- Вы, отец Никифор, задаете слишком много вопросов. Вопросы задавать здесь могу только я. Ваше дело со смирением исполнять послушание, помня данные Вами при постриге обеты. У Вас пока только одно послушание: обустраиваться, молиться и ждать.
Чего и когда ждать, наместник так и не пояснил, а сел в автомобиль, который, тут же сорвавшись с места и обдав отца Никифора выхлопными газами, скрылся за воротами монастыря. Тот, понурив голову, побрел собирать вещи.
Если бы отец Никифор знал, зачем так срочно был вызван в Епархиальное управление наместник, то не спешил бы со сборами. Но, к несчастью, а может быть, наоборот, к счастью, он этого не знал. Потому после обеда поехал к месту своего послушания.
И вот сейчас отец Никифор стоял на поляне, предаваясь своим грустным размышлениям. Так он простоял с полчаса. Наконец спокойный и монотонный шелест деревьев и пение птиц низвели в его смятенную душу умиротворение.
- Недельку как-нибудь здесь продержусь, а там меня наверняка заменят, - успокоил он сам себя.
Достав из кармана молитвослов, отец Никифор решил тут же, на поляне, прочитать утреннее правило. Повернувшись навстречу солнцу, он громко, во весь голос, стал читать молитвы. Ему показалось, что в такт его молитвам забубнил лес. Птицы, вначале было приумолкнув от неожиданности, вновь запели свой гимн, прославляющий Творца, показавшего им солнечный свет. "Фью, фью, фью", - пели они, а отцу Никифору слышалось, будто птицы повторяют за ним вслед: "Свят, Свят, Свят еси Боже".
Так уж устроен человек, что для него более страшны неопределенность и ожидание в неизвестности, чем сами события, пусть даже огорчительные.
Сейчас наш герой настроен благодушно, так как определил для себя ожидание сроком в неделю, ну плюс-минус два дня - это терпимо. Надежда и упование на скорое избавление вселили в него бодрость духа и созидательный настрой. Он решил успеть чего-нибудь сделать положительное, чем можно было бы похвалиться перед отцом наместником, - вот, мол, я какой, недаром вы меня послали, знали, что не подведу.
Надежды отца Никифора исходили из простой человеческой логики: нельзя больше недели здесь проторчать без достаточных запасов пищи, без элементарных условий жизни.
Но эта простая человеческая логика оказалась совершенно бессильна перед неожиданно сложившимися обстоятельствами, которые, казалось бы, независимо друг от друга выстроились в цепочку, образуя абсурдную для человеческого понимания ситуацию, которую и нарочно-то трудно придумать. Об отце Никифоре все просто забыли.
Ну, во-первых, забыл сам наместник, и его нетрудно понять. Вызванный в Епархиальное управление, он был срочно послан в Москву, на рукоположение во епископа. Решением Священного Синода определено быть ему архиереем в одной из вдовствующих епархий необъятной России. Все понимают, какое это волнительное событие, - тут уж ни до чего. А когда прибыл в означенную епархию, его так закружил круговорот высоких обязанностей, что… ну, словом, за Владыкой большой вины нет. Там, в монастыре, мол, новый наместник во всем сам разберется. Но отец Никифор при отъезде из монастыря так был озадачен неожиданным послушанием, что никому из братии толком ничего не объяснил. Сказал только, что едет по благословению наместника. А те потом решили, что он уехал с архиереем в новую епархию. Вспоминать отца Никифора вспоминали, но только в молитвах, гадая, какое у него сейчас послушание. Новый наместник был назначен со стороны, а так как на скит никаких документов не успели составить, то он вовсе про него не знал. Мог бы что-то сказать ему шофер, ведь он отвозил отца Никифора в скит. Тем более парень молодой, память у него хорошая. Да вот беда, на следующий день его вызвали в райвоенкомат, а уже через неделю он маршировал в строю новобранцев на Дальнем Востоке. Так и оказался отец Никифор за двести с лишним километров в глухом лесном урочище совсем один, всеми позабытый. Но он этого тогда еще не знал и с энтузиазмом принялся осваивать местность.
Прочитав утреннее правило, отец Никифор решил прежде всего разыскать воду для умывания и питья. "Ведь раз здесь были когда-то люди, значит, поблизости есть вода, - рассуждал он, - если, конечно, ее не привозили для комбайнеров в бочке". Пройдя по лесу, он наткнулся на болотце. Для питья брать воду отсюда не хотелось, но для умывания она вполне годилась. Умывшись, он продолжил поиски, которые не принесли никаких результатов, только чуть было не заблудился в лесу. Набродившись вдоволь по лесу и изрядно проголодавшись, он наконец вышел к своему урочищу. Правда, вместо воды принес полное ведро грибов: подосиновиков, подберезовиков, и даже белые попадались. Это несколько утешило его. Попробовал разжечь печи, вначале ту, которая под навесом, а потом в доме, чтобы сварить обед, но обе печки страшно дымили, и огонь гас. По всему было видно, что забиты дымоходы. Бросив эту пустую затею, разжег посреди поляны костер, на его угли поставил жариться картошку с грибами. А сам, наскоро перекусив пирогом с капустой и морковкой, прихваченным из монастырской трапезной, принялся проводить ревизию своих вещей. Кроме богослужебных книг, церковной утвари и трех бутылок кагора для совершения литургии, он привез портфель с разными инструментами: ножовкой, топориком, гвоздями и прочей мелочью. Из продуктов оказалось: килограммов десять муки в мешочке, три килограмма крупы, ведро картошки, бутылка подсолнечного масла, авоська с луком, по пачке чая, сахара и соли, спички, четыре банки рыбных консервов. Вот и все его запасы. Прикинул, что всего этого хватит на неделю, а на Успение можно даже рыбными консервами разговеться. Поев, он запил обед прихваченным с собою монастырским квасом.
На следующий день, прочитав молитвы, пошел умываться на болото, решив захватить хотя бы этой воды для супа и чая. Даже прокипяченная вода была вонючей. Поморщившись, он все же выпил полкружки чая, так как очень мучила жажда, и подумал: "Вот бы наместника таким чаем напоить, знал бы тогда, как людей неизвестно куда посылать". Потом стал размышлять: "Как я завтра, на Успение, буду служить? Всенощную могу прочитать, и величание пропою. А литургию как без псаломщика? Да и для кого я здесь буду ее служить? "Не хлебом единым…", надо прежде всего наладить службу Божественной литургии", - передразнил он наместника, вспомнив его слова, - а между прочим, хлеба у меня полбулки осталось. Мука есть, но как из нее тут просфоры печь, духовки-то нет? Сказать легче всего". Решил утром просто отслужить обедницу и причаститься запасными дарами.
Вечером у отца Никифора скрутило живот от болотной воды, и он всю ночь пробегал по нужде, так толком и не поспав. Под утро ему стало легче, и сразу навалился сон, так что, когда он проснулся, солнце было уже высоко. Он встал хмурый и как-то нехотя пошел на молитву. Отслужив обедницу, причастился запасных святых даров и запил ковшичком кагора. Внутри от выпитого кагора сразу разлилось приятное тепло, и он снова уснул. Проснулся аж под вечер. Хотелось есть, но совсем не хотелось готовить. Он долго лежал с открытыми глазами. Когда уже стемнело, подумал: "Надо бы встать, затеплить свечу и почитать вечернее правило". Но ноги словно были налиты какой-то тяжестью. "Ладно, немного полежу еще, потом встану, почитаю". Он снова задремал, да так и проспал до полуночи, тяжело ворочаясь с боку на бок.
Во сне ему снился наместник, который на чем свет ругал его за то, что он не совершил Божественную литургию на Успение. Он оправдывался, ссылаясь на невыносимые условия. "Какие для монаха могут быть условия! - гремел наместник, и каждое слово его отдавалось невообразимым грохотом. - На то он и монах, что ему для служения никаких условий не надо!" После этих слов наместника так громыхнуло, что отец Никифор проснулся. Маленькое окошко озарилось ярким светом молнии: каждый уголок в бане осветился. Затем громыхнуло еще раз, да так, что отцу Никифору показалось, будто не только небо, но вся земля сейчас расколется пополам. Встав с ложа, он перекрестился, затеплив свечу, начал читать полунощницу под шум проливного дождя. Сотворив молитву, он затушил свечу и снова лег, прислушиваясь, как крупные капли барабанят по крыше. Но долго пролежать так и не смог. С потолка на него стала течь вода. Пришлось срочно вскочить и сворачивать матрац. Но вода протекала в нескольких местах так, что не было возможности сохранить свою постель сухой. Отчаявшись найти такое место, где бы не текло, он снова бросил постель на мокрую лежанку. Сев в угол и обхватив голову руками, запричитал:
- Господи, да что же это творится, в чем же я виноват? Я ради Тебя оставил этот мир, шел к тихой и безмятежной жизни. А теперь что же получается - я никому не нужен. Ради чего я здесь? Кому нужны эти полусгнившие строения? Кому нужна эта земля, если в монастыре нет тракторов ее обрабатывать, да и людей для этого нет. Ну зачем все это? Лукавый эту мысль, что ли, наместнику внушил здесь скит устраивать? Ну да, конечно, наш губернатор так и есть лукавый, а я от них страдаю!
Холодная струя воды потекла с потолка прямо за шиворот подрясника отца Никифора. В его душе закипел гнев на всех и вся. Захотелось что-то совершить назло. Кому назло, он так и не разобрался, но рука механически потянулась к бутылке с кагором. Открыв пробку, он прямо из горлышка осушил ее до дна и выкинул под дождь в окошко. После этого он долго сидел, тупо смотря перед собою. В душе наступило безграничное спокойствие. Но среди этого тупого безразличия пробилась мысль: "Что ты делаешь, отец Никифор, ты с таким трудом избавился от недуга пьянства и снова бросаешь себя в эту бездну?" Но он тут же отмахнулся от этой мысли: "А, теперь все равно", - и потянулся за второй бутылкой. Ее пил не торопясь, небольшими глотками, предаваясь невеселым воспоминаниям.
…Из армии отец Никифор, тогда в миру Степан Косырев, вернулся полный радужных надежд. Планы его были просты и ясны: жениться на Наташке и начать работать. Слава Богу, специальность у него хорошая - электрик-монтер. А там дети, семья, все как у всех. Но все как у всех не получалось. Едва успел повстречаться с матерью, толком даже за столом не посидел, засобирался к Наташке.
- Что же ты, сынок, с матерью столько не виделся, даже пообедать не хочешь, бежишь куда-то? Готовила, ждала тебя, соседи сейчас придут, все повидать тебя хотят - вон какой герой стал!
- Да я, мама, не куда-то, а к Наташке. Так что к свадьбе, я думаю, надо готовиться.
- Сядь, сынок, - уже властно сказала мать, - мне с тобой поговорить надо. Как раз об этом.
Степан сел, и сердце его тревожно забилось в груди.
- К свадьбе она уже сама готовится, да только не с тобой. Есть у нее жених, ну из этих, как их, из новых русских. Так что нечего к ней ходить.
- А она мне про это не писала, - упавшим голосом проговорил Степан, - да и как же так? Этого не может быть. Мы же любим друг друга.
- Сейчас, сынок, деньги любовь заменяют. Да и все отношения другие между людьми, деньгами мерятся. В нашей молодости такого не было. Вот до чего демократы страну довели, - мать поглядела на осунувшегося сына, и ей до того стало его жалко, что она заплакала. - А не писала она тебе потому, что боялась, как бы в армии что с собой не сотворил. У вас ведь там оружие. И со свадьбой она торопилась, чтобы до твоего приезда успеть. А ты вон раньше на месяц, чем в письмах обещал, вернулся.
- Это меня, мама, за отличную службу домой пораньше отпустили. Когда свадьба-то намечена?
- Да зачем тебе это, сынок? Ты туда уж, пожалуйста, не ходи. Найдешь ты себе еще лучше этой вертихвостки.
- Найду, мама, конечно, найду. А сейчас пойду с друзьями повидаюсь.
Когда сидели с другом Володькой Головиным в гараже, выпивая за встречу, тот утешал Степана:
- Выкинь ты ее из головы, я тебе говорю, выкинь.
- Из головы я ее выкину, - соглашался захмелевший Степан, - а вот из сердца как выкинуть?
- А ты из сердца тоже выкинь.
- Эх, Вован, друг мой, хотя твоя фамилия Головин, но голова у тебя туго соображает. Сердцу ведь не прикажешь, так люди говорят или не так?
- Так говорят, - соглашался Володька, - но ты все равно выкинь.
- Выкину, конечно, выкину, но на свадьбу пойду. Посмотрю прямо в глаза, может быть, ей стыдно станет.
- Нет, Степка, не станет. Нынче у баб совсем стыд пропал. Это ты можешь мне поверить на слово. У меня их столько перебывало, что со счету сбился, и ни у одной стыда не нашел.
…На свадьбу Степан пришел уже поддавший и сел с краю стола. Молча пил и смотрел на невесту в упор. Наташка на него глаз не поднимала, но он продолжал на нее смотреть, пока шафер жениха не подошел к нему и не сделал замечание за его назойливый взгляд. Тут-то Степана и прорвало. Досталось и шаферу, и другим, которые вмешались. С остервенением он отрабатывал приемы рукопашного боя, которые изучал в армии.
Но на свадьбе нашлось немало знающих ребят. Так что досталось и ему по первое число. Неделю потом отлеживался в больнице. Выйдя из больницы, так на работу и не устроился, а продолжал пить, пока отчаявшаяся мать не взяла его крепко за руку и не привела в храм к отцу Павлу.
Неизвестно, что бы из этого получилось, но оказалось, что отец Павел и Степан учились когда-то в одной школе. Эту встречу Степан принял как чудо Божие. И полностью отдался под духовное водительство батюшки. Тот обучил его церковному чтению, взял в алтарь прислуживать. Степан с радостью познавал азы церковности. А вскоре окончательно избрал для себя иноческий путь.
…Пробуждение отца Никифора было тяжелым. К головной боли присоединились мучительные упреки совести. Но при всем этом не было ни сил, ни желания сотворить монашеское молитвенное правило. Дождь то притихал, то начинал лить с новой силой. В избушке было сыро, неуютно, холодно. Отец Никифор накинул на себя куртку, но она тоже была мокрой. Мучила похмельная жажда. Он вышел под дождь и, задрав голову, широко раскрыл рот. Но, вымокнув, так и не утолил жажду. Тогда вынес кастрюлю и ведро и поставил их наполняться дождевой водой. Войдя в избушку, зябко поежился, с сожалением посмотрев на пустую бутылку из-под кагора. В голову пришла мысль - разогреться земными поклонами. Он стал энергично класть земные поклоны, при этом истово крестясь и произнося Иисусову молитву. Когда рука в третий раз перебрала четки, он перевел дух и присел на лавочку у окна. Сердце учащенно стучало по вискам, и хотя дождь давно уже прекратился, на пол продолжали капать крупные капли пота, градом катившиеся с лица отца Никифора. Стало жарко и душно. Он вышел на свежий воздух.
День уже клонился к вечеру. Отец Никифор с трудом разжег костер из сырых поленьев, да и то когда добавил сухих щепок, найденных в сарае. Затем поставил на угли чайник с дождевой водой и замесил на воде тесто для оладьев. Попив чаю с оладьями, почувствовал себя и вовсе хорошо. Долго сидел у костра, окутанный приятным теплом, думал о том, что все не так уж плохо. "А если здесь обустроиться, то будет совсем хорошо. Тишина, свежий лесной воздух, и от молитвы ничего не отвлекает. В городских монастырях много суеты, и такие тихие скиты, наверное, необходимы, чтобы сюда приезжала братия по очереди и предавалась молитвенным подвигам. Хорошее дело задумал отец наместник", - подытожил свои мысли отец Никифор и тут же, у костра, стал читать вечернее правило. Но дочитывать ему пришлось в избушке, так как снова полил дождь. Долго не мог уснуть, зябко поеживаясь и ворочаясь от холода с боку на бок. Уже засыпая, решил, что завтра с утра обязательно полезет на крышу чинить трубу.
Утром отец Никифор почувствовал легкий озноб простуды. Но, несмотря на это, все же встал, прочитал правило, попил чаю с остатками оладьев и полез на крышу. В трубе оказалось старое птичье гнездо. Вынув его и пошурудив палкой, больше ничего не обнаружил и стал спускаться. На самом краю крыши поскользнулся и свалился вниз. Хотя высота была небольшая, он подвернул ногу, больно ударившись ею о пень. Отец Никифор, взвыв от боли, стал перекатываться по мокрой траве, причитая: "Господи, больно-то как!" Задрав штанину и сняв носок, увидел, что вся ступня опухла и лодыжка вздулась. Кое-как доковылял до двери, зашел в избушку и оторвал длинный лоскут от простыни. Затем наложил шину из куска древесной коры и туго обмотал ногу самодельным бинтом. Повалившись на лежанку, застонал от боли и отчаяния: "Господи, Господи, да что же мне так не везет в жизни? Кому же такая жизнь нужна? Да пропади все пропадом! - но тут же, опомнившись, испуганно произнес: - Господи, да что это я несу? Прости меня, окаянного грешника. Поделом мне, Господи, поделом. Господи, не оставь меня, дай выдержать все со смирением и любовью".
И тут же словно другой голос в нем заговорил: "Что это я вдруг вспомнил о любви? Это непонятная любовь, которая только приносит страдания. Да-да, Господи, страдания, и больше ничего, кроме страданий. Говорят, Ты кого любишь, того и наказуешь. Но кто спросил самого человека - способен ли он, готов ли он выдержать эти безжалостные удары любви? Может, такая любовь мне вовсе не нужна. Господи, да что это я опять несу какую-то несуразицу? Прости меня, Господи, нужна мне Твоя любовь, конечно, нужна. Но я еще не научился понимать ее". В каком-то бредовом забытье он продолжал шептать: "Кто так сильно натопил печь? Ужасно жарко, пить, дайте пить".
Очнувшись от забытья, отец Никифор сполз с лежанки и на коленях добрался кое-как до фляги с болотной водой, жадно отхлебнул несколько глотков из кружки. Он почувствовал, как пылает его тело и в то же время бьется в ознобе. Теряя последние силы, он дополз до лежанки и, взобравшись на нее, простонал:
- Ну вот и все, до кучи мне не хватало еще простуды.
Проваливаясь снова в забытье, он прошептал: "Господи, не дай умереть без покаяния".
Проснувшись утром, почувствовал, что температура немного спала, но во всем теле была слабость - еле доковылял до фляги с водой. Долго и жадно пил вонючую воду. Есть совсем не хотелось, и он снова лег. Стал читать все молитвы, которые помнил наизусть. Утомившись, опять уснул, а когда проснулся, уже стемнело. Спать не хотелось. Память унесла его в далекое детство.
…Бабушка рано утром будила его, а он капризничал:
- Ну зачем так рано, я еще спать хочу, ведь в школу только завтра.
- Вот именно, завтра ты пойдешь в третий класс. А сегодня надо в церковь сходить, причаститься перед началом учебного года, чтобы тебе Ангел твой помогал в учебе.
- Ну зачем, бабушка, в церковь? - сопротивлялся Степан. - Ведь никто из учеников в церковь не ходит.
- Ну, это их дело. А ты уж подари бабушке радость. Ведь ты бабушку свою любишь или как?
- Конечно, люблю, - немного помолчав, говорил Степан, нехотя вставал и собирался.
Бабушку он действительно очень сильно любил, она была настоящим другом. С ней можно было поговорить о чем угодно. И в лес по грибы, по ягоды - с бабушкой. И в поездку к дядям и тетям - с бабушкой. Родителям-то некогда, работают, а бабушка всегда рядом.