Е. Рёрих прекрасно понимала, что "Письма Махатм" с откровенно богоборческими высказываниями бросают вызов христианству. А потому предлагала ее припрятывать: "Я имею копию письма с просьбой не присылать этой книги в Югославию. Я посоветовала ввиду той паники, которой дышало это письмо, воздержаться от посылки туда этой книги. Тем более, что и от других членов наших Обществ я слышала, как тяжко некоторые реагировали на эту книгу, вернее на одно письмо о Боге. Я написала, чтобы книгу эту раздавали лишь стойким и сильным…".
Впрочем, есть иная возможность объяснить заявление Н. К. Рёриха. Он совсем не имел в виду православный Символ Веры. Возможно, говоря о своем полном согласии с некиим Символом Веры, он про себя имел в виду Символ Веры… розенкрейцеров. Это тактика у иезуитов называется reservatio mentalis: произнесение слов, о которых заведомо известно, что в сознании слушающих они имеют один смысл, а в сознании говорящего – другой. "За победу!" - "За нашу победу!"…
Рёриха спросили, как он относится к православию, а Рёрих сказал: "Символ веры весь признаю". Но для "двуногих" он не уточнил – чей именно Символ веры он исповедует "весь". За него вопрос о православности Рёриха разрешила его жена: "Николай Константинович не может быть христианином". Душно ему там, душно…
Церковь не судит "внешних". Она печалится о людях, которые находятся вне нее, но не осуждает их. Ни к одному другому русскому художнику не подходили с требованием изложения его Кредо. Но семья Рёрихов занималась проповедью ощутимо нехристианской философии – и при этом декларировала свою церковность. Если бы сам Рёрих не заявил, что он исповедует весь Символ веры, можно было бы не проводить дотошное сопоставление его подлинных воззрений с Символом Веры.
В итоге сложилась ситуация обычной рёрихианской двуличности. При начале разговора о соотношении рёрихианства и православия теософы торжественно предъявляют рёриховскую декларацию о принятии православного Символа Веры и возмущенно говорят: какие же у Церкви были основания к тому, чтобы не считать Рёриха православным и отлучать его от Церкви. Но когда начинаешь детально сопоставлять Символ веры с теософией, а декларацию о признании православного Кредо с хулами в адрес православных догм в других рёриховских текстах – тогда рёриховцы говорят: "Но ведь он художник! Он не богослов! Он не обязан во всем соглашаться с православием!". И получается, что все же Рёрих не был православным. Но в этом случае его отлучение от Церкви было совершенно справедливым, а рёрихианское возмущение этим актом оказывается совершенно беспочвенным.
Отлучение от Церкви и есть призыв к честности: неправославному проповеднику, который пытается проповедовать внутри Церкви и от ее имени, показывают его действительное место, которое должно стать для него местом серьезных раздумий…
Один молодой неофит по инерции продолжал жить по законам университетско-общаговской вольницы. Книжки Бердяева и Меня убедили его, что православие творчески обновляется, что оно пересмотрело средневековые каноны, что именно любовь оно положило в основу всего. И потому не видел никакого неосоответствия между продолжением самого тесного общения со своими подружками и своей новой принадлежностью к Церкви. Но месяца через два после крещения в его сердце поселился червячок сомнения – и он пошел на исповедь. Когда же он рассказал священнику (полукаясь, полугордясь) о своем очередном "подвиге", батюшка сказал ему: "Ты встань вот здесь, в сторонке, и до конца службы подумай – что для тебя дороже: Церковь или женщины!". Через час юноша снова подходит к исповедальному аналою. На вопрошающий взгляд священника он ответил: "Церковь для меня дороже". "Значит, больше не будешь возвращаться к этому греху?" – "Нет!". И тогда епитрахиль легла на его голову…
В этом случае отлучение от Церкви длилось около часа. Рёриховцам для размышления нужно времени побольше. Но отлучение от Церкви – это не месть, не проклятие. Это приглашение к ответственному раздумью: осознай свое место в мире, подумай, что значит быть христианином, что значит быть православным.
Рёрихианство, противоречащее всему Символу веры – это даже не ересь. Еретик не согласен с православием в одной-двух чертах. Теософия же несовместима с православием по всем богословским вопросам. Рёриховцы – не еретики. Они – продолжатели линии жидовствующих. Такое уже было в истории России: в XV-XVI веках радикально антихристианская идеология пыталась прикрывать себя одеждами православия и вести свою пропаганду в России.
Ксения Мяло, очарованная своими поездками в гималайскую "долину богов" Кулу, не заметила, что стала апологетом того самого проекта, который был разоблачен преп. Иосифом Волоцким 500 лет назад, но был продолжен "жидовствующими" каббало-буддистами ХХ века.
5. Николай РЕрих и св. Иоанн Кронштадтский
Ксении Мяло "известно, что Иоанн Кронштадтский, знавший Н. К. Рёриха с детства, едва ли не до самой своей смерти был его духовником" (с. 73).
К сожалению, Мяло не уточнила – откуда именно это стало известно. Может, есть упоминание о Рёрихе в дневниках о. Иоанна? Есть ли свидетельства об их духовной близости в мемуарах других людей, их современников? Есть только заверение самого Николая Рёриха…
Но это человек, который, увы, способен лгать (вспомним историю с "Символом веры"). Так что его свидетельству о нем самом я не верю. Лжесвидетельства именно такого рода очень распространены в оккультной среде. Попробуйте найти хоть одну колдунью, которая не верещала бы, что у нее есть благословение батюшки, старца, епископа, самого Патриарха!
Никаких независимых и проверяемых свидетельств о духовной близости Рёриха и св. Иоанна никто еще не предъявил. На мои же аргументы о том, что это миф, Мяло не обратила ни малейшего внимания.
Но зато сразу бросилась обвинять меня в богохульстве: "Ибо святой прозорливец, не умеющий угадать будущего сатаниста, более того, в качестве многолетнего духовника, видимо, несущий и часть ответственности за столь зловещую метаморфозу своего духовного чада,- это образ, нарисовать который решится далеко не всякий атеист, но лишь завзятый богохульник. А вот диакон прямо-таки подводит нас к нему" (с. 74).
Я-то как раз и отвожу от этого образа, утверждая, что отношения о. Иоанна и Рёриха не носили характер духовного руководства. Встречи были – если только они и в самом деле были - чисто внешние, без раскрытия помыслов и планов.
Но даже если и на самом деле о. Иоанн благословлял Рёриха – это не значит, что он предвидел будущее Рёриха. Даже святой не обязан быть прозорливым с каждым. Вот лишь один пример не-всегда-прозорливого святого: Св. Патриарх Никифор некогда венчал на царство иконоборческого императора Льва Армянина (см. Житие Феодора Начерт. 27 дек)… Кроме того, жест благословения может иметь очень разные значения. Отец Иоанн мог предчувствовать угрозу для Николая Рёриха и пробовать его молитвенно оградить от стремившися к нему "шамбалят". Но воля Рёриха свободно предать себя в руки "духов" оказалась сильнее... Впрочем, простите, я тут встал на путь догадок, то есть уподобился самим же рёриховцам. Специально же для рёриховцев я готов привести пример, когда человек, ими (не мною!) почитаемый за "святого", не распознал своих же "предателей": Блаватская не смогла предсказать ни своего разрыва с Куломбами, ни своего разрыва с Всеволодом Соловьевым, а семья Рёрихов не предвидела, что их охранник Кордашевский в конце концов станет униатским священником…
И уж совершенно напрасно Н. Рёрих пишет (а Мяло согласно цитирует), будто "о. Иоанн отличался и свойственною великим подвижникам широтою мысли" (с. 74). Если "широту мысли" понимать в теософском смысле, то ее у св. Иоанна не было и быть не могло. "К стыду нашему мы должны сознаться, что у многих, многих из христиан православных не только нет в сердце и в жизни веры православной, а нет даже и на языке, и она у них совсем испарилась или же обратилась в совершенное безразличие относительно какой бы то ни было веры: католической, лютеранской, иудейской, магометанской, даже языческой. Слышим от многих, что во всякой вере можно угождать Богу, т. е. будто бы всякая вера угодна Богу, и как будто ложь и истина, правда и неправда для Бога безразличны. Вот до чего дошло у многих незнание своей веры, незнание духа и истории своей Церкви, отчуждение от ее жизни и Богослужения, - до чего затмилось понятие о православии, о неправославии и иноверии!". "Без Христа, без Церкви нет другой двери в Царствие Небесное. Отпадшие от веры Христа, от Церкви – погибнут, если не обратятся и не покаются".
Да, о. Иоанн мог молиться за всех, но он никогда не молился со всеми. Да, о. Иоанн мог молиться за татар и их исцелять, но при этом он прямо предупреждал спасенных им же мусульман, что если они будут пребывать в своей вере, то они погибнут. Да, о. Иоанн мог сказать доброе слово о поведении иноверцев – но не об их вере.
Николай Рёрих и Ксения Мяло как пример "широты мысли" о. Иоанна приводит такой его отзыв: "При разговоре о том, почему дворниками в Зимнем дворце служат татары, о. Иоанн с доброй улыбкой сказал: "Татары-то иногда лучше бывают..."". Я верю, что о. Иоанн действительно сказал такие слова. Но сначала замечу, что Н. Рёрих употребляет неясный оборот речи: можно понять его слова так, что при разговоре именно с ним о. Иоанн сказал цитируемое суждение, а можно понять так, что Рёрих просто передает чей-то чужой разговор (как абзацем выше он передает рассказ о двух гвардейских офицерах, приехавших к о. Иоанну). Так почему же я доверяю именно этому рёриховскому рассказу? – Потому, что он подтверждается независимыми от Рёриха источниками. Однако, если мы обратимся к ним, то станет понятна очередная некорректность рёрихо-мяловской интерпретации страниц православной истории.
Вот проповедь самого о. Иоанна, объясняющая его добрые слова о татарах: "Ни одна религия, кроме веры православной, не может привести человека к нравственному совершенству или святости… Если же ныне многие христиане православные живут хуже мусульман и язычников, так что глава магометан в России публично во всеуслышание всех недавно в Петербурге провозгласил похвалу своим единоверцам за то, что между ними нет таких нечестивых, как между христианами, посягающими на жизнь царей; - то такая подлинно нечестивая жизнь христиан не должна нимало, конечно, ставиться в упрек вере православной". Итак, - вот отчего о.Иоанн говорит, что в царском дворце можно не опасаться присутствия рабочих из татар: не потому, что он "с пониманием" относился к исламу и видел в нем путь, который приводит к спасению параллельно с православием и независимо от него, а потому, что татары в русского царя бомб не бросали…
В "Сатанизме для интелигенции" я приводил пример гневного отношения о. Иоанна к проповедям Льва Толстого (которые ближе все же к теософии, чем к православию). Мяло тех отзывов о. Иоанна о Толстом не заметила, иначе ей и в о. Иоанне пришлось бы подметить "столь нехарактерную для русской традиции нетерпимость к духовным исканиях и блужданиям творческих людей" (с. 129).
Вообще достаточно представить себе диалог между о. Иоанном и Н. Рёрихом – и станет ясно, насколько кощунственна рёриховская выдумка о том, будто о. Иоанн был с ними единомыслен.
Вот пришел бы Рёрих к о. Иоанну и сказал: благослови, отче, сжечь мощи и уничтожить кладбища! И что бы он услышал в ответ? – "Идите к мощам святых угодников и смотрите, какая вера правая. В какой вере Бог творит такие чудеса, как в православной? В какой вере люди удостаиваются нетления и благоухания тел по смерти и творят столь великие и многие чудеса? Идите к преподобному Серафиму и к святому Сергию; идите к Феодосию Черниговскому. Или вы хотите слушать нынешних интеллигентов, недоучек и переучившихся, будто бы мощей нет, нет чудес?".
О. Иоанн есть прежде всего молитвенник. Он не книжник-теоретик. Молитва, молитва, молитва – вот его постоянный призыв. К молитве он призывает, о молитве свидетельствует, молитву творит… И если бы Рёрих был его духовным сыном, то именно о молитве (а не о культуре и картинах) и был бы прежде всего разговор между ними... И вот, представим, что Николай Рёрих приходит к отцу Иоанну и открывает ему свой помысл: мол, отче, мне очень понравились размышления о молитве, высказанные в "Ключе к теософии", книге "нашей замечательной соотечественницы" Елены Блаватской: "Интересующийся: Верите ли вы в молитву, молитесь ли вы вообще? Теософ: Мы – нет. Интересующийся: Вы не молитесь даже Абсолютному Принципу? Теософ: Зачем? Будучи весьма занятыми людьми, мы едва ли можем позволить себе тратить время на обращение со словесными мольбами к чистой абстракции… В нашем понимании внутренний человек и есть тот единственный Бог, которого мы можем знать… Молитва – не прошение. Это скорее таинство, оккультный процесс, посредством которого конечные и обусловленные мысли и желание, неспособные быть в воспринятыми необусловленным Абсолютным Духом, трансформируются в духовные устремление и волю… Мы отказываемся молиться сотворенным конечным существам – то есть богам, святым, ангелам и так далее, ибо рассматриваем это как идолопоклонство. Мы не можем и молиться Абсолюту по причинам, изложенным выше. Поэтому мы стараемся заменить бесплодную и бесполезную молитву приносящими пользу делами... Христиане проявляют сатанинскую гордыню в своей уверенности, что Абсолют, или Бог снизойдет до того, чтобы выслушивать каждую глупую или эгоистическую молитву".
Согласился бы с таким отношением к молитве святой Иоанн? Поддержал бы он увлеченность Рёриха Блаватской? Посоветовал бы ему и дальше следовать теософским путем? Сравним хулы Блаватской с опытом о.Иоанна:
Блаватская: "Мы не можем молиться Абсолюту". Св. Иоанн: "Бог будет для тебя всем в одно мгновение, ибо Он простое Существо, выше всякого времени и пространства, и в минуты твоей веры, твоего сердечного единения с Ним совершит для тебя все, что тебе нужно к спасению тебя и ближнего". "Есть безначальное, личное Существо, Которому имя – Бытие (Аз есмь Сый). Оно сотворило все существа словом. Это личное, безначальное Бытие, Которое мы называем Богом". "Молясь, я верую твердо, что 1) Бог есть Един Сый и вся исполняяй, следовательно одесную меня, 2) что я образ Его, 3) что Он бездна благости и 4) Источник всякой благости и что Он Сам уполномочил меня молиться ему". "Ласкаюсь я к Тебе, Отец и Творец и Питатель мой".