Переголосование или перебаллотировка о. Макария в игумена была произведена, в присутствии митрополитов-экзархов, с строгим соблюдением всех предписываемых законом и выработавшеюся практикою формальностей, и прошла с редкими в подобных случаях спокойствием и чинностью, как об этом свидетельствует посторонний, но заслуживающий полного доверия случайный наблюдатель, известный французский ученый археолог и путешественник граф Мельхиор Вогюэ. "Никогда в жизни нам, – пишет этот путешественник, – не случалось присутствовать на выборах, которые бы имели такой своеобразный характер. День был воскресный: любопытство (la curiosite) заставило нас всю ночь провести в церкви, чтобы присутствовать при русском торжественном богослужении, чтобы слышать великолепное пение, наблюдать выражение этих лиц, которые горячо молились пред алтарем за своего Царя. Целую ночь бледнолицые монахи провели на ногах, освещенные блестящею мглою восковых свеч: никакой печали, кроме печали неба, не отражалось на их физиономиях. Мы заснули, когда занималась заря, а ранним утром были разбужены колокольным звоном. Мы уже стали собираться, чтобы присутствовать при новой церемонии, как нам объявили, что звон этот призывает монахов на их совещания. Событие столь долго ожидаемое, долженствовавшее громко разразиться по всей Восточной Церкви, событие, около которого сгруппировалось все, что осталось страстного в мире духовном, совершалось пред нашими глазами тихо, мирно, так что нельзя было заметить даже малейшего признака какого-нибудь волнения. Никакой подозрительный звук не нарушал тишины монастырской, разве только на некоторых лицах видна была какая то необыкновенная озабоченность, да кое-где по углам длинных коридоров слышалось тихое шептание. Человек не предуведомленный мог бы подумать, что монахи собираются по обыкновению к утреннему служению". Выше процитированный нами патриарший сиггилион также свидетельствует о полной законности произведенных выборов.
Но, несмотря на все это, явились недовольные произведенными выборами – шесть членов карейского протата и шесть монахов обители св. Пантелеймона, причем первые нашли, что уполномоченные от протата якобы "не сообразовались с данными им наставлениями". Недовольные написали протест в весьма сильных выражениях, причем грозили даже "возобновлением Сицилианской вечерни", и отправили его к Патриарху, который, однако, не придал ему никакого значения, сделав протестантам отеческое замечание. Не мирившиеся с фактом состоявшегося избрания, монахи монастыря св. Пантелеймона продолжали волноваться и протестовать против нового порядка жизни в монастыре. Так, когда 1 сентября русские иноки потребовали от о. Евгения и о. Анастасия ключи от Пантелеимоновского собора, то последние отказались выдать их, а параэкклесиарх собора о. Иоанн на церковной двери наклеил портреты султана, убрав их цветами, и над папертью водрузил турецкий флаг. Турецкий чиновник, бывший при этом, нашел неуместным и не своевременным такое выражение верноподданнических чувств султану, собственноручно снял флаг и сказал при этом: "Подданство и повиновение правительству состоит не в том, чтобы выставлять портреты и выкидывать флаги, но в исполнении его воли". Этот факт наглядным образом показал русским инокам, что огонь вражды греков к ним еще не потух, и посему, чтобы раз навсегда удалить зло из среды своей, они предложили недовольным оставить монастырь и искать себе пристанища в другом месте. Наделенные деньгами и необходимыми предметами к жизни, главные вожаки греческих братий 6 сентября были удалены из обители, которая теперь готовилась к встрече нового игумена.
24 сентября избранный в игумены и утвержденный Патриархом о. Макарий возвратился из Константинополя на Афон. Ликующая братия, торжествовавшая счастливый исход процесса, устроила ему блестящую встречу. 26 сентября, во время литургии, совершенной никейским митрополитом Иоанникием, в присутствии девяти членов протата и секретаря его, о. Макарий получил знаки игуменского достоинства: патерицу или игуменский жезл и архиерейскую мантию с источниками и был возведен на игуменский трон. "Сознаю, – говорил взволнованным голосом новый игумен своей братии, в первый раз вошедший на трон, – что не по силам моим возлагается сей голгофский крест на мою вы ю, но, помня, что сила Божия в немощех совершается, я, грешейший, движимый взаимною любовью и убеждаемый обстоятельствами времени, а вместе и призываемый на сие высокое служение высокопоставленными лицами двух национальностей, решаюсь, призвав в помощь Господа, заступление Царицы неба и земли и предстательство св. великомученика и целителя Пантелеймона, возлагаемое на меня послушание, по желанию и великих адамантов терпения старцев наших Иеронима и Илариона и вашему, я восприял, зная, что это была воля и в Бозе почившего старца нашего о. игумена Герасима".
Члены карейского протата, после поставления в игумена о. Макария, немедленно известили Патриарха и экзархов чрез особые официальные послания, в которых говорилось, что "прежний законный порядок в названной обители вполне восстановлен-" и что "согласно обычаям и порядкам Святой Горы ввели, 26 сего месяца, в день памяти св. Иоанна Богослова в должность настоятеля названной обители архимандрита Макария, недавно выбранного на эту должность большинством пребывающей в обители братии".
В воскресенье, 28 сентября, прочтена была патриаршими экзархами разрешительная молитва, которою прощались все иноки, так или иначе провинившиеся во время происходивших в обители смут, и тут же избраны особые духовники для греческих монахов, а в понедельник 29 сентября экзархи, выполнив возложенные на них поручения, выехали с Афона в Константинополь. В ноябре месяце того же 1875 года Вселенский Патриарх издал особую разрешительную грамоту, которою разрешал все вольные и невольные грехи братии Пантелеимоновско-го монастыря, совершенные ими в период пережитых волнений в нем. Под грамотою имеются подписи всех синодальных архиереев.
Так окончился наделавший много шуму на Афоне и далеко за его пределами знаменитый греко-русский Пантелеимоновский процесс, породивший страшную вражду между национальностями русской и греческой, не прекратившуюся окончательно и до настоящего времени, вражду недостойную Святой Горы, как места безмолвия и непрестанной молитвы за весь христианский мир, взирающий с благоговением на это место высших духовных подвигов. Тяжело было положение в это время русских иноков, находившихся под страхом гнетущей их мысли, что не нынче – завтра они очутятся за порогом обители, даже вне милого их душе и сердцу Афона, ради которого они оставили все и порвали связи с дорогой далекой родиной, но несравненно тяжелее было положение тех, которым суждено было стоять на страже русских интересов. Какие ужасные нравственные страдания пережили за это время старцы о. Макарий и о. Иероним – это едвали можно представить себе, хотя бы то и приблизительно. Люди, стоявшие близко к старцам в эту тяжелую пору их жизни, не могут говорить без слез о бессонных ночах, проводимых ими или на молитве или за работою, о разного рода иных лишениях, нравственных страданиях и т. п. Думал ли скромный и неискательный о. Макарий, удалявшийся в безмолвную пустыню от житейских треволнений и дрязг и желавший лишь мира и тишины для постоянного благомыслия, что он будет выброшен из обители в самую пучину человеческих страстей и людской злобы? И нужно было иметь громадную силу воли, всепрощающую христианскую любовь к людям, полную покорность долгу, преданность своей "метании" и сознание правоты самого дела, чтобы незыблемо устоять посреди всех этих дрязг, пошлостей, злостной клеветы и инсинуаций. Здесь-то будущий игумен русского Пантелеимоновского монастыря на Афоне, как злато в горниле, дочищался, искушался и нравственно укреплялся, чтобы потом всегда победоносно выходить из всякого рода испытаний и трудностей. За эти-то высокие качества ума и сердца великого старца о. Макария Провидение, быть может, и послало ему великого советника и могущественную поддержку в лице Н. П. Игнатьева, русского посла при Оттоманской порте, который оказал незаменимую услугу успеху русского дела на Афоне во время греко-русского Пантелеимоновского процесса. Русские афонские иноки живо хранят в своей благодарной памяти эти услуги своего "ктитора", как титулуют они Н. П. Игнатьева, и долго еще будут поминаться на великом выходе за литургиею дорогие каждому из них имена Николая и Елены со чады, т. е. графа и графини.
Глава VIII
Русские иноки на Афоне во время русско-турецкой войны 1877 и 1878 годов
В монастыре св. Пантелеймона с переходом власти в руки русских стало все быстро изменяться: недовольные выходили из монастыря, между братиею водворялись нарушенные мир и любовь, восстановлялись во всей строгости древние общежительные уставы, производились новые постройки и улучшения в монастыре и т. д. "Казалось, – пишет монастырский дееписатель, – чего бы лучше наслаждаться миром и спокойствием, но в ту же зиму стали носиться тревожные слухи о неистовствах турок в Сербии и Болгарии и как бы не было войны". Действительно, еще в 1875 году восстали на защиту своей свободы мужественные герцеговинцы, а за ними и босняки. Турки вторглись в эти пределы и произвели страшные неистовства, поразившие всю Европу. Из сочувствия к страждущим своим собратиям взялись за оружие сербы и черногорцы и 18 июня 1876 года объявили войну Турции.
Сербская война, как известно, окончилась дюнишским погромом, и самое существование сербского княжества обязано заступничеству великодушного русского монарха покойного Александра II, который своим могущественным словом остановил дальнейшее движение турецких войск в пределы Сербии. События в самой Турции, следовавшие одно за другим, тоже ничего не предвещали доброго. После насильственной смерти Абдула-Асиза, русского сторонника, кратковременного царствования его брата Мурада V на престол турецкий вступил нынешний император Абдул-Хамид, недружелюбно настроенный по отношению к русским. Вся Европа с напряжением ожидала разрешения этого тяжелого положения, все с часу на час ожидали войны. Количество паломников на Афон постепенно сокращалось, но русские пароходы продолжали еще совершать рейсы к Святой Горе почти до самого Покрова. Зимою пароходы приходили к Святой Горе очень редко, и паломники приезжали в самом ограниченном числе. Последний русский пароход, пытавшийся под покровительством посла проникнуть на Афон к Пасхе, т. е. 27 марта, должен был оставить свою попытку, а русские паломники вернуться в Россию уже через Триест.
3 апреля 1877 года российское императорское консульство в Солуни получило из Петербурга следующую телеграмму: "Передайте архимандриту Макарию совет, чтобы русские, опасающиеся оставаться на Афоне, немедленно бы отправились на Кавказ чрез Поти в Кутаис на наемном французском пароходе, не сходя на берег в Константинополе". Сообщая этот министерский совет по назначению, солунский консул Т. П. Юзефович снабдил его секретным разъяснением со своей стороны. "Очевидно, – писал он о. Макарию, – дело идет не о русских поклонниках, а о монахах русских, обитающих на Афоне вообще. Телеграмма эта для меня не понятна в том отношении, что если ее выполнить буквально, то найдется столько охотников и будет такой переполох на Святой Горе, какого вообще не следовало бы желать, как для уезжающих, так и для остающихся. – Передаю вам это известие, в котором заключается не непременное желание выполнения, а только совет, так сказать, предложение облегчить участь боящихся. Следовательно, все предоставляется вашему и о. Иеронима благоусмотрению. Как видно, однако, желательно, чтобы в случае решения устрашенных укрыться в России они отправились вместе и в одно место, а не поодиночке. – Должно быть, это есть специальное разрешение для афонских монахов и об этом, полагаю, предупреждены власти в Поти. Пароход под французским, а не иным флагом рекомендуется преимущественно, – это тоже следует заметить. Об этой телеграмме знаю только я да о. Иосиф. – Следовательно, вам легко выполнить ее и оставить без последствий. Мое мнение личное скорее отправить боящихся по островам либо в Грецию, мало-помалу, под благовидным предлогом. А такое переселение хотя и легко сделать, но что скажут греческие обители и каково будет жить оставшимся? Повторяю, что вам ближе известно все и телеграмму сохраним в тайне. О вашем решении уведомьте меня, а если меня уже не будет в Солуни, то поручите передать письмо во французское консульство для пересылки ко мне. Предупредите и г. Нелидова, если будете знать, что он еще в Константинополе.
Еще не получил я последнего приказания уезжать отсюда, но у меня все уже готово и война неизбежна".
В тот же почти день получено на Афоне несколько частных телеграмм с подобными же советами: от о. Арсения, управляющего афонским подворьем в Москве, от о. Владимира, заведующего подворьем в Константинополе, две от В. И. Сушкина, брата о. Макария, и, наконец, 7 апреля от г. Нелидова из Константинополя. Совет последнего сопровождался личным мнением, в общем сходным с мнением Т. П. Юзефовича: "С своей стороны думаю, – писал он, – что Афону вовсе опасность не угрожает, а бежать преждевременно было бы несовместно с монашеским обетом и с достоинством русского имени".