* * *
Почему так трудно дается людям вера, откуда эти сомнения, периоды упадка, отчего она временами вовсе уходит, хотя мы бы все дали, чтобы ее удержать. Во-первых, тут прямое дьявольское искушение. Удивительно было бы, если бы этого не было в самом для нас главном. Во-вторых, мы часто хотим и ждем доказательств, т. е. отступаемся от подвига веры, ищем прямого знания. Но все же каждый имеет хоть небольшой опыт веры, опыт ее животворности, и за это надо держаться.
* * *
Люди многое способны понять в жизни, многое тонко подмечают в чужой душе, но какое редкое, почти не существующее явление – чтобы человек умел видеть самого себя. Тут самые зоркие глаза становятся слепы и пристрастны. Мы бесконечно снисходительны ко всякому злу и безмерно преувеличиваем всякий проблеск добра в себе. Я не говорю уже о том, чтобы быть к себе строже, чем к другим (что собственно и требуется), но если бы мы приложили к себе хотя бы те же мерки, как к другим, – и то как на многое это открыло бы нам глаза. Но мы безнадежно не хотим этого, да и не умеем уже видеть себя, и так и живем в своей слепой успокоенности.
А наша духовная жизнь даже и не начиналась, и не может начаться, пока мы не сойдем с этой ложной позиции.
* * *
Если есть дружба, даже не дружба, а просто добрые отношения, то прежде чем рвать их из-за какого-нибудь недоразумения, надо применить правило Иисуса сына Сирахова, как бы очевидна ни была вина друга:
Гл. 19 ст. 13. Расспроси друга твоего, может быть, не сделал он того; и если сделал, то пусть вперед не делает (какое евангельское терпение и кротость!).
Ст. 14. Расспроси друга, может быть, не говорил он того; и если сказал, то пусть не повторит того.
Ст. 16. Не всякому слову верь.
Ст. 17. Иной погрешит словом, но не от души; и кто не погрешал языком своим?
Особенно важно последнее – кто не погрешил словом? Как часто мы говорим злые, обидные, лживые слова в раздражении, малодушии, легкомыслии, слабости или одержимые другим грехом – кто считает себя свободным от этих грехов.
Как любить врагов? Мы неуязвимы для зла, когда мы в панцире Духа, когда зло людей до нас дойти не может, когда мы с жалостью и любовью смотрим на причиняющих нам зло. Это так же, как не страшно быть на морозе с запасом тепла внутри, например, после пробега на лыжах.
Не надо смешивать это состояние беззлобия с самодовольной забронированностью от мира.
* * *
Анализ покаяния – боль от греха, отвращение от него, признание его, исповедание, решимость и желание избавления, таинственное преображение человека, сопровождаемое слезами, потрясением всего организма, очищением всех этажей души, чувство облегчения, радости, мира.
* * *
Нет ничего случайного на свете. Тот, кто верит в случай, – не верит в Бога.
* * *
Чисто моралистическое отношение ко злу в себе, стремление к самосовершенствованию есть поверхностное и совершенно бесплодное занятие. Если мы без Бога увидим всю бездну зла в себе, положение наше покажется нам безвыходным. Если же мы понадеемся помимо Бога достигнуть полной праведности, то это нас уведет в другой тупик – самообожения.
Выход возможен и в том и в другом случае – в признании Божьей руки над нами.
Путь ко Христу для всех нас – отвержение своего человеческого естества, смирение – Ему должно расти, а мне умаляться (Ин. 3, 30), радоваться, слыша голос Жениха. Идя ко Христу, нельзя миновать подвига Предтечи.
* * *
Если мы примем решение во всем всегда следовать голову совести, так как это голос Божий в нас, то эта решимость разовьет в нас утерянный орган богообщения.
* * *
Понятно, почему протестующими, беззаконниками, врагами Божества являются Каин и его потомство, Хам и все духовные "хамиты". "Закон Божий" – это не их закон, он чужд и даже отвратителен им. Напротив, кроткие по духу "сыны Авеля" видят в законе божественном нечто свое родное, чему они добровольно и охотно покоряются, так как они "сыны Божии"; как мы, например, охотно подчиняемся традициям нашей семьи, школы, обычаям нашего народа.
* * *
Каин и Авель (Исав и Иаков) – родоначальники двух типов людей: кроткие, пассивные и непредприимчивые "авелиты" и воинственные, активные, изобретательные "каиниты"; в частности – славяне и западные европейцы.
* * *
"Эллинизм" у святых отцов: у святого Григория Богослова "я достиг аттического совершенства" (письмо 128); непрерывно цитирует Гомера, Пиндара, стоиков, Платона, вспоминает об Афинах.
* * *
Сократ по душевному своему складу православен; одна из существенных черт Православия – озаренные благодатью сердца в глиняных сосудах (2 Кор. 4, 7). То же пленяет и у Сократа.
* * *
Сегодня, объясняя мистику Сократа, я наткнулся на такой образ. Как он заставлял "рождать" своих собеседников собственную мысль. Своими вопросами он создавал страшно разреженную атмосферу вокруг своего собеседника, он уничтожал все ответы и решения, взятые готовыми, со стороны, наконец, собеседник чувствовал себя как мышь под колоколом воздушного насоса, он идейно задыхался и с напряжением и натугой рождал в эту пустоту свою мысль.
* * *
В эвристическом методе Сократа поразительны смирение и кротость. Вместо того чтобы сразить оппонента одним резким ударом – терпение матери, ведущей ребенка, подымающей его много раз и опять направляющей.
* * *
Всякое богословствование, познавание учения Церкви имеет смысл, даже больше – возможно, только от полноты любящего и верующего сердца. Тогда оно плодотворно, осмысленно, жизнеспособно и тогда оно – естественное следствие живущей во Христе души.
* * *
После грехопадения человек утерял и способность познания Бога, как вообще утерял себя, и только пришествие Спасителя в мир дало человеку возможность восстановить свою способность Богопознания.
* * *
Есть два вида нечувствия: первое – натурального плотского человека, сытого, благополучного, второе – нечувствие человека грешного, падшего.
Первый не знает духовной области, второй выпал из нее. Первый не дорос, второй – потерял.
* * *
Как радостно бывает видеть явные плоды действия на душу веры, любви ко Христу. Вот сегодня – признание N о том, что после его горя и обращения за помощью в Церковь, он чувствует себя совершенно преображенным: то, что было привычно скучно, почти мертво, наполнилось живым реальным содержанием, весь мир зазвучал по-иному. Да, только опыт, единственно собственный опыт может привести к этому чувству жизненности и правды Церкви и учения Христова. И как ни горько сказать – страдания обычный путь к этому.
* * *
Для людей нашего строя жизни смерть является неожиданностью, нелепостью, она никак не гармонирует и не вяжется со всем предшествующим. А так как смерть – явление высшего божественного порядка, то значит весь строй нашей жизни не вяжется с строем божественным.
Смерть всегда зло и ужас, будет ли это смерть старца или ребенка, грешника или праведника. Смерть всегда победа дьявола, временная, но все же победа. Тело наше, созданное для бессмертия, подчиняется злому закону смерти, отделяется от души, распадается, разлагается, обращается в ничто.
Грехом смерть вошла в мир – она входит в нас с детских наших лет, она бороздит морщинами греха лицо, заставляет погасать живой огонь глаз, делает расслабленным тело. Но Христос – победитель смерти и ада, и в деле Христовом самое главное – это победа смерти воскресением: Если Христос не воскрес, то наша вера тщетна (ср.: 1 Кор. 15, 14).
* * *
Истерия есть разложение личности, и оно освобождает огромные, пагубные своей разрушительной силой количества энергии, как в распадающемся атоме.
* * *
Наша любовь к Богу уже есть для нас лично, в нашем опыте – Его утверждение. Наша любовь к Богу есть Сам Бог в нас; и субъективно ощутив эту любовь в себе, мы уже этим самым признали Бога.
Этот опыт любви – единственный путь, верный и самоочевидный. До этого движения сердца человек глух и слеп ко всему, даже к чуду. После же ощущения Бога в себе ему не нужны и чудеса – чудо уже совершилось в нем самом.
* * *
В шествии Христа, встречаемого восторженными толпами, таилось трагическое недоразумение – Христос шел на вольные страдания, а толпа приветствовала начало Его земного Царствия. Люди поражены были чудесами, они насытились хлебами, они жаждали власти над собой и авторитета.
Христос мог бы теперь все сделать в пределах "мира сего", но люди, неся Ему поклонение и почести, не принесли главного – прошедших через покаяние, обращенных, преображенных душ.
Как же мы встречаем Христа? Не ждем ли мы от Него хлеба, чудес в материальном плане и не остаемся ли в прежней, плотской, суетной жизни? Но мы имеем больше, чем те, мы имеем Голгофу, Крест и Воскресение Спасителя, и это нас обязывает к иной Его встрече.
Принесем же и положим к Его стопам наши сокрушенные о своем грехе сердца, жажду очищения и участия в "жизни будущего века".
* * *
Неоконченное письмо к N.
…Если в нас есть хотя бы слабое влечение к духовному, то как бы мы ни были погружены в рассеянную и многозаботливую жизнь, с трепетом и надеждой мы ждем наступления великих дней покаяния и каждый раз надеемся ступить на эту таинственную лестницу, возводящую наши сердца к небу.
* * *
Вот наступают великие и печальные дни поста, и мы после исповеди и Причастия, очистившись душой, пережив умиление, слезы, почувствовав в себе новые силы, принимаем решение начать новый образ жизни. Но обычно в самый же день Святого Причастия мы срываемся на пустяке, торопимся исправить ошибку, делаем новые промахи все в большем количестве и, наконец, махнув рукой, погружаемся в безболезненную привычную греховность на весь год. Но вот снова близок пост, и при одной мысли о нем начинает снова оживать наш "внутренний человек", возрождается надежда, и мы снова ждем спасительных и благодатных дней поста с волнением и упованием на окончательное и прочное восстановление нашей вялой и грешной души. Но между этими намерениями и истинным покаянием лежит трудно проходимое пространство множества препятствий. Не буду говорить о препятствиях внешних – обремененности делами, заботами, о тысячах внешних причин – эти препятствия, как бы ни были велики, преодолеваются, если есть в нас какое-нибудь внутреннее горение, жажда очищения и добра к этому воля.
Важнее трудности внутренние – маловерие, страсти, нечистота, наконец, слепота к своим грехам и "окамененное нечувствие"; особенно эти два последние.
* * *
"Видеть свои грехи в их множестве и во всей их гнусности действительно есть дар Божий" (И. Кронштадтский).
"Восчувствовавший свой грех выше того, кто молитвой своей воскрешает мертвых; кто сподобился видеть самого себя, тот выше сподобившихся видеть Ангелов" (св. Исаак Сирин).
И обратно, слепота к своим грехам, невидение их – естественное состояние природного падшего человека. Мы бессознательно утаиваем от себя наши грехи, забываем их, потому что так легче жить. Может быть, сам Господь временно закрывает от нас часть наших грехов, чтобы повергнуть нас в ужас и уныние от ясного созерцания всей бездны нашей нечистоты. Но ведь если нет видения своих грехов, нет и покаяния; а нет покаяния – нет и спасения. "Дай мне зрети мои прегрешения" – естественный молитвенный вздох каждого из нас, вступающего в великие дни поста. А для этого нужно не щадить себя, отвергнуться от себя, отречься от греховного своего естества…
* * *
"Сладости мира сего", всякое погружение в слепую телесность губят духовную жизнь. Почему? – Теряется трезвенность духа, ясность мысли, контроль над собой, рассеивается внимание, слабеет воля, ослабляется, растрепывается, растекается личность. Аскетизм призывает к отказу от всякой приятности – в пище, одежде, постели, общении с людьми и т. д. Сублимация, переход к высшим ценностям.
* * *
Земное счастье – любовь, семья, молодость, здоровье, наслаждение жизнью, природой, – все это "добро есть", и не надо думать, что христианство сурово осуждает все это.
Плохо только рабство своему счастью, когда оно владеет человеком, и он всецело в него погружен, забывая главное.
И страдания с точки зрения духовного роста ценны не сами по себе, а только по своим результатам; отнимая земное счастье, они, ставя человека лицом к лицу с высшими ценностями, заставляют его открыть глаза на себя и мир, обращают его к Богу.
Отсюда следует, что земное счастье, связанное со всегдашней памятью о Боге, не исключающее напряженности духовной жизни, есть безусловное добро; равно как страдания, если они озлобляют или принижают человека, не преображая его, не давая благотворной реакции только сугубое зло.
Это в ответ на очень распространенное убеждение, что Церковь и Евангелие осуждают всякое земное счастье и зовут к страданиям ради них самих.
* * *
Наслаждаюсь здесь тишиной, свободой и, главное, полным досугом. Положительно, он временами необходим для нормальной жизни души. Наша обычная жизнь, вся сплошь занятая делами и почти ни минуты не оставляющая, чтобы передохнуть и опомниться, серьезно вредит тому подсознательному, что должно созревать в тишине и некоторой видимой бездеятельности.
* * *
Упорно мечтаю о своем очаге, и даже в буквальном смысле – о камине, который топится дровами, о своей библиотеке, саде. Конечно, это только "бессмысленные мечтания", вся жизнь наша и вся история против этого – к сокрушению очагов, к истреблению семейной жизни, к муравейнику и улью.
* * *
Фонтан, и на нем статуя Божией Матери в короне. То же у меня в комнатке, дешевая рыночная статуэтка, но я так был ей рад. Мужик поит у источника лошадь; другие мужики и бабы гребут сено. Молчаливая, неспешная жизнь; даже поезд не торопится и перевозит все доброкачественные вещи: бревна, дрова, прессованную солому и сено; и бесовские силы, правящие миром, пересекают этот тихий человеческий мирок только в виде молниями пролетающих автомобилей по узкой полоске шоссе, залитой смрадным гудроном (точно, чтобы отделить мир бесовский и Божий).
* * *
…Наперед решаю – по возможности никогда не жить в отелях. Комната гостиницы, даже хорошей, полна вся чужими, вредными для моего душевного мира флюидами. Какие-то чуждые запахи, постель, на которой спали тысячи людей, умывальник с непременно прилипшим чужим волосом все это беспокойно, подозрительно, фальшиво. Можно ли нормально жить, отдыхать в такой обстановке! Дом – совсем другое дело, даже самый примитивный и неудобный, здесь все естественно, человечно, доброкачественно.
* * *
Живем в старой 250-300-летней ферме: низкие потолки с толстыми балками, небольшие окна, камин, крепостные стены. На месте прежнего камина сейчас чугунная печка, но и она, особенно в сырые дни, дает впечатление настоящего дома, уюта, чего-то желанного. Я думаю, настоящее чувство домашнего очага могло быть только у людей, выросших в таких гнездах, в своих домах, с настоящим живым огнем очага, с закопченным потолком. Какое может быть особое тяготение к теперешнему нашему "дому" – квартире, одной из тысяч одинаковых, с центральным отоплением, электричеством, водопроводом вместо колодца или источника, без своих особых свойств, которую легко переменить на любую другую. Так современная культура убивает чувство дома, родной семьи и пролагает путь к социализму, коммунизму, анархии в душах так же, как и в быту.
* * *
"У всадника развивается чувство свободы и власти" (Л. Браун) – всадник, верховая езда создали рыцарство и всю рыцарскую культуру. Какие чувства рождает управление автомобилем? Что несут в мир шоферы? Какую новую культуру создает автомобиль?!
* * *
Дом – очаг – пенаты. В прекрасной статье С. Франка "Религиозность Пушкина" страница отведена культу у Пушкина домашнего очага, пенатов, уединения.
Оказывается, стихотворение "Пора, мой друг, пора…" написано на листке, на обороте которого есть запись: "Скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню – поля, сад, крестьяне, книги, труды поэтические, семья, любовь, религия, смерть".
* * *
Откуда стыдность (и бесстыдство) наготы, запрещение ее в Библии и в религиозном сознании народов? Я думаю, что "голый человек" = "грешный человек", отпадший от Божией славы. Тела прародителей и тела святых облечены "светом, яко ризою"; у нас, павших, свет заменен одеждами до времени; "голое состояние" есть вызов Богу, утверждение в своем грехе.
* * *
Сегодня, глядя на молодого крестьянина-рабочего на площадке трамвая, я подумал: какое малое место в фигуре человека занимает лицо и как мало места в лице занимают глаза, и тут я понял выражение "многоочитые Херувимы".
* * *
Чувство стиля помогает нам понимать жизнь, ее гармонию или дисгармонию, отношения людей, оно помогает устраивать свою жизнь, семью, дом. Но вместе с тем оно же делает жизнь временами тяжелой – нарушение стиля другими больно задевает нас там, где другие ничего бы не заметили.
Кроме того, эти же нарушения у хороших и добрых людей часто мешают сойтись с ними, мешают быть добрыми.
Если бы нам удалось углубить это чувство, научиться под внешней некрасивостью и беспорядком видеть гармонию и красоту (где они есть) – это было бы близко к мудрости.
* * *
"Солнце – вечное окно в золотую ослепительность" – это звучит у меня весь сегодняшний, очень жаркий день, Солнце – соль, sol-sal.
Солнце замещается солью в священных обрядах, солью очищается жертва. Вкус солнца – горько соленый, как у моря, а запах – как у горьких трав, растущих на сухих скалах. Чабер более солнечная трава, чем влажные розы. Вот что думал я, сидя на могильном камне, растирая и нюхая травинки полыни.
* * *
Вот я на месте моего отдыха. Здесь невозможно не восстановиться – солнце, воздух, обилие горных потоков и поднимающиеся снизу ароматы леса и дальних лугов.
Я люблю также и низы и долины, но бесконечно меньше и иначе – вероятно, как любят грех, люблю тепло, "изобилие плодов земных". Здесь же аскетическая скудость.
Мне хотелось найти дорогу к тому голому хребту, что возвышается за лесом. Сегодня я был на этом хребте. Подъем километра три – и я подошел по тропинке к гребню: вся Савойя с ее вершинами и хребтами была передо мной.
А у подножья, проходя среди полян, залитых солнцем, обставленных редкими соснами, я заметил остатки каких-то стен, фундамента, груды камней. Они сразу показались мне какими-то таинственными – потом я узнал, что это остатки римского лагеря.