Но матушка, испугавшись, вместо торможения прибавила газу - и уже через минуту все трое оказались в реке. Андрей даже толком не успел испугаться. Было неглубоко, чуть выше пояса. Отец Павел начал было сердито выговаривать матушке, но потом, увидев, что она сама чуть не плачет, стал нарочито смеяться:
- Ну, молодец Люба, искупала нас, ай да молодец!
Но матушка его веселья не разделяла. Выйдя из воды и отжав полу юбки, сказала:
- Ну что, убедился в моей неспособности управлять мотоциклом?
- Да что ты, Люба, Бог с тобой, с кем не бывает. Вон медведей в цирке и то обучают на мотоциклах.
- Вот пусть медведи и ездят, а меня не проси, больше за руль ни за что не сяду, - и пошла в деревню.
- Люба, - крикнул Павел, - пришли к нам Пантелеича с лошадью, мотоцикл вытягивать.
- Пришлю, - крикнула матушка Люба и помахала с косогора рукой. Отец Павел с Андреем, скинув верхнюю одежду и разостлав ее на солнце сушиться, стали плавать около мотоцикла наперегонки. Вечером за Андреем прибыл присланный из администрации "уазик", но он отослал его назад, сказав, что вернется своим ходом. Еще целую неделю он пробыл в гостях у отца Павла и матушки Любы. Вместе с батюшкой они на утренней зорьке ездили на речку рыбачить. Косили сено на лесных делянках. Подолгу беседовали обо всем на свете. К поезду на вокзал отец Павел сам отвез Андрея. Прощались как старые друзья.
Приехав в Москву, Андрей сразу зашел к главному редактору.
- Ну как, доволен командировкой, Андрюша? Да и сам вижу, вон какой румяный и загорелый.
- Спасибо, Василий Федорович, за интересную командировку, вот подготовил очерк о буднях сельского священника.
- Давай оставляй, сейчас мне некогда, потом просмотрю и в номер, а сейчас подключайся к работе, расслабляться некогда.
Андрей спустился в фотолабораторию, к дяде Яше. Разлив кофе по чашечкам и прикурив сигарету, Яков Иосифович, подмигнув Андрею, вопросил:
- Рассказывай, Андрюша, старику, как прошла твоя командировка в "иную реальность".
- Да я и сам, дядя Яша, иной явился, я ведь теперь крещеный.
- Ох, чуяло мое сердце беду, ведь уговаривал тебя, откажись.
- Да что же плохого, дядя Яша, в том, что я крестился?
- Да я не про это, Андрюша, а про то, что ты там за статью сочинил, после того как крестился. Если ты написал все правдиво, то тебя наверняка не напечатают. Но это еще полбеды. Беда в том, что это конец твоей журналистской карьере. Все твое образование коту под хвост, вот о чем я хочу сказать. Луч-ше бы ты сослался больным и не поехал. Здоровые-то нынче не в цене.
Самара, 2002 - март 2003 г.
Попутчик
Состав поезда лязгнул и остановился, обдав стоящих на перроне специфическим запахом дыма, чего-то прелого, кислого, свойственного всем нашим поездам. Отец Виктор немного неудачно выбрал место на платформе: как раз в конце состава, где обычно прицепляют вагоны с общими местами, и поэтому оказался в водовороте мешочников, которые ринулись в атаку на общие вагоны, для того чтобы успеть занять места получше. На него неслись плюшевые фуфайки, матерная ругань, надсадные вопли. Кто-то больно стукнул чемоданом по ноге. Он повернулся посмотреть, кто именно, хотя это не имело никакого смысла, а так, одно любопытство, но тут же, зацепленный мешком за плечо, был развернут на сто восемьдесят градусов. Странно было в 80-е годы наблюдать эту сцену, чем-то напоминавшую 20-е годы разрухи и гражданской войны. Отец Виктор с трудом выбрался из этого людского круговорота. Ему некуда было торопиться, поезд стоит 40 минут, место в купейном никто не займет, и он с интересом взирал на одушевленную стихию, штурмующую вагоны. В основном это были женщины из села Большие Коржи, одетые поголовно в плюшевые фуфайки и темные платки. Отличить их от остальных можно было легко и по особому выговору с акцентом на букву "ц": "Цаво лезешь, как на буфет?" - кричала одна. "А тебе цаво, одной только надат ехать?" Раздался звон разбитого стекла, и стоявшая до того невозмутимо проводница кинулась в толпу с ругательствами. Неторопливой походкой двинулся к вагону старшина милиции. Отец Виктор, потеряв к зрелищу всякий интерес, пошел к своему вагону.
Там было людно от провожающих, но в его купе было пусто. Он положил "дипломат" на верхнюю полку и вышел в проход к окну вагона. В это время недалеко от перрона притормозил "уазик", из которого вывалились трое. Двоих он сразу узнал: директор банка и первый секретарь райкома комсомола, третий ему был не знаком, хотя мельком несколько раз видел его в райисполкоме. Все трое были немного навеселе. О чем-то оживленно разговаривая и смеясь, они прошли в купе отца Виктора, не заметив его в проходе. Отец Виктор хотел было зайти поздороваться, но, заметив, что они разливают коньяк, передумал. Игорь, так звали секретаря райкома комсомола, обращаясь к третьему, сказал:
- Ну, Паша, счастливый ты человек - едешь в столицу, отдохнешь, развеешься.
Из этого отец Виктор сделал вывод, что они провожали своего друга Павла. Друзья чокнулись, выпили, и тут Олег, директор банка, заметил его.
- Ба! Кого я вижу! Да это наш батюшка, отец Виктор! Вы тоже в Москву разгонять тоску? Какое у Вас место?
- В этом же купе, - ответил отец Виктор.
- Ну так заходите, есть немного коньяка, пока поезд не тронулся, выпьем на посошок. Паша, познакомься: это настоятель церкви в нашем райцентре, при этом наш ровесник. Правильно я говорю, отец Виктор, Вы тоже с 53-го года? А Паша, или официально Павел Петрович, но, я думаю, между нами это ни к чему, так вот он - заведующий отделом культуры при райисполкоме, едет на конференцию в Москву, так сказать, опыт перенимать.
- А Вы, отец Виктор, в Москву так или по делам? - спросил, разливая коньяк, Игорь.
- На экзаменационную сессию в Духовную академию.
- А Вы разве не окончили ее?
- Я семинарию духовную окончил.
- Да что же, кроме семинарии, еще и академии есть? - удивился Игорь.
- Даже аспирантура, - подытожил батюшка не без тайной гордости.
- Вот Вы даете, - покачал головой Игорь.
- Да у них там преподавание на высшем уровне, не то что у нас в институте, небось марксизм-ленинизм досконально знают, - вмешался в диалог Олег.
И все посмотрели на отца Виктора с уважением к его знанию марксизма-ленинизма.
- Нет, марксизм-ленинизм мы не изучаем, - сказал отец Виктор, видя, что его правдивое признание несколько разочаровало собеседников.
После третьего предупреждения проводницы о том, чтобы провожающие покинули вагон, Игорь с Олегом, допив коньяк и пожелав доброго пути, направились к выходу.
Поезд медленно тронулся. Отец Виктор достал конспекты с лекциями, решив воспользоваться дорожным временем для подготовки к экзаменам. Павел сидел напротив и внимательно наблюдал за его манипуляциями. То, что попутчик собирался углубиться в чтение, ему явно не нравилось. По всему было видно, что он хочет поговорить, но не знает, с чего начать.
- Что читаете? - поинтересовался он.
- Конспект по патрологии, готовлюсь к экзаменам.
- А, понятно, - протянул Павел. Хотя было видно, что ему ровным счетом ничего не понятно.
- А мы же, батюшка, с Вами враги, - вдруг ни с того, ни с сего сказал он.
Отец Виктор аж растерялся от такой постановки вопроса:
- Это как так?
- А так, Вы - служитель религии, так сказать, а я - служитель культуры. Религия и культура всегда были врагами, это, батюшка, Вам надо бы знать, - явно наслаждаясь растерянным видом отца Виктора, самоуверенно изрек Павел.
Но после этих слов от растерянности отца Виктора не осталось и следа. Он, уже предчувствуя грядущую победу в предстоящем споре, просто возликовал в душе. Павел, отхлебывая пиво, с интересом поглядывал на него, ожидая, как же тот будет выкручиваться перед ним, человеком политически подкованным.
"Это ему не безграмотным старухам мозги компостировать", - не без злорадства подумал Павел.
Отец Виктор не стал горячиться и выкладывать свои козыри, а решил прощупать противника.
- Многие ученые и деятели культуры думали по-другому, они считали, что вся культура из храма.
- Это ничем не обосновано, небось они были идеалисты, - небрежно бросил Павел, - а ты читал, что пишут классики: Маркс, Энгельс и Ленин? Вы же это, сам говорил, не изучали в семинарии.
- Представь себе, я читал, так, из любопытства, но ничего, серьезно подтверждающего твое утверждение, я там не нашел. А то, что вся культура из храма, это доказать несложно. Как, по-твоему, что такое культура?
- Ну как - что? Культура - это наука, живопись, архитектура, литература, музыка - словом, все искусство.
- Отчасти правильно, но нужно сразу оговориться, что слово "культура" происходит от слова "культ", - начал отец Виктор свое наставление. - Первые написанные книги и стихи были религиозными гимнами и молитвами, первая живопись еще с пещерных времен имела культовое значение. Театр родился из религиозной мистерии. Как могли быть врагами науки древнеегипетские жрецы, создавая основы математики? А вавилонские жрецы стали первыми астрономами. В средневековой Европе Церковь была единственным очагом культуры и науки.
- Это когда еретиков на костре поджаривали, - съехидничал Павел, - хорошее христианство: возлюби ближнего и посади его на горящие угли, - и, довольный своей шуткой, он громко засмеялся.
Отец Виктор вспыхнул и в запальчивости проговорил:
- Инквизиторские пытки имеют такое же отношение к христианству, как пытки на Лубянке к идее коммунизма, - от этих неосторожно вылетевших слов у него похолодело в груди, а Павел заерзал, как будто ему было неудобно сидеть.
Наступившую паузу прервал первым Павел.
- Да, в коммунизм никто почти не верит, даже там, наверху. Да ну их, к едреной фене, все эти серьезные разговоры. Я так, в шутку сказал, какие там враги. Нам долбили в институтах диамат, больше-то мы ничего не знаем. Лучше я тебе анекдот про КГБ расскажу, раз о них речь зашла. Вот сидят трое командировочных в гостиничном номере. Один из них уже лег отдыхать, а двое мешают ему спать, анекдоты рассказывают, смеются. Ему это надоело, он вышел в коридор, дал горничной рубль и попросил ровно через пять минут принести три стакана чая. Затем заходит и говорит приятелям: "Вот вы тут анекдоты политические травите, а у КГБ повсюду подслушивающие устройства". "Да ладно, - говорят, - сказки нам рассказывать". "Ах, сказки! - подходит к электророзетке и говорит в нее: - Товарищ майор, три стакана чая нам в номер, пожалуйста". Через минуту открывается дверь, вносят три стакана чая. Друзья сразу приумолкли, попили чай и в кровать. Утром просыпается этот человек, смотрит, его приятелей нет. Спрашивает у администратора, куда они подевались. Тот отвечает: "Их ночью КГБ забрало за политические анекдоты". - "А меня почему не взяли?" - "Товарищу майору Ваша шутка с чаем понравилась".
От смеха отец Виктор повалился на свой диван и долго хохотал. Наутро в Москве они расстались большими друзьями.
Отец Виктор хорошо сдал экзамены и вернулся домой в прекрасном настроении. После обеда к нему зашел участковый Василий Вениаминович, с которым они дружили и частенько посиживали за шахматной партией. Он отвел отца Виктора в сторону и шепнул на ухо:
- Ребята из органов ко мне приезжали, когда тебя не было, все о тебе расспрашивали, что да как. Но я тебе ничего не говорил, ты от меня ничего не слышал. Понял?
Отец Виктор кивнул головой и настроение его сразу испортилось.
Саратов, 1991–1993 гг.
Антисемит
Игорь Львович Шульман, врач-хирург сорока двух лет, сидел в своей холостяцкой квартире, предаваясь невеселым размышлениям. "Как дальше жить? Его, которого все считали хирургом от Бога, его, спасшего сотни человеческих жизней, сегодня уволили с работы. И кто это сделал? Лучший друг его покойного отца, главный врач Первой городской больницы Марк Яковлевич Марон. Где же, спрашивается, хваленая еврейская солидарность, о которой так много говорят кругом? Ну и что, что он пьет? А покажите мне непьющего хирурга. Сделал операцию, а родственники тебя тут же отблагодарить спешат, несут коньяк или виски, или чего-нибудь в красивой бутылке. "Большая Вам благодарность, Игорь Львович, вернули нам сына, дочь, мать или брата". Попробуй откажись - обида. Что, он должен магазин ликеро-водочных изделий открывать? Бывает, что и умирают люди под скальпелем. Всем понятно, врачи - не боги, медицина не всесильна. Но если человек умирает во время операции или после, разве этими аргументами утешишься? Хватанул сто граммов спиртику, вроде отлегло от сердца. Ладно бы только уволил, но ведь не удержался Марк Львович от ехидства. "Настоящие евреи, - говорит, - никогда пьяницами не были, это тебя твои гены подвели". Намекнул, значит, что мать у Игоря была русская женщина. Кто же я тогда такой? По иудейскому закону национальность по материнской линии определяется, значит, для евреев я - русский. Для русских, наоборот, я жид махровый, раз отец еврей. Да и внешность у меня далеко не славянская". Предаваясь таким невеселым размышлениям, Игорь Львович поглядывал на своего друга протоиерея Аркадия Соловьева, сидящего напротив него с книгой в руках. Отец Аркадий лет пять назад овдовел и уехал из города служить в глухую деревню. Когда приезжал по делам в Епархиальное управление, то обязательно заходил к своему другу в гости и ночевал у него.
- Слушай, отец Аркадий, ты пришел - и сразу за книгу, нет чтобы поговорить с другом, поинтересоваться, как у него дела.
Отец Аркадий нехотя отложил книгу:
- Ну, ладно, рассказывай, как твои дела, Игорек, ты мне сегодня, кстати, не нравишься, какой-то вид у тебя удрученный.
- Да, психолог ты хоть куда, все-таки заметил, а книгу все равно читал. Уволили меня, Аркаша, с работы, вот так.
- Сам виноват, я говорил тебе, завязывай с этим. Ты ведь блестящий хирург, каких еще поискать, а сам себя губишь.
- Какой я блестящий, если мать свою собственную не мог спасти?
- Ты же сам знаешь, что целый консилиум профессоров дал свое заключение о том, что бесполезно делать операцию, это не поможет.
- Разумом-то я все понимал, а сердцу не прикажешь. Это, по сути дела, была "операция отчаяния". И все-таки, Аркадий, когда твоя родная мать умирает под скальпелем, который ты держишь в руках, с этим очень тяжело жить, и никакие доводы разума здесь не помогут. Пойдем, Аркаша, на кухню, выпьем, поговорим.
- Не буду я с тобой пить.
- Что, и разговаривать не будешь?
- Разговаривать буду, но только с трезвым.
- Ну вот, называется, поддержал друга, утешил. Спасибо.
- А кто тебе, Игорек, еще правду скажет, кроме меня? Другой, которому ты безразличен, с удовольствием сядет с тобою пить и будет поддакивать твоим пьяным жалобам на несложившуюся жизнь. А мне ты не безразличен. Однако прежде всего я священник и хорошо знаю, что пьяные слезы дешевле воды в дождливый день. Уверен, Нина Ивановна в гробу своем переворачивается, видя, как сын ее добровольно себя губит.
- Ну и что ты, правдолюб, посоветуешь?
- То же, что и прежде: собери всю силу воли и брось горькую глушить.
- Хорошо сказал, я полностью "за". Только откуда мне взять эту силу воли? Ты думаешь, я не пытался это сделать? На три-четыре дня меня хватало, не более. "Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны", - кто это сказал, не помню, но сказано верно.
- Да я не со стороны, - печально молвил отец Аркадий, - я ведь на себе все это испытал.
- Вот тебе и на, а ты мне всегда таким правильным казался.
- И правильные, Игорь, бывает, что на кривую дорожку вступают. Когда я свою Анну похоронил, на меня тоже "зеленый змий" свои сети расставил. Чувствую, что все больше в них запутываюсь. Надо, думаю, как-то выбираться, а то совсем в омут греха затянет. Стал акафист "Неупиваемой Чаше" читать. Является во сне Анна и говорит: "Не губи себя, Аркадий, просись у владыки из собора на сельский приход. А как туда приедешь, сорок обеден подряд отслужи". Проснулся я - и сразу к архиерею с прошением о переводе. Тот удивился, конечно, но просьбу мою удовлетворил. В соборе-то нас шесть священников, литургию редко приходится служить, очередность. А как в деревню приехал, каждый день служу обедню, потом акафист, вечером - снова служба, вот у меня силы и появились.
- Счастливый ты человек, Аркадий, а мне почему-то никаких видений не является.
- Я твое видение, Игорек, вполне реальное, можешь пощупать. Ты когда в последний раз в церкви был?
- Два месяца назад, на годовщину матери заходил, свечки ставил.
- Заходил он, - передразнил его отец Аркадий, - как духовный врач я тебе, Игорь, ставлю диагноз: из прихожанина ты превратился в захожанина, потому-то и стал легкой добычей рогатого. Ты лучше мне ответь, когда ты последний раз исповедовался и причащался?
- Не помню, - Игорь прикрыл один глаз, напрягая память, - кажется, в прошлом году. Нет, в позапрошлом, перед Пасхой. Да, точно, на Страстной, в Великий четверг.
- И это все? - удивился Аркадий.
- Но в этом году на Великий четверг у меня была срочная операция.
- Он оправдался! - негодовал отец Аркадий. - Только на Великий четверг разве Божественная литургия служится?
- Ты сам виноват, уехал в свою деревню бороться со своим змием, а друга своего бросил одного, змий-то от тебя и приполз ко мне, паразит. Когда ты был здесь, я же каждое воскресенье ходил на службу.
- Нашел няньку, ты, вроде, уже давно взрослый человек.
- Не будем мы с тобой, Аркаша, ругаться, плохо мне. Между прочим, помнишь, что Экзюпери писал: "Мы в ответе за тех, кого приручили".
- Что же ты, зверь какой, чтобы тебя приручать? - захохотал отец Аркадий.
- Так не буди во мне зверя, дай скорее выпить, - в тон ему закричал Игорь.
- Не дам, - смеялся отец Аркадий, - кусочек сахара - пожалуйста, да и то, если хорошо будешь себя вести.
- Буду вести себя хорошо, если дашь то, что настаивается на этом кусочке сахара, а если нет, то берегись, я зверь опасный, - и, зарычав сквозь смех, он кинулся на отца Аркадия.
Они, сцепившись и свалившись на пол, стали бороться, катаясь по ковру, как малые дети. Наконец отец Аркадий одолел Игоря и, восседая на нем, спросил:
- Ну что, сдаешься?
- Сдаюсь, сдаюсь, - взмолился Игорь. Когда они встали с пола и отряхнулись, отец Аркадий сказал:
- А ведь в детстве я тебя побороть не мог, делай выводы, Игорек, ты же у нас врач.
- Если серьезно, друг мой Аркадий, то я вот какие выводы из нашей беседы сделал. Здесь меня сейчас ничто не удерживает, так что забирай меня с собой в деревню. Смена обстановки, да и духовная терапия с твоей помощью мне только на пользу пойдут.
Отец Аркадий озадаченно почесывал переносицу, над чем-то раздумывая.
- Ну что молчишь, Аркаша? Не бойся, не объем тебя, у вас, небось, в деревне и врачей-то толковых нет, буду сельским врачом.
- Господи, ну что ты мелешь, Игорь, всякую ерунду, я совсем о другом думаю. Псаломщик у меня, Михаил Иволгин, ярый антисемит. Тебе это будет неприятно, да и он взбеленится.
- А, чихал я на твоего антисемита, меня как Марк Яковлевич уволил сегодня, я чуть сам антисемитом не стал.
- Ну, как знаешь, я тебя предупредил. Положа руку на сердце, я очень даже рад, что ты со мною будешь. Я ведь тоже по тебе скучал.