Кто-то увидел их, известил первосвященника, и первосвященник пришел с охраной. Они разбудили Нанака и Мардану и сказали Нанаку: "Мы слышали, что ты святой человек. Что ты за святой? Ты не понимаешь простой вещи: Кааба - это самое святое место в мире, а ты лежишь, обратив свои стопы в сторону Каабы".
Нанак ответил: "Мардана говорил мне - он мой ученик, - что это самое святое место. Но трудность в том, что, куда бы я ни направил свои стопы, я нахожу то место самым святым. Это не место, это мои стопы делают каждое место таким святым. И если вы сомневаетесь, можете попробовать - вы можете повернуть мои стопы куда угодно".
До этого момента я вижу, что это историческое повествование, далее уже метафора - но значимая, исполненная смысла, завершающая то, что не может завершить история. Священник поворачивал стопы Нанака во все направления, и они были поражены, что Кааба оказывался точно там, куда были повернуты стопы Нанака. Они совершили полный круг, поворачивая его, и Мардана не мог в это поверить. Нанак смеялся и говорил: "Поворачивайте куда хотите, не пропускайте ни одного места - в этом моя проблема: куда мне поворачивать стопы? Каждое место - святое, все существование божественно".
Священник коснулся стоп Нанака и сказал: "Пожалуйста, прости меня. Сюда приходили люди, но ни один не был таким, как ты. Мы никогда не видели, чтобы Кааба двигался повсюду за чьими-то ногами. Зачем ты сюда приехал?"
Нанак ответил: "Просто чтобы показать вам, что это не Кааба священен. Пока ваши стопы не стали святыми, ничто не является святым. Поклоняясь камню, вы думаете, что поклоняетесь чему-то святому".
Где бы вы ни сидели, где бы вы ни были, ваше существо должно делать это место важным, не наоборот - не так, что вы начнете думать: "Какое место важное?" Вы понимаете, что я имею в виду? Вы ставите места выше себя. Это - самобичевание. Вы неуважительно относитесь к самим себе.
И это происходит по всему миру. Кто-то становится президентом страны и думает, что он прибыл. Быть президентом или премьер-министром - это всего лишь достичь определенного места, но вы не выросли. Ваш рост показал бы, что, где бы вы ни были, вы создали центр.
Начните больше ценить себя, принимать себя.
И по крайней мере со мной вы должны выучить назубок: ничто другое не имеет значения. Что имеет значение, так это ваше самоуважение. Зачем вам утруждать себя мыслями о том, кто сидит впереди? Я не вижу никакой разницы. Для тех, кто сидит позади, я так же доступен, как и для тех, которые сидят впереди. Мое присутствие заполняет всю комнату. Я равно дарю себя всем. Теперь решать вам: принимаете вы меня или нет. Если вас интересуют мелочи, где вы сидите: в первом ряду, во втором или в третьем, - тогда вы из тех, кто закрывается.
Откройтесь и радуйтесь, что вы здесь, со мной.
Мелочи не должны вызывать беспокойства. Значимо то, что вы восприимчивы ко мне. Попробуйте. И чем более вы восприимчивы… вы удивитесь, что ваше тело может сидеть позади, а вы - впереди. Чье-то тело может сидеть впереди, а он - позади. Все зависит от того, кто более восприимчив.
И всегда думайте, что проблема в вас. Не сваливайте ее на кого-то другого - что из-за него вы вынуждены сидеть во втором ряду.
Если вы не можете даже забыть, где вы сидите, как вы собираетесь приветствовать меня внутри себя?
Просто будьте восприимчивы, будьте доступны.
И я равно доступен для всех.
Совершенно неважно, где вы сидите.
Ошо, в своей недавней статье Стивен Джей Гульд сказал: "Определенность недосягаема в науке".
Ошо, проявляет ли наконец современный человек признаки взросления?
То, что говорит Стивен Джей Гульд, несомненно, признак зрелости, и некоторые люди взрослеют, но очень немногие. Но это хорошее начало. Последует больше. Двадцать пять веков назад индийский мистик Махавира сказал: "Ничто не определенно. Такой вещи, как определенность, не существует". Из-за того, что он пользовался странным языком, люди были озадачены: перед каждым предложением и каждым утверждением он вставлял слово съят. Съят означает "возможно" - чтобы избежать определенности, иначе ваши умы слишком хотят сделать все определенным.
Если вы его о чем-то спрашивали, он отвечал: "Возможно". Он и вас оставлял в неопределенности, потому что "возможно" не значит "да" и не значит "нет". "Возможно" означает в точности по. Слово "по" - это изобретение современного логика.
Глядя на научные исследования, которые все больше и больше склоняются к "вероятно"… так как то, что определенно в этот момент, становится неопределенным в следующий момент, потому что жизнь - это поток, изменение. Кроме изменений изменяется все. Вы не можете быть ни в чем уверены. Трусы будут очень напуганы, потому что они цепляются за вещи, думая, что они цепляются за некие абсолютные понятия, окончательные результаты.
Этот логик изобрел новое слово - потому что нет ни одного слова между "да" и "нет". Оба дают определенность: одно дает положительную определенность, другое дает отрицательную определенность. Он изобрел слово по. Даже звучание "по" забирает всю определенность. Вы начинаете задаваться вопросом: "Что ты имеешь в виду - да или нет?" - и он говорит: "По", - ни да, ни нет или же и да, и нет вместе.
Жизнь постоянно движется, меняется. Это диалектика между да и нет, положительным и отрицательным, днем и ночью, жизнью и смертью.
Махавира двадцать пять столетий тому назад уже использовал слово съят. Если вы спрашивали его, существует ли Бог, он говорил: "Возможно". Но разве это ответ? Бог либо есть, либо нет - это наш ум, то, как нас научили. Если вы спросите кого-то: "Ты там, в комнате?" И он ответит: "Возможно", - что вы из этого поймете?
Когда Махавира говорит "возможно" - это ближе к реальности, потому что тело человека может быть в комнате, а его может не быть, его ум может находиться за миллионы миль. Как он может сказать "да"? А как же ум? Как он может сказать "нет"? А как же тело? Он говорит "возможно", он оставляет это вам - что это нечто, что не может быть заключено в рамки утверждения или отрицания. И то и другое должно использоваться вместе.
В начале этого века ученые были очень уверенными - фактически, это было одной из характеристик науки. Философия - это все расплывчатое, религия - это просто вымысел, наука - это определенность. Два плюс два всегда равно четырем. Но так было в начале этого века, и в предыдущем веке наука очень фанатично относилась к определенности, потому что она была лишь поверхностной, она еще не проникла вглубь. Теперь она проникла вглубь, так глубоко, что, чтобы осмыслить ее, вам придется отточить свой разум.
Бертран Рассел написал одну из самых важных книг по математике, "Принципиа Математика", и вы можете понять, как сложен этот предмет. Двести шестьдесят пять страниц посвящены доказательству того, что дважды два действительно четыре. Двести шестьдесят пять страниц - большая книга, которую никто не читает, которую практически невозможно читать, она только для математиков.
Даже Бертран Рассел не мог написать ее один, потому что не был математиком - он был философом, и у него были философские идеи, касающиеся математики, поэтому ему пришлось работать в сотрудничестве с одним математиком, Уайтхедом, который тоже был философом и мог понимать как философию, так и математику.
Оба на протяжении нескольких лет работали вместе, чтобы написать "Принципиа Математика" - которую никто не читает. Два гения зря потратили годы. И можно видеть потери: "дважды два равно четыре" требует двухсот шестидесяти пяти страниц напряженной логической аргументации. Книга была написана в начале века. Она больше не актуальна.
Они проделали тяжелую работу. Вы просто знаете, что дважды два - четыре, они же усердно трудились, чтобы доказать это со всех сторон. Но теперь новые математики говорят, что дважды два не равно четырем, иногда это может быть пять, иногда это может быть три - когда как.
Их аргументация очень глубокая, но очень ясная. Их аргументация такова: то, что дважды два дают число четыре, традиционно оставалось абсолютно определенной истиной, потому что вы забыли одну вещь - что эти числа не существуют, они воображаемые. Два стула плюс еще два стула - это реальность, но два плюс два…? Потому что вы никогда не встречались с математическим числом… Мистер Один идет на рынок? Вся математика является воображаемой.
Новые математики пытаются вернуть ее к реальности, но тогда возникает проблема. В реальности две вещи не являются точно одинаковыми. Разве могут быть четыре абсолютно одинаковые вещи? Например, две женщины плюс еще две женщины: вы не можете сказать, что их четыре, потому что все четыре уникальны. Соединить этих четырех уникальных персон значит принять как данность то, что каждому дается один символ, - а это неверно.
В реальности все варьируется. Иногда один человек может быть равен целому миру: Сократ, Гаутама Будда, Альберт Эйнштейн могут поодиночке быть равны целому человечеству или, возможно, больше, потому что остальное человечество не вложило ничего, а этот человек в одиночку способствовал великому пониманию сущего. Вы не можете считать его как единицу, равную любой другой, вы неправы, вы не думаете о качестве.
Но тогда возникают трудности. Поэтому они говорят, что для обычного употребления на рынке дважды два - по-прежнему четыре, но для экстраординарного использования дважды два может быть пять, может быть три, может быть сколько угодно - всегда по-разному. Старой математики больше нет, старой определенности больше нет.
Геометрия Евклида была определенной, в этом была ее красота. Не было вопроса неопределенности, толкования были ясными. Кратчайшее расстояние между двумя точками - прямая линия. Но это все абстрактно. Если вы на самом деле хотите получить прямую линию, то не сможете.
Так что сейчас главенствует неевклидова геометрия, которая утверждает, что прямых линий не существует, потому что вы можете нарисовать прямую линию на полу, но пол - это часть круглой Земли. Если вы продолжите свою прямую линию в обе стороны, то рано или поздно вы придете к точке, где она образует окружность. Если прямая линия в итоге образует окружность, значит, она не была прямой, это была дуга, часть окружности; просто эта часть была так мала, а окружность так велика, что вы приняли заблуждение за определенность.
Прямых линий не существует. Все евклидовы построения были опровергнуты. В абстракции они верны, но в реальности они невыполнимы, а современная наука старается быть все ближе и ближе к реальности.
Вот почему я говорю, что она подходит очень близко по многим вопросам и соглашается, не зная о том, с мистиками, потому что мистики тоже пытались приблизиться к реальному, не воображаемому. Они двигались к реальному иным путем. И когда они приходили к реальному, то либо становились безмолвными - потому что говорить что-то кажется неверным, либо говорили такие вещи, как Махавира: "Возможно, это так, возможно, не так", - утверждая одновременно положительное и отрицательное, что в обычной ситуации приведет в замешательство.
Махавира не мог оказать влияния на многих людей, и основная причина заключалась в том, что он появился на двадцать пять веков раньше своего времени. Эйнштейн понял бы его. Махавира не был математиком, но то, что он говорит, по сути то же самое - теория относительности. Глупо говорить, что кто-то высок, пока вы не скажете, в сравнении с кем, потому что нет такого качества, как высокость, - только в сравнении. С ним нужно сравнить какого-нибудь пигмея, тогда он высокий.
Есть древняя поговорка: "Верблюды не любят ходить в горы". Я не знаю, что об этом думают верблюды, но это точно: в горы они не ходят. Они ходят в пустыни, где нет гор. Но люди, сложившие поговорку, знали лучше. Верблюды не любят ходить в горы, потому что когда они приближаются к горам, то чувствуют себя неполноценными, у них возникает комплекс неполноценности.
Фрейд обнаружил это совсем недавно, а верблюды знали с самого начала: лучше не ходить в горы - там у вас появится комплекс неполноценности, а потом от него трудно избавиться. Лучше оставаться в пустыне, где вы самый высокий, самый величественный, самый большой. Почему бы не наслаждаться манией величия? Зачем без надобности идти в горы?
Все, что мы говорим, относительно, а относительность меняется, потому что, как я вам уже говорил, жизнь - это поток.
Я рассказывал вам историю о том, что у Муллы Насреддина было прекрасное бунгало в горах, и иногда он говорил - когда уставал от дел и прочей суеты: "Я уезжаю на три недели, или на две недели, или на четыре недели". Но он никогда не был последовательным. Он уезжал на три недели, а возвращался на четвертый день.
Его друзья говорили ему: "Если ты собирался вернуться через четыре дня, зачем ты напрасно лгал? Мы не возражали, не говорили, что ты не можешь вернуться на четвертый день. Это твой дом - ты можешь приезжать и уезжать, куда ты хочешь, и можешь оставаться там сколько угодно долго. Но почему ты все время врешь…? Мы никогда не замечали, чтобы ты придерживался той даты, которую указал".
Мулла Насреддин сказал: "Вы не знаете объективных причин. Я взял в домработницы одну из самых уродливых женщин, чтобы она присматривала за домом, убирала и поддерживала его в порядке, когда бы я ни приехал".
Приятели сказали: "Но это не имеет никакого отношения к твоим четырем неделям, трем неделям…"
Он ответил: "Послушайте. Когда я еду туда, я вижу ее и понимаю, что она омерзительна. И я взял за правило, чтобы в тот день, когда она начинает казаться мне красивой, удирать. Я говорю: "Пришло время". Все зависит от этого. Я не знаю точно, сколько понадобится времени, чтобы она показалась мне красивой. Без женщин иногда на это требуется четыре дня, иногда семь дней, это непредсказуемо. Но одно определенно - я прояснил его: в тот миг, когда я начинаю думать об этой женщине как о красивой, я говорю себе: "Мулла, время пришло. Удирай! Это та же самая женщина!"
И я пакую свои вещи и уношу ноги, потому что если я пробуду немного дольше, то могу никогда не вернуться. А эта женщина так омерзительна! Но за три или четыре дня к ней привыкаешь, и потребность в женщине, в собеседнике, в друге - нет никого кругом, только эта женщина - меняет все ваше восприятие".
Поэтому один и тот же человек может сегодня сказать, что эта женщина омерзительна, а через неделю он скажет, что она самая прекрасная. Это "по". Лучше не говорить ни да ни нет, чтобы сделать суждение условным, неопределенным.
Наука, безусловно, взрослеет. Человек отстает, но есть надежда, что он тоже повзрослеет. Как только человек повзрослеет, все религии исчезнут, они несерьезны. Все политические лидеры будут выглядеть как шуты - кем они и являются. Хитрые, лицемерные, разрушительные, кровожадные преступники - вот кто они такие. Если человек повзрослеет, изменится все видение жизни. Наука, безусловно, взрослеет. Но одна из самых больших неудач - это то, что подавляющее большинство человечества не в курсе ни последних достижений науки, ни древнейших прозрений мистиков.
Свои усилия, всю свою жизнь я посвятил тому, чтобы приблизить видение мистиков к научному подходу. Я хочу, чтобы однажды, когда наука станет по-настоящему полностью зрелой, разделение между мистикой и наукой исчезло. Они будут говорить на одном языке. Мистика будет говорить о внутренней реальности человека, наука будет говорить о внешней реальности, но язык будет один и тот же. И понимание между ними двумя будет бесконечным. Не будет никакого конфликта - его не может быть.
Глава 29
Как спелый фрукт
Ошо, у одного социолога есть теория, что западная цивилизация захватывает весь мир. Образ жизни во всех больших городах мира уже одинаков, и везде, где идет прогресс, он идет по пути западной цивилизации.
Говорилось, что одним из побочных продуктов стандартизации станет то, что коммунизм и капитализм станут так похожи, что сольются в мировом правительстве, настолько могущественном, что ни одно меньшинство не сможет существовать.
Это неизбежно или есть способ этого избежать?
Это правда, что западная цивилизация и культура подчиняют себе весь мир. Почти во всех развитых странах образ жизни соответствует западным стандартам. До этого момента социолог прав, но делать из этого вывод, что коммунизм и капитализм станут так похожи, что однажды сольются в мировом правительстве, - это просто предположение. Такого не будет.
У коммунизма есть своя философия, в то время как у капитализма философии нет. Коммунизм не идет на компромиссы, особенно по факту материализма; западное общество, хотя и является материалистическим, идеологически духовно. Оно верит в Бога, оно верит в душу, оно верит в бессмертие. Поэтому на уровне философии никакое слияние невозможно.
Коммунистические страны так исполнены ненависти по отношению к имущим, они сами все еще относятся к миру неимущих. Поэтому и экономически невозможно, чтобы они встретились.
Политически коммунистические страны основаны на диктатуре: они возлагают надежды на диктатуру пролетариата. У них нет никакого уважения к демократии, для них демократия - это хитрый способ эксплуатации, чтобы бедные остались бедными, а богатые стали еще богаче. И все во имя свободы - это не что иное, как эксплуатация. И в этом есть доля истины. Так что политически между ними огромная пропасть, и встреча невозможна.
Что является более возможным, так это мировая война вместо мирового слияния и мирового правительства. В прошлом человек доказал собственную глупость, поголовно, так что возможность создания мирового правительства по-прежнему остается утопией. Только люди вроде меня думают об этом. Когда коммунист думает о мировом правительстве, он думает о коммунистическом мировом правительстве. Когда Рональд Рейган думает о мировом правительстве, он думает о капиталистическом мировом правительстве.
Согласно представлениям коммунистов, капитализм должен быть разрушен, только тогда человек может эволюционировать. А в умах капиталистов коммунизм - это раковая опухоль. Встреча двух невозможна. Нет никаких признаков, указывающих на встречу коммунистического и капиталистического правительств, образующих одно мировое правительство, которое было бы, если бы это было возможным, невероятно могущественным. Но могущественным против кого? Сила имеет смысл только против кого-то. Сама по себе сила бессмысленна.
Коммунисты хотели бы быть более могущественными, чем Америка - которая возглавляет капиталистический империализм. Америка хотела бы быть более могущественной, чем Россия. Могущество - относительное явление. Но если они оба встретятся, безусловно, две великие силы создали бы величайшую силу, когда-либо известную миру. Но против кого?
Тот социолог не знаком с динамикой человеческого ума. То, что он говорит, возможно, только если на нас нападет другая планета, тогда коммунистическая Россия и капиталистическая Америка будут сражаться вместе, заодно. Мы видели, как это бывает: против Адольфа Гитлера коммунистическая Россия, капиталистическая Америка и империалистическая Британия выступали вместе. Они забыли обо всех различиях, конфликтах, они стали друзьями, потому что у них был общий враг.