Попытка же сопряжения, основанного на замеченном Азимовым совпадении, приводит к созданию псевдонауки: апелляция в тексте, претендующем на научность, к некоему авторитету, священному тексту и т. д. в мире современной науки может свидетельствовать только об одном – квазинаучности данного текста.
В мире религии такие опоры не менее шатки: человек, строивший свою веру на "научных фактах", может ее легко потерять, если ему убедительно показать, что подобные аналогии не имеют никакой научной ценности.
Конечно, Азимов далеко не первым отметил это расхождение. За несколько столетий до него один из творцов современной науки, Галилео Галилей, замечал: "Я думаю, что авторитет Священного Писания служит тому, чтобы убедить людей в тех истинах и положениях, которые необходимы для спасения их души; а так как эти истины превосходят границы человеческого понимания, то никакая наука или же иные средства, кроме глаголющих уст самого Святого Духа, не могут заставить в них уверовать. Но я не считаю столь уж необходимым верить в то, что сам Бог, который дал нам чувства, понимание и разум, хотел, чтобы мы искали научные истины только в тексте Писания, а не с помощью самой науки; к тому же в тексте его об этого рода истинах говорится слишком мало и отрывочно" (Галилей в письме Бенедетто Кастелли).
Поэтому в современную эпоху, которая, к сожалению, славится отходом от строгой рациональности и чрезвычайно падка на различные "научные" откровения и перевороты, нужно очень четко представлять себе специфику науки и критерии научности тех или иных данных. Настоящие открытия в науке происходят не так уж часто. Поэтому всякий рассказ о принципиально новых достижениях, переворачивающих наши вчерашние представления о способе существования вещей (особенно если этот рассказ напечатан в газете или книге, выпущенной неизвестным издательством и без научного редактора) должен прежде всего вызвать сомнение в его истинности.
Вместе с тем разность научного и религиозного аппаратов и невозможность вышеописанного механического "сопряжения" отнюдь не означает абсолютной несовместимости. Наука и религия, безусловно, дополняют картину наших знаний о мире, делают ее более объемной и яркой. Только эта целая картина не вписывается полностью ни в научные рамки, ни в рамки религиозных представлений. Иными словами, это взаимодополнение происходит не на поле науки (т. е. религиозные аргументы здесь не работают, хотя многими научными открытиями мы и обязаны религиозной интуиции ученых), и не на поле религии (наука не стремится к тому, чтобы прямо подтверждать религиозные истины, хотя и такое случается). Наука отвечает на свои вопросы, религия – на свои. И чем больше ответов есть у человека, тем богаче его представления о мире, о Боге и о себе самом.
Еще вчера данный тезис казался безусловно ложным, поэтому на нем следует остановиться чуть подробнее. В свое время Фрэнсис Бэкон писал об идолах – лжепредставлениях, которые мешают человеку адекватно воспринимать действительность. К таковым он причислял идолы рынка, театра и проч. Как видим, такие "идолы" существуют и в отношении представлений о взаимодействии науки и религии. Один из них – возможность сопряжения усилий и выработка общего языка – был нами только что рассмотрен. Но остались и другие.
Не так давно считалось, что наука и религия неизбежно входят в противоречие одна с другой, так как первая основана на строгом знании, вторая – на слепой вере. Знание практически отождествлялось с наукой, вера – с религией. Отчасти это положение верно (на что косвенно указывалось в вышеприведенной цитате из Азимова), но лишь отчасти. Полное отождествление науки и знания, с одной стороны, и религии и веры, с другой стороны, было бы ошибочным. Во-первых, существуют разные типы знания. Есть знание научное, есть знание ненаучное. Например, чукотский шаман много знает о своих богах и духах. Это, конечно, некая сумма знаний. Но это знание не научное, не верифицированное. Это знание магическое, полученное им от своего учителя-шамана в результате ритуального посвящения. Ко второму типу, безусловно, относится и знание религиозное. Во-вторых, вера также может быть разной. Ни один ученый не может обойтись без веры. Конечно, в науке вера прежде всего фактор субъективный (верю в результат труда, его пользу и т. д.), который нельзя выразить формулой, но в мире реальных людей – ученых, создающих науку, – эта вера чрезвычайно важна.
Второй идол – "извечное" (на самом деле – недавнее, по большей части советское) противопоставление научного мировоззрения религиозному. Здесь для начала нужно определиться с понятием "мировоззрение". Если рассматривать его как систему взглядов на мир и жизнь, предполагающую в том числе (или даже в первую очередь) ответ на вопрос о смысле жизни, то понятно, что термин "научное мировоззрение" некорректен, узок: наука, как мы выяснили, не занимается вопросами смысла жизни. Этот вопрос вынесен за рамки научного поля, находится вне границ научного познания мира, вне компетенции науки. Иначе получается, что верующий ученый (а в том, что таковые были и есть, сомневаться сегодня уже никто не станет) не может обладать научным мировоззрением, раз оно с неизбежностью противостоит религиозному. Но куда мы тогда денем Коперника, Галилея, Ломоносова, Нильса Бора и многих других? С другой стороны, получается, что неверующая бабушка, не получившая при этом высшего или даже среднего образования (а таковые, конечно, тоже есть), ближе к научному мировоззрению, чем верующий ученый. Что, конечно же, допустить просто невозможно.
Поэтому правильнее было бы сравнивать не научное и религиозное мировоззрения, а религиозное и безрелигиозное. И только в качестве одной из составляющих можно рассматривать "научное мировоззрение", то есть систему взглядов на природу в соответствии с достижениями современной науки. Данное же мировоззрение может быть присуще или неприсуще человеку как в первом, так и во втором случае. Более того, если говорить о воззрении на мир современной науки, в частности физики, то нужно с неизбежностью констатировать, что научное мировоззрение сегодня свойственно подавляющему меньшинству населения земного шара. Люди, получившие школьное образование, студенты, сдававшие предмет "Концепции современного естествознания", в подавляющем большинстве представляют себе мир на уровне механики Ньютона. А о теории Большого взрыва, о различиях между специальной и общей теориями относительности нередко не имеют ни малейшего понятия.
Однако если все вышеизложенное верно, то возникает другой вопрос – последний идол: а как же тогда многочисленные конфликты между религией и наукой? Как же тогда Коперник, Галилей и Джордано Бруно? Атеистическое сознание советского человека видело в данных историях прямое подтверждение материалистического тезиса о ложности ненаучного мировоззрения, о борьбе закостенелой лживой религии с прогрессивной объективной наукой. И хотя, как уже говорилось выше, времена изменились, многие из нас, вопреки крылатому латинскому выражению, остались прежними. Воинственные атеистические представления прошлого почему-то прочно засели в умах. Это тот самый атавизм, который все не проходит. Сразу оговорюсь, данный тезис не следует рассматривать в качестве выпада против атеизма как такового: если рассматривать атеизм как мировоззренческую систему, отрицающую существование сверхъестественной реальности и заложенного в бытии мира и человека смысла, то такая система, конечно, имеет полное право на существование. При этом, разумеется, существование атеизма не отменяет существования религии, религиозного мировоззрения. И здесь очень важно отклонять те атеистические установки, которые идеологически тенденциозны и исходят не из понимания сущности религии, а из ее намеренного искажения. Именно такими являлись (и являются) рассуждения о вековой борьбе религии с наукой.
К подобным мифологемам относится и "научный атеизм". Семантически это не что иное, как оксюморон. Существует вера в то, что Бог есть, существует и вера в то, что Бога нет. Исключительно рационально обосновать ни первое, ни второе невозможно. Конечно, в рамках как религиозной, так и атеистической позиции могут существовать философские обоснования собственного мировоззрения. Однако и в первом, и во втором случае они не будут исходить из строго научных посылок. Иными словами, поскольку христиане никогда не говорили о Боге как о некоем сверхчеловеке, наблюдающем за землей из космоса, то научные доказательства или опровержения того, что Бог сидит на облаке, не нужны ученым: ни верующим, ни атеистам. Вопрос о существовании Бога просто выносится за рамки науки. Поэтому и атеизм научным быть не может.
Перейдем непосредственно к наиболее часто рассматриваемым историческим свидетельствам о "борьбе" науки и религии. Обычно приводятся в пример Коперник, Галилей, Бруно… Чтобы ответить на эти обвинения, необходимо учитывать множество вещей. Во-первых, очень опасно обобщать и выводить из конфликта конкретной Церкви с конкретным ученым неизбежный конфликт религии и науки. Скажем, после того как Католическая Церковь запретила к публикации книгу Галилея "Диалог", она была издана в протестантской Голландии. Значит ли это, что на территории этой христианской страны не было конфликта науки и религии? Или это означает нечто другое: а был ли вообще конфликт? "Был ли мальчик-то?" Скажем, столь нелюбимая уже протестантскими богословами эволюционистская теория никогда не встречала такого сопротивления в рядах католических богословов. Один из самых ярких католических умов XX столетия Тейяр де Шарден был эволюционистом. На сегодняшний день Католическая Церковь признала эволюционизм. В православной богословской традиции также существуют на этот счет разные точки зрения.
Во-вторых, вышеописанные конфликты чаще всего свидетельствуют о неумении отдельных представителей Церкви и науки разграничить сферы компетенции религиозного и научного знания, но никак не об альтернативности этих способов познания мира. Потребовалось время, прежде чем люди смогли осознать, что можно и орбиты планет исследовать, и Богу молиться. И не надо по этому поводу копья ломать.
Что же касается случая с Коперником, то здесь вообще больше всего путаницы. Дело в том, что при жизни Коперник вообще никак не пострадал. Польский священник Николай Коперник (1473–1543) опубликовал свою книгу "Об обращении небесных сфер" в 1543 году в Нюрнберге, посвятив ее папе Римскому. Как известно, смысл открытия Коперника состоял в предложенной им гелиоцентрической модели Вселенной вместо геоцентрической, сформулированной во II в. по Р. X. греческим ученым Птолемеем и основанной на аристотелевских представлениях о космосе. Современная Копернику наука была готова рассматривать его версию как математическую гипотезу. Подобной точки зрения сначала придерживалась и Католическая Церковь, не предавшая осуждению теорию Коперника, но настаивавшая на ее гипотетическом характере.
Как физическое описание теория Коперника казалась многим современникам слишком противоречившей очевидным научным данным. Именно поэтому против Коперника активно выступили ученые того времени, например известный и авторитетнейший астроном Тихо Браге (1546–1601). Иными словами, налицо конфликт науки вчерашнего дня с наукой дня сегодняшнего. Академик В.И. Вернадский замечал по этому поводу: "…было бы крупной ошибкой считать борьбу Коперниково-Ньютоновой системы с Птолемеем борьбой двух мировоззрений, научного и чуждого науке; это внутренняя борьба между представителями одного научного мировоззрения. Для тех и для других лиц окончательным критерием, поводом к изменению взглядов служат точно констатированные факты; те и другие к объяснению Природы идут путем наблюдения и опыта, путем точного исчисления и измерения. На взгляды лучших представителей обеих теорий сознательно одинаково мало влияли соображения, чуждые науке, исходившие ли из философских, религиозных или социальных обязательств. До тех пор пока научно не была доказана невозможность основных посылок Птолемеевой системы, она могла быть частью научного мировоззрения".
Таким образом, имел место внутринаучный конфликт, а точнее, не конфликт даже, а естественный процесс развития научного знания, в результате которого новые данные позволяют усомниться в правильности вчерашних выводов; что и служит двигателем научной мысли и расширяет познавательные способности человека.
Проблема была в том, что Католическая Церковь воспринимала этот конфликт как свою проблему и вносила немалую долю напряженности в собственно научный спор – по причине неумения правильно разграничить сферы компетенции науки и религии.
* * *
Последний вопрос – это роль христианства в становлении современной науки. И здесь вновь не обойтись без ломки привычных стереотипов, отказа от мифов недавнего прошлого. Как уже указывалось, конфликта религии и науки быть не могло в силу того, что религиозный и научный интерес направлены на разные предметы, с помощью религии и науки человек познает разные вещи. Вместе с тем и религия, и наука существуют в определенном культурном поле, в котором происходит взаимовлияние этих культурных феноменов.
Исходя из этих посылок, рассмотрим процесс становления современной науки в его связи с распространением христианства в западной культуре.
Прежде всего мы должны будем констатировать, что современная наука возникает (формируется, оформляется – как угодно) именно в христианской цивилизации. Предпосылки к возникновению науки, отдельные открытия и изобретения были, конечно, и в Древнем Египте, Древнем Китае, Древней Греции, и на средневековом арабском Востоке, но современная наука – это феномен, оформившийся в начале Нового времени в западной христианской цивилизации. Другой науки у нас нет. И это тот самый случай, когда можно сколь угодно ругать пресловутый европоцентризм и искать альтернативы, но все они будут ненаучными.
Итак, возникновение современной (или новой, как ее называли на заре Нового времени) науки в христианской европейской культуре есть фундаментальный факт, который требует серьезного осмысления. Означает ли он, что возникновение науки было запланировано христианской цивилизацией? Полагаю, что нет, как не было запланировано протестантским сознанием и возникновение капитализма, что убедительно показал М. Вебер. Однако, как не менее убедительно продемонстрировал он же, именно сформированное протестантизмом принципиально новое отношение к труду, его результатам и цели во многом обусловило возникновение последнего.
Именно так было и с наукой. С распространением христианства в сознании западного человека утвердились общемировоззренческие принципы, которые позволили с течением времени окончательно оформить тот культурный феномен, который мы сегодня именуем наукой или современной наукой. Каковы те изменения и какова та почва, которая была удобрена христианством и на которой возросли плоды интеллекта?
Во-первых, христианство категорически утверждает реальность существующего мира и происходящих и наблюдаемых в нем нами процессов. Вы скажете, что это же очевидно. На самом деле далеко не так очевидно, как представляется. Например, идея универсального движения, присущего мирозданию, принципиально не выводима из человеческого опыта и является, скорее, априорным суждением, чем эмпирическим фактом.
Как это связано с христианством? Символ Святого Духа, по интерпретации известного философа науки Кол лингву да, означает идею универсального движения (в христианском Символе Веры говорится об "исхождении" Духа от Отца).
Важнейшим мировоззренческим изменением, появившимся благодаря христианскому богословию, стала, конечно, идея трансцендентности Бога. Античность не знает данной идеи. В античном сознании Космос есть некое высшее "божество", космос – это никем не сотворенная красота, гармония и порядок, в который все включено (и люди, и боги, и природа), которому все подчиняется и который, естественно, нельзя изучать, нельзя препарировать (чем, собственно, наука и занимается).
В христианстве же это "нельзя" сохраняется только по отношению к Самому Богу, Который, в силу трансцендентности, выносится за границы Космоса, за границу Пространства-Времени. Таким образом, демифологизированный христианством космос позволяет начать изучение себя.
Следующее важное следствие христианизации сознания математическое: для развития математического анализа, который является главным инструментом современной физики, необходимо принятие идеи актуальной бесконечности. А вот обоснование последней, как показывает анализ истории натурфилософских идей и математических открытий от Николая Кузанского до Галилея, Ньютона и Лейбница, было бы невозможно без исходной аксиомы Бога-Творца.
Кроме того, подобное античное видение устроения мира не позволяло соединить физику с математикой. Дело в том, что античность исходила из жесткого деления всех вещей на естественные и искусственные, из противопоставления мира космоса миру артефактов. Кроме того, четко различались мир вечного порядка и неизменных движений – надлунный мир – и мир непостоянства и изменчивости – подлунный.
Вследствие этого математика – подлинная, идеальная наука – изучала именно идеальные конструкции, поэтому применялась прежде всего в астрономии (надлунный мир). Физика же была неким способом констатации изменчивости мира подлунного. Поэтому физика занимается рассмотрением природы и сущности вещей, тогда как механика позволяет создавать то, чего в природе нет (вспомним противопоставление естественного и искусственного), и поэтому никак не может являться частью физики и быть связанной с нею. На невозможности их соединения настаивал, в частности, Платон, обосновывая это учением об идеях.
Новое время, исходя из утвердившихся на тот момент христианских догматов, коренным образом пересматривает взаимоотношения Бог – природа – человек. Наиболее излюбленной аналогией ученых Нового времени было отождествление природы с механизмом (отсюда потом возникает механистическая картина мира, которая, безусловно, стала не просто научной, но общекультурной моделью для Нового времени), отождествление естественного с искусственным (не по сути, конечно, и не структурно, но по способу функционирования, так сказать).
Таким образом, именно подобная аналогия – природного и механического – позволила наконец соединить физику с математикой. И когда Коперник, Галилей, а затем, конечно, Ньютон создают физическую картину мира на языке математики – и появляется современная наука. Возможность же создания данной картины, повторяю, появилась только благодаря тому, что Аристотелева физика отступила перед появившимися в христианстве представлениями об устройстве мира. Конечно, возникает естественный и вполне закономерный вопрос: почему этого не произошло раньше?