянной молитвенной духовной связи с дорогими мне душами. Нужно сказать, что сила страдания в разлуке тесно связана с силой любви. Если сердце умеет много любить, то оно и много страдает, а если сердце мало любит, то ему и страдания любви совсем непонятны. Свт. Иоанн Златоуст дня не мог прожить один, без своей паствы, и когда заболевал физически и не мог быть в Храме, дома он мучился, тоскуя и страдая, как мать, у которой отняли ребенка.
Но мысль моя идет дальше. Я с ужасом вспоминаю об иной разлуке, о разлуке не временной, но вечной, когда там, в загробном мире, грехи разлучат нас друг с другом навсегда. Я не могу спокойно писать эти строки. Жгучие слезы застилают мне глаза. Боже мой, можно ли перенести такое состояние!.. Под силу ли оно человеческой душе? Но вечная разлука друг с другом непременно ведет к другому ужаснейшему состоянию. Трепет, ужас охватывает душу. Цепенеет кровь в жилах, мысль отказывается осознавать - это вечная разлука с Господом… Святые отцы не знали и не ведали более ужасной мысли, как представление о вечной разлуке с Господом. Они были готовы нести все муки, страдания, скорби, даже соглашались быть заключенными в глубине ада, преисподней, но только бы и там быть не отлученными от Господа. Я немножко пишу об этом для того, чтобы мы боялись греха, как яда. Ибо грех нас ведет сначала к временной, а потом и к вечной разлуке друг с другом и с Господом.
"…Помяни стадо свое, еже сам упасл еси, и не забуди посещати чад своих. Моли за ны, отче священный, за дети своя духовныя…", - неумолкаемо слышится этот вопль скорбящих душ пред священной ракой Сергия Преподобного. И мы верим, что он слышит эти молитвы, и они не напрасны.
Я хочу выразить во введении еще одну важную мысль, побудившую меня писать эти воспоминания: мысль о неизбежности и неизвестности смерти. Ведь все эти люди, подвизавшиеся последние дни своей жизни под кровом Преподобного Сергия, умерли в разном возрасте. Одни из них - престарелые, другие - средних лет. Иные молодые, а есть и совсем юные послушники. Это положение призывает нас всех никак не медлить в своих подвигах спасения. Не откладывать на будущее время, мол, еще успею, покаюсь, подготовлюсь. Это великая ошибка, которую внушает нам диавол, стремясь погубить наши души. Я вот даже сейчас прихожу в трепет от воспоминания, как один наш молодой послушник как ни в чем не бывало пошел отдохнуть в свою келию среди бела дня, и часом спустя его нашли уже похолодевшим, лежащим недвижимо на своем бедном келейном одре. Поэтому, когда мы говорим об окрыленных душах, воспаривших от Троицы земной к Троице Небесной, имеем в виду людей разных лет жизни - и молодых, и старых, и юных, и престарелых, - чтобы этим напомнить себе о непрестанной готовности к смерти, к загробной жизни. И среди нас есть молодые, есть пожилые, есть здоровые, есть больные, и для всех тайна перехода совсем неизвестна: когда Господь позовет, в какой день и час? Поэтому блаженны всегда бодрствующие (Мф. 25, 1–13) и неунывающие, борющиеся и неослабевающие. Враг - диавол - не дремлет. Он, как лев, рыкая, ходит, ища, кого поглотить.
Вспомнился один случай из моей жизни, который как нельзя лучше говорит о непримиримой злобе врага к нам и о нашей постоянной готовности к смерти.
Однажды в тихий солнечный день шел я по двору нашей Лавры. Была полная тишина. Все братия после службы отдыхали в своих келиях. Небо было сине-голубое и очень ясное, легкий ветерок гнал белые, как чистый пух, облака. Вдруг вверху, над головой, что-то зашумело, засвистало, жалобно застонало, точно сильный порыв вихря в зимнюю ночную пору. Я не успел поднять головы, как пред глазами блеснуло что-то снежно-белое и… ударилось о каменную дорожку. Боже мой! На камнях лежал, распростершись крыльями, необыкновенно белый голубь, точно ангел светозарный слетел с неба. На белых перышках груди зияла смертельная рана. Он был мертв…
Я остановился как вкопанный и невольно поднял вопрошающий свой взор к небесам… Прямо над головой, на порядочной высоте, кружился хищник. Он медленно делал круг и черной точкой уходил все дальше и дальше… Я почувствовал, как по моим щекам одна за другой покатились слезы и упали на невинную чистую жертву. Жаль было бедного беззащитного голубя. Но как бесконечно жаль те милые и безгранично дорогие души, которые по своей беспечности бывают так же беззащитны, так же неожиданно смертельно убиваемы коварным и вечно озлобленным душеубийцей и врагом нашего спасения - диаволом!.. Тогда я особенно почувствовал себя обязанным не покладая рук трудиться и молиться за всех, кто мне так дорог и за кого я должен отдать не только свои силы и здоровье, но и самую жизнь. А как ярко этот случай говорит нам о неожиданной кончине нашей земной жизни!
Прежде чем закончить свое введение, чтобы оно наиболее полно раскрыло моему любезному читателю главную тему всего сочинения, предложу еще один рассказ-воспоминание, который вплотную, как я думаю, и приведет нас к главному описанию.
Дело-то все в том, что тема этой книги - окрыленные и на небо вознесенные, и о них я буду писать дальше. Но мне хочется привести маленький пример того, как сюда, к Преподобному Сергию, приезжают души умученные и почти убитые или же еще младенческие и неоперившиеся и получают душевные и вместе физические силы, окрыляются по молитвам Преподобного Сергия и затем вновь улетают в неведомые края, в нелегкую и опасную земную жизнь.
Одна совсем больная девушка приехала во святую обитель. Хотя была тихая и ясная погода, она шла и почти падала, как клонится и падает былинка от дыхания ветра. Девушка была семнадцати-восемнадцати лет, маленькая ростом. Бледность ее лица показывала довольно плохое состояние здоровья, а потухший взор говорил о безнадежности, о потерянной молодой жизни. Она совсем птенец, выброшенный из теплого гнезда. Неоперившаяся крошечная птичка среди бурных волн жизни.
Но вот ее стали часто видеть в Троицком Соборе. Она обычно стояла в тени колонны и внимательно вслушивалась в пение молебна. Как много нового увидела и услышала она здесь! Точно совершенно иной мир открылся ей на земле святой обители Сергия. Она видит, она чувствует живую силу, какую-то новую жизнь, доступную и ей, заброшенной, больной, обманутой. Несколько дней она молилась или не молилась, а просто присматривалась к этой новой жизни.
И вот однажды, когда чредной гробовой иеромонах особенно четко и прочувствованно читал акафист Преподобному Сергию, она неожиданно почувствовала, что плачет. Стыд-то какой, нелепость - плакать, когда кругом чужие люди! Да она ни разу в жизни ни от чего не плакала. Сколько ей пришлось претерпеть обид, горечи, неправды, унижений - она никогда не плакала. Нет. А вот теперь плачет. Отчего, почему? Да и слезы эти такие сладкие, радостные… Отчего это они такие? А когда иеромонах стал читать Святое Евангелие и дошел до того места, где Господь говорит: "Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененные" (Мф. 11, 28), - бедная девочка прямо зарыдала вслух. Было слышно, как слова срывались с ее дрожащих уст: "Господи, Господи, где же Ты был, как же я Тебя не знала раньше? Как мало я прожила, но как много сделала зла, и Ты зовешь меня к Себе…".
После этого видели ее причастницей. Она была необыкновенно тиха, кротка и светла, как ясный день. В потухших ранее глазах теперь загорелась новая жизнь. Даже бледные ланиты покрылись розовым румянцем. Когда ее осторожно спросили: "Как тебе, Лида?", она помолчала, незаметно смахнула незваную гостью-слезу и тихо-тихо, как-то стесняясь, ответила: "Я ведь не знала, что так хороша жизнь с Господом… Несколько раз я пыталась покончить с собой, но вот…" - она запнулась. Волнение охватило ее сердце. Слезы радости обновленной жизни заструились по ее щекам. Плакали и люди, старушки утирались кончиками своих головных платков. Девушки, чтобы не заплакать, стыдливо отворачивались.
Успокоившись, Лида твердо сказала: "У Преподобного я вновь возродилась, я окрылилась… Я теперь опять лечу в мир, чтобы загладить грехи прежней своей жизни". И, воодушевленная, укрепленная силой Божией, окрыленная, она со слезами покинула святую обитель Сергия Преподобного и… улетела… Где она сейчас, эта бедная одинокая птичка? В какие края занес ее бурный ветер жизни?..
Вот и все. Кончилось мое введение. Теперь пойдет главное сочинение о душах, у Троицы окрыленных и в горний мир вознесенных.
Ученый владыка
Архимандрит Вениамин (Милов) (1887–1954)
Монахов множества наставника тя
почитаем, отче наш Сергие: твоею бо
стезею воистину право ходити познахом…
(Стихира Преподобному Сергию)
Тихой утренней звездой явился Сергий Преподобный на благодатном церковном небосводе. И как на бурном море мореплаватели направляют свой корабль на правильный путь, руководствуясь небесной звездой, так на бурном житейском море благодатная тихая звезда Радонежского смиренного подвижника вела к Небесному Иерусалиму многие, многие души. Они добровольно избрали стезю Преподобного Сергия и по этой узкой, но правильной тропе поднимались к духовным высотам. Бесконечно счастливы те люди. Презирая дольняя, они всей душой искали горняго. Возлюбив Господа Иисуса Христа, они возлюбили и тот тесный, но спасительный путь, который Он, наш Спаситель, указал во Святом Евангелии.
Вот пред нами тихой смиренной поступью проходят сонмы святых апостолов, мучеников, святителей, преподобных, праведных - и сколько, сколько их… Они идут, еле касаясь земли, идут через века, через поколения. Какие они счастливые! Сколько в них света, сколько тепла, радости, надежды… Идут они и тихо манят и нас за собой… "Монахов множества наставника тя почитаем, отче наш Сергие…".
И раньше, и теперь, и в будущем, и до скончания века евангельская стезя Преподобного Сергия не зарастет. Это мы видим своими глазами, видим, удивляемся и… прославляем Промыслителя Бога, так дивно все устрояющего к нашему спасению. Так дивно, предивно и премудро…
Нет лучшего счастья на земле, чем испытать духовное возрождение, обновиться душой для новой святой жизни, на своем опыте почувствовать радость богообщения. Нет большего счастья под солнцем, чем познать на себе красоту жизни в Боге и твердыми ногами встать на стезю заповедей Божиих. А самое высокое и превысокое счастье - прожить остаток дней своей земной жизни благочестиво и богобоязненно и увенчаться венцом нетленным, венцом вечной награды на Небесах. Именно об этом счастье и сказал святой апостол Павел, когда писал к своему ученику Тимофею: "Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил. А теперь готовится мне венец правды…" (2 Тим. 4, 7–8).
Тихим ранним утром я встал на братский молебен. Многие семинаристы еще спокойно спали, но кое-где койки уже были аккуратно заправлены, и одинокие фигурки уже спешили в учебные аудитории, чтобы на свежую голову повторить урок. На дворе был утренний майский полумрак. Тихая заря победно шла от востока и прогоняла ночную мглу. В Троицком соборе мягко мерцали лампады. Точно звездочки в далеком небе, звали, манили они к себе. "Господи, - шептали невольно уста, - как же близок Ты и прекрасен в этой утренней тиши! Точно любящая мать, нежно питаешь Ты душу, которая тянется к Твоей ласке и любви…".
Закончился братский молебен, и студенты Духовной Академии по одному-по два спешат в свою школу. Начинается учебный день. Войдя в здание школы, слышу звонок к утренней молитве. Высокий, строгий, с несколько добродушной улыбкой на устах, ходит по спальням отец Инспектор, подгоняя учащихся не опаздывать. Голос его, густой и приятный баритон, слышится то там, то здесь. Вот он подходит к одному воспитаннику, который как-то вяло и неловко прибрал свою постель. Опытный глаз отца Инспектора сразу отмечает причину. "Ты, дружок мой милый, болен, - мягко говорит он юноше, - лучше отдохни, а если что, то и доктора пришлю". Студент виновато улыбается и беспомощно опускается на стул. "Вот так, дружок мой милый, а потом ляг да еще полежи". Отеческая доброта глубоко трогает юношу, и он глазами, полными слез, смотрит на удаляющегося Наставника. Так начинается безмерно трудный день у архимандрита Вениамина (Милова), инспектора Московской Духовной Семинарии и Академии.
Но позволю себе вернуться несколько назад. Открытая еще в 1946 году в Москве, в Новодевичьем монастыре, Духовная школа переживала целый ряд трудностей. Особенно не хватало помещений для учащихся. Например, где проводились занятия, там же и кормили студентов. Общежития наши большей частью были подвальные.
Вспоминаю 1948–49 учебный год. Год довольно трудный, сложный, особенно для меня. Пройдя тяжелый путь военной жизни, побывав не один раз на волосок от страшной смерти, пережив все страхи и муки войны, я, по великой милости Божией, вернулся под родительский кров, а вскоре потом попал и под кров Преподобного Сергия.
Особенно мне запомнился сам момент прихода в Духовную школу. Я об этом вспоминаю потому, что это был поворотный этап в моей жизни. Причем так явно действовал здесь Промысел Божий, что дивно и трепетно вспоминать об этом. Вот уже минуло около двадцати лет, но я как сейчас помню эти исторические дни в моей личной жизни.
Я приехал в Москву по вызову от Академии. Помню как сейчас: шел я по улицам Москвы и спрашивал Большую Пироговскую улицу. Одет я был в военную форму: темная шинель с петлицами танкиста, высокая армейская фуражка с блестящим козырьком, офицерские темные брюки и солдатские сапоги. Словом, вид мой был особенный, солидный. Причем в одной руке чемодан среднего размера, а в другой - сетка с огромнейшим арбузом. Этот большущий арбуз я купил на одной из станций, кажется, в Мичуринске, купил просто для того, чтобы угостить московских студентов, да и начальников, сладким волжским арбузом. Оценив мой представительный вид, прохожие москвичи охотно указывали направление по моему адресу. Так я добрался до Новодевичьего монастыря. Помню, как первый раз в жизни переступил я порог возрожденной Московской Духовной школы. Священный трепет охватил мою душу. Самое место - Новодевичий монастырь, его зубчатые стены и башни - вызывало глубокое чувство удивления и возносило душу ввысь. Было тихое летнее утро. В храме шла Божественная Литургия. Кстати хочу пояснить, что хотя это место и называется Новодевичий монастырь, но там ни монахов, ни монахинь никаких не было. Службу совершал старенький, но довольно представительный священник (потом я узнал, что это был Ректор школы протоиерей отец Сергий Савинский; теперь он уже скончался).
Постояв в притворе некоторое время, я поспешил представиться дежурному надзирателю и сообщить о своем прибытии. Помню, вначале мой внешний вид вызывал у дежурного опасения, но потом он принял меня очень вежливо и душевно. Так как я прибыл в школу одним из первых, то мне без особых затруднений выделили койку (помню, за печкой), где я и расположился. Арбуз свой я сразу разрезал. Он был очень спелый и сладкий. Часть его я отнес дежурному (он любезно принял и поблагодарил), часть раздал студентам. Да еще большая часть его осталась до следующего раза. Словом, этот арбуз мы ели несколько дней. Очень большой был.
Поступив в Духовную школу на второй год ее открытия, я вначале жил в Трапезном храме, где проходили службы. Вернее, в восточной его части был сам храм, а в западной - помещения для воспитанников. Помещения были неважные, темные, загроможденные. Койки стояли очень близко одна от другой. Все было бедно, убого.
Так началась моя новая, студенческая жизнь. На занятия и в храм я так и ходил в военной форме. (Потом я узнал, что ребята, да и начальство, считали меня офицером Советской Армии.) Учился я упорно, не жалея сил. Особенно трудно давался мне русский язык. Хотя я от роду являюсь русским человеком, но вот по чистописанию и разбору частей речи я почти всегда получал двойки. Самое большее - это "два с половиной". По другим предметам у меня были четверки и даже пятерки, но вот по русскому языку - обязательно были двойки. Это потому, что в школе-то я учился очень давно, прошло более двадцати лет, все правила я позабыл, и у меня было полно ошибок при диктантах и разборе предложений. Переживал, но все-таки учился.