У моей матери было тяжелое детство. Она рано потеряла отца, а ее старшая сестра вскоре после этого ночью подверглась нападению на пустынной улице. Травма от этого нападения осталась у нее на всю жизнь. В подростковом возрасте матери пришлось устроиться на работу, чтобы прокормить двух сестер и больную мать. При этом она оставалась жизнерадостной и благодарила Бога за все, что Он посылал ей. Позже она вышла замуж и целиком посвятила себя служению мужу и детям. Но даже после замужества она не забывала своих родных и, экономя на всем, на чем только можно, регулярно высылала им деньги.
Растя троих сыновей, мать умудрялась при этом одна, без посторонней помощи, вести домашнее хозяйство. Она сама наводила порядок в доме, сама стирала и гладила белье, ходила за покупками и каждый вечер готовила праздничный ужин для всей семьи. Мать была стройной, веселой и сильной женщиной с безукоризненным вкусом. Родители всех моих друзей восхищались ее красотой и изяществом.
Ее желание служить другим не ограничивалось рамками семьи. Сколько я себя помню, мать всегда вызывалась помогать разным благотворительным организациям и с особым удовольствием выступала на благотворительных танцевальных вечерах. Нам с братьями приходилось быть все время начеку, чтобы мать по доброте душевной не отдала наши игрушки или одежду нуждающимся. Воспитывая нас, она все время подчеркивала важность такой добродетели, как благодарность. И когда я обедал у своих друзей, она неизменно спрашивала, поблагодарил ли я их родителей. Для нее было очень важно, чтобы я благодарил всех, кто оказал мне хоть какую-то услугу. Больше всего ее сердили в нас любые проявления неблагодарности. Она очень боялась избаловать нас и потому никогда не потакала нашим капризам. Всякий раз, когда мы получали подарки, мать напоминала: "Дорог не подарок, а внимание". И это были не просто слова: она сама одинаково радовалась как подаренным ей дорогим украшениям, так и простому цветку, и объясняла, что источник счастья заключен не в самом подарке, а в любви, с которой его преподнесли.
Мать очень гордилась нашими достижениями. Если наши старания были искренними, она была счастлива, независимо от полученного результата. Снова и снова она подавала нам пример бескорыстного и самоотверженного служения. В тот день, когда я вывихнул плечо, она сразу же оказалась рядом и отвезла меня в больницу. Первой, кого я увидел в палате после операции, была моя мать. Я закашлялся и взмолился: "Мама, мне дурно от твоей сигареты". У американских женщин того времени было модно выкуривать в день по две пачки сигарет, и мать делала это уже более пятнадцати лет. Но сама мысль о том, что она причинила мне страдание, оказалась невыносимой для ее любящего сердца. Мать лихорадочно загасила сигарету, и ее карие глаза наполнились слезами. Смущенная, она подошла к больничной койке и ласково погладила меня по щеке: "Ричи, дорогой, если тебе плохо от табачного дыма, я обещаю тебе, что больше никогда не прикоснусь к сигаретам". До конца своих дней она свято хранила это обещание.
У отца было с матерью много общего. В пятнадцатилетием возрасте ему пришлось оставить школу и помогать родителям на работе, потому что дома было нечего есть. Это случилось во времена Великой депрессии. Позже, когда отец женился, ему приходилось содержать не только собственную семью, но и престарелых родителей с больной тещей. Безденежье следовало за ним по пятам. В 1958 году, когда мне было семь лет, отец вместе с моим дядей Ирвингом вложили все свои сбережения в многообещающее коммерческое предприятие. Они стали крупнейшими в Чикаго дилерами "Эдсел" - нового, самостоятельного подразделения компании "Форд". Но надежды на хорошие продажи автомобилей не оправдались, и компания обанкротилась, что стало одним из величайших провалов в истории автомобилестроения. В результате отец потерял все свои деньги. Я видел, как много ему приходилось работать после этого, чтобы спасти нас от нищеты.
Отец заботился не только о нашем достатке. Он любил играть с нами в спортивные игры и время от времени водил меня на футбольные и бейсбольные матчи. Позже отец открыл собственную автомастерскую и благодаря упорному труду разбогател. Несмотря на это, я с пятнадцатилетнего возраста постоянно подрабатывал после школьных занятий и во время каникул, потому что не хотел быть обузой для родителей. Я научился этому у родителей, просто глядя на них.
Накануне моего отъезда в другой город, где я собрался поступать в колледж, отец выглядел очень взволнованным.
"Ричи, - сказал он, - давай прокатимся".
Мы ехали с ним по тихим улочкам Шервудского леса в Хайленд-Парке. До нас доносились крики и смех играющей детворы.
"Я хочу, чтобы ты знал, сынок, - начал он, - что, пока я жив, ты всегда можешь рассчитывать на меня".
Он остановил машину и сжал мою руку. Голос его задрожал.
"Как твой отец я хочу, чтобы ты стал достойным человеком. Но, независимо от того, чего ты добьешься в жизни и какие поступки совершишь, даже если ты отвернешься от меня, я всегда буду ждать и любить тебя. Я выполню это обещание, даже если мне придется для этого пожертвовать собственной жизнью. Прошу, всегда помни об этом".
Я слушал отца, и чувства переполняли меня. Я знал, что он не бросает слов на ветер. Отец в любом случае выполнит свое обещание, хотя то испытание, которое я ему приготовил, не привиделось бы ему и в страшном сне.
Автобус остановился на вершине холма на окраине деревни, и я очнулся от воспоминаний. Я поднял с пола свою спортивную сумку, расстегнул ее и достал ручку и конверт иранской авиапочты. Пришло время сообщить родителям о своем решении.
Дорогие мои!
Со мной все в порядке. На дороге жизни иногда попадаются ухабы, на то она и дорога. Я много размышлял и пришел к выводу, что сейчас самое время осуществить то, к чему я так давно стремился. Тщательно взвесив все за и против, я пришел к выводу о том, что выбрал правильный путь.
В разных частях мира люди видят жизнь по-разному.
Почти двадцать лет я смотрел на мир глазами западного человека. Я видел и изучал законы, философию, верования, искусства и образ жизни обитателей Запада. Теперь же я хочу увидеть, как живет Восток. Но делаю я это не из желания убежать от прежней жизни, а из желания узнать иную жизнь.
В школе невозможно этому научиться, потому что преподавание в школах носит предвзятый характер.
Вот почему я решил сам побывать на Востоке. Где еще можно пройти такую школу жизни? Я не хочу доставлять вам беспокойств, поэтому, пожалуйста, не волнуйтесь и не переживайте за меня. Я не смогу писать вам регулярно. Иногда здесь просто нет почты.
Я теперь путешествую без Гэри. Он сейчас в Израиле.
Но у меня всегда есть попутчики. Передавайте привет моим друзьям и родственникам, я всех их люблю.
Ричард
На письме без обратного адреса стоял почтовый штемпель Ирана.
9
Наш автобус ехал по бескрайней пустыне. По пути изредка встречались селения с убогими глинобитными домами и караваны верблюдов. Несмотря на тяжелую ношу, верблюды величавой поступью шли вперед, покачивая длинной шеей в такт шагам. Кочевники в выцветших от солнца и песка чалмах ехали верхом или же шли рядом со своими надежными друзьями - верблюдами. Здесь, под безоблачным небом иранской пустыни, текла своя жизнь, совершенно не похожая на ту, к которой я привык. Меня не покидало ощущение, что я вернулся назад в прошлое. Когда солнце скрылось за горизонтом, на пустыню опустилась звездная персидская ночь - такая тихая и безмятежная, что я задремал.
Открыв глаза через несколько минут, я чуть не ослеп от яркого света Свет звезд сменился огнями неоновых вывесок Mobil, Shell, Exxon, Texaco. У меня было такое ощущение, что за считанные минуты мы перенеслись на автобусе, словно на машине времени, сквозь века. Кроме меня и водителя, все в автобусе крепко спали. Мы подъезжали к Тегерану, который благодаря политике, проводимой иранским шахом, стал штаб-квартирой целого ряда иностранных нефтяных компаний. Город предстал передо мной как залитый неоновым светом остров в безбрежном море древней пустыни.
В Тегеране наши попутчики отвели нас в гостиницу, где обычно останавливалась западная молодежь. Чем дальше мы шли по коридору, тем явственнее ощущался резкий запах гашиша. Вскоре мы обнаружили его источник: в большой комнате на кроватях лежали хиппи из Англии, Германии и Калифорнии. Из колонок громыхала песня "In-A-Gadda-Da-Vida" группы "Iron Butterfly". Один из хиппи, парень с всклокоченными русыми волосами, падавшими ему на лицо, нетвердой походкой подошел к нам.
"Добро пожаловать домой, братья, - пробормотал он, с трудом продирая покрасневшие глаза. - Присоединяйтесь к нам, у нас есть совершенно улетный гашиш!" Он глубоко затянулся трубкой и протянул ее мне: "На, сам попробуй".
На столе лежало несколько комков гашиша размером с крупное яблоко. Время от времени хиппи отрывали от них по кусочку, чтобы набить трубку или пожевать. Хотя мы сами иногда экспериментировали с наркотиками, но происходящее в номере не вмещалось ни в какие рамки.
Рэмси возмутился:
"Черт возьми! В этой стране грозят смертной казнью даже за грамм гашиша, а у вас здесь в открытую лежит несколько кило!"
"Вы что, спятили? Дым идет по всему коридору. Вас могут за это казнить!" - добавил Джефф.
Один из лежавших на полу хиппи повернулся в нашу сторону и завопил:
"Ты мне весь кайф сломал! Пшел вон отсюда!"
Взъерошенная блондинка, жадно поглощавшая чипсы, оторвалась от своего занятия и проворчала:
"Странные вы какие-то. Корчите из себя недотрог. Завязали, что-ли?"
"Хватит пугать народ, - произнес заплетающимся языком вышедший нам навстречу лохматый хиппи и снова затянулся. - Кайфуйте с нами или валите с облака".
Мы переглянулись, не веря своим ушам. Джефф шепнул нам:
"Скорее идемте отсюда, пока не поздно".
Предупреждение Госдепа прочно запечатлелось у нас в памяти. Поспешно спускаясь по лестнице, мы столкнулись с тремя полицейскими, которые поднимались наверх. Я подумал, что эти хиппи действительно витают в облаках, но сейчас на их голову обрушатся гром и молнии.
В Тегеране я стал понемногу присматриваться к мусульманам. Религия занимала важное место в их повседневной жизни и придавала им необычайную внутреннюю красоту. Меня очень вдохновляла духовная цельность простых мусульман и их любовь к Богу, при этом меня приводили в ужас те, кто, прикрываясь исламом, проповедовал откровенно экстремистские взгляды. Мне очень хотелось понять, чем живут настоящие мусульмане; я надеялся, что это приблизит меня к пониманию сути всех религий мира.
Мы продолжили свое путешествие по Ирану и приехали в Мешхед - священный город мусульман-шиитов. В Мешхеде я сказал своим друзьям, что хочу остаться здесь на некоторое время, поэтому мы договорились, что Джефф и Рэмси поедут дальше без меня, а я нагоню их в Кабуле.
По иранским меркам я выглядел довольно необычно, представьте себе длинноволосого молодого американца в водолазке и потертых джинсах, в одиночестве читающего Коран или размышляющего над прочитанным у входа в мечеть. Меня заметил какой-то человек. Он долго наблюдал за мной издалека и в конце концов, заинтригованный, подошел ко мне. Это был высокий светлокожий мужчина лет сорока, с ясными карими глазами. Он был облачен в белоснежно-белые одежды и чалму.
Мужчина почтительно поклонился:
"Позвольте мне представиться. Меня зовут Ибрагим. Я житель священного города Мешхед".
Я в ответ протянул ему руку.
"Похоже, Вас заинтересовала наша религия. Могу я с Вами побеседовать?"
Расспросив меня о моей жизни, Ибрагим согласился рассказать мне об исламе. Мы сели на маленькие коврики возле величественной гробницы какого-то мусульманского святого, и Ибрагим стал меня учить. Обратив взор к небесам, он произнес проникновенным голосом:
"Сам Всемогущий Аллах привел тебя в это святое место, выбрав самое подходящее время. В этой гробнице покоятся мощи великих святых: Имама Резы и Харуна аль-Рашида. Сейчас в Мешхед стекаются тысячи паломников, желающих провести здесь священный месяц Рамадан, девятый месяц мусульманского календаря".
Ибрагим сделал паузу и улыбнулся. Затем он рассказал о том, как в месяц Рамадан пророк Мухаммед получил первое откровение, которое затем легло в основу Корана.
"Всемилостивый посланник Всемогущего Аллаха ангел Джабраил явился пророку в пещере и на благо всех людей поведал ему священный Коран", - Ибрагим сложил ладони, а потом прикоснулся ко лбу кончиками указательных пальцев.
"Ислам означает вручение себя Аллаху, всемогущему творцу мироздания. Я расскажу тебе о нашем учении и ежедневных обязанностях".
Вскоре вокруг нас собралась целая толпа паломников, удивленно рассматривающих меня. Должно быть, я действительно представлял собой очень необычное зрелище для этих мест.
Чтобы зеваки не мешали нам, Ибрагим пригласил меня к себе домой и провел в домашнюю библиотеку, располагавшуюся в отдельной комнате. Из беседы с ним я понял, что он богослов либерального толка, человек великодушный, добрый и искренне следующий всем заповедям своей религии. С полки, где стояли старые арабские и персидские манускрипты, Ибрагим достал Коран и прочитал отрывок из вступления. Затем, простерев ладонь к небесам, он начал говорить:
"Ислам учит, что нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед - пророк Его. Аллах ниспосылал людям свое откровение через Мухаммеда и других пророков, таких как Адам, Ной, Авраам, Моисей и Иисус. Но Мухаммед завершает посланническую миссию и является "печатью пророков". Его учение будет действенно до аль-Кийама, Судного Дня".
Затем Ибрагим стал объяснять, что всемогущий Аллах отправит на землю ангелов, чтобы те помогли верующим встретить Судный День, в который будет решаться, куда они попадут - в рай или в ад. Он говорил, что мусульмане считают Коран самым главным и последним богооткровенным писанием. Ибрагим также поведал о пяти главных заповедях ислама: считать Аллаха единственным Богом, пять раз в день совершать намаз, поститься в месяц Рамадан, давать милостыню нищим и хотя бы раз в жизни совершить хадж - паломничество в Мекку.
Так на протяжении нескольких часов Ибрагим рассказывал мне об истории и философии своей религии. Он оказался утонченным и благородным человеком и был мало похож на мусульманина, который заставлял меня кричать имя Бога в чайхане Эрзерума.
Ибрагим преподал мне важный урок. Беседуя с ним, я понял, что в любой религии, есть верующие разного уровня, поэтому судить обо всей религии по одному-двум ее последователям, по меньшей мере, глупо.
На закате, когда солнце окутало Мешхед золотой вуалью, Ибрагим подарил мне на прощание узорчатую коробку с сухофруктами, и мы расстались. В Рамадан разрешается есть только после захода солнца, и Ибрагим спешил прервать дневной пост вместе со своей семьей.
10
До границы с Афганистаном я добрался в кузове грузовика, перевозившего мешки с зерном. Убожество пункта афганского иммиграционного контроля свидетельствовало о бедности этой страны, однако сами иммиграционные служащие были очень приветливы, в отличие от их коллег в других странах. Первым городом, где я остановился, был Герат. Его жители оказались очень милыми и дружелюбными людьми. Суровая жизнь в пустыне наложила на них свои отпечаток: гератцы носили ветхую одежду, покрытую слоем пыли, и ютились в жалких лачугах. За всё свое путешествие я не встречал такой нищеты, но все прохожие улыбались мне, и никто ничего не просил у меня. Напротив, местные жители сами стремились поделиться со мной тем немногим, что имели. Каждый день, пока я жил в Герате, кто-нибудь обязательно приглашал меня к себе домой на обед.
Обычно в маленькой лачуге, состоявшей из одной комнаты, жила целая семья. Хозяева дома с радостью делили со мной свою нехитрую трапезу. Гератцы были неграмотны, но я нередко поражался их смирению и мудрости. Меня восхищало, с каким достоинством встречали они жизненные невзгоды. Хотя никто из них не знал английского, мы понимали друг друга без слов, и эта сердечная теплота согревала меня.
Зимой 1970 года, сидя в небольшой чайхане в Герате, я написал домой следующее письмо.
Дорогие родные и близкие!
Как у вас дела? Я сейчас нахожусь в городе Герате, в Афганистане. Это удивительная страна, где живут очень дружелюбные и скромные люди. Несмотря на бедность, они умиротворены и счастливы.
Я знаю, что опоздал с поздравлениями, но все равно хочу поздравить отца и Карри с днем рождения.
Желаю вам всего наилучшего.
С любовью,
Ричард
Как-то раз я отправился на прогулку по городу и случайно набрел на кварталы, совсем не похожие на все то, что я видел до этого. Было позднее утро. Я остановился на пыльной обочине, поначалу просто любуясь окружающим пейзажем. И вдруг, неожиданно для себя, я как бы перенесся в царство простоты, неподвластной времени. Мое сердце бешено заколотилось. Мимо меня один за другим шли верблюды. Шум автомобилей смолк, и не было слышно ничего, кроме звука поступи верблюдов. Вокруг стояли одноэтажные глинобитные мазанки, где в тесноте ютились целые семьи. У меня першило во рту от пыли, а в носу стоял едкий запах дыма и верблюжьего навоза. Сидя на корточках на обочине, о чем- то переговаривались между собой афганцы. Их свободные одежды, выцветшие и закопченные, были по-своему красивы. На головах мужчины носили тюрбаны из длинного куска ткани. Лица у многих были испещрены оспой. Их кожа, сухая, как старая замша, огрубела от ветра и солнца, а улыбка обнажала гнилые, а иногда отсутствующие зубы. Одетые в свободные рубахи до колен, мужчины не спеша занимались своими делами. Женщины прятали лица под мелкой сеткой из конского волоса. Синяя либо черная чадра закрывала их фигуру целиком, от головы до пят. У дороги сидел слепой. Высоким голосом он пел песни, обращенные к Богу, подыгрывая себе на барабане.
Было холодно, и в воздухе витал запах дыма из очагов, на которых готовили еду. Вдруг, совершенно неожиданно, меня охватил шок от встречи с неведомой мне культурой - шок настолько сильный, что у меня в буквальном смысле слова подкосились ноги. Дым разъедал глаза. У меня закружилась голова, и начался приступ тошноты. Животный страх пронзал все мое сознание. От растерянности и страха я в одно мгновение утратил способность отождествлять себя с тем, что воспринимали мои чувства. Полное отчуждение от всего происходящего, отозвавшись страшной болью, изнутри разорвало мое эго. Покрывшись испариной, я стоял на коленях и изо всех сил пытался отыскать какую-нибудь зацепку, хоть какую-нибудь связь с привычным для меня миром. Но ничего не получалось. Я никак не мог понять, как то, что я видел, связано со мной и как совместить эту реальность с тем миром, в котором я жил прежде. Несмотря на крайнюю бедность, гератцы выглядели самыми счастливыми и беззаботными людьми на свете. Это сюрреалистичное сочетание нищеты и счастья вызвало короткое замыкание в моем уме.
Неподалеку, сидя на обочине дороги, старики курили кальян, и к витавшему в воздухе резкому духу гашиша примешивался едкий запах пыли из пустыни. Все эти картины, запахи и звуки были глубоко чужды мне. Я чувствовал себя одиноким и потерянным в этом странном для меня мире, с которым меня абсолютно ничего не связывало.