С этого времени труды удваивались для юного ученика. Ему приходилось трудиться и духовно и телесно. Учась в школе и упражняясь в занятиях дома, под надзором своего брата, Тимофей в свободные часы нанимался к огородникам копать гряды и так сам себе приобретал пропитание. Таким образом, еще не будучи подвижником, Тимофей уже предвкушал подвижническую жизнь. Но, из-за того, что, во-первых, от школьных занятий его отвлекала работа, а во-вторых, в многочисленном училище было мало учителей (при двух учителях было до тысячи учеников), целый год обучения прошел для него без особенных успехов. Впрочем, для него уже важно было и то одно, что в это время он успел выказать и свои дарования, и свое прилежание и благонравие. Почему, с устройством семинарии, в 1740 г., в монастыре св. Антония Римлянина, он, как один из надежнейших и лучших учеников, (в числе 200 лучших), был принят на казенное содержание. Так Провидение дало ему средства приобрести образование и вступить на предназначенный ему путь!
Впрочем, и с принятием Соколовского на казенное содержание, положение его было далеко не совершенно обеспеченным. Ему приходилось опять терпеть большие нужды. Так, чтобы удовлетворить свою любознательность, которая постоянно требовала себе духовной пищи, ему приходилось нередко жертвовать телесным довольством. Чтобы прочитать полезную книгу, от которой не отрывалось его внимание, или которую не удавалось прочитать днем, в часы классных занятий, – он должен был нередко просиживать целые ночи. А так как казенных свечей для этого недоставало, – то иногда продавал половину своего хлеба и на вырученные деньги покупал свечи. Вспоминая об этом времени, на покое Святитель говорил: "В семинарии я начал продолжать учение на казенном коште и терпел великую нужду, по недостатку к содержанию себя; и так бывало, когда получу казенный хлеб, то из него половину оставлю для продовольствия себя, а другу половину продам и куплю свечу, с нею сяду за печку и читаю книгу". Эти достойные всякой похвалы качества молодого воспитанника семинарии – прилежание и любознательность, ради которых он жертвовал телесным довольством, соединялись, как видно, и с сильным, строго благочестивым настроением его души и отличали его от прочих товарищей. Товарищи Соколовского чувствовали особенность его жизни и его высокое нравственное превосходство, но вместо того, чтобы соревновать ему, как следовало бы, они, как обыкновенно бывает с легкомысленными юношами, только смеялись над ним. Они брали лапти, и, махая ими перед Тимофеем, приговаривали: "величаем тя"... Как ни кажется эта шалость ребяческой и глупой, тем не менее она заслуживает того, чтобы о ней было упомянуто, так как предчувствие товарищей действительно впоследствии оправдалось. Им пришлось кадить ему настоящим образом, уже не в шутку, а серьезно.
При таком неутомимом прилежании, даровитый ученик Соколовский оказывал значительные успехи в изучении семинарских наук, и потому беспрепятственно был переводим из одного класса в другой по той мере, как открывались новые классы. Так год он учился синтаксису, год поэзии, четыре года риторике, а вместе и греческому языку. Затем, с 1746 года поступил в философский класс и учился философии, через два же года перешел в богословский класс. Но, так как наставник богословия (Иосиф Ямницкий), вскоре умер, и этот класс был закрыт, – то ученики опять должны были слушать философский курс, читанный новым наставником, вызванным из киевской академии – этого рассадника ученых тогдашнего времени. Так продолжалось до 1750 года. В сентябре же этого года Тимофею Соколовскому поручено было преподавание греческого языка, но сначала ему почему-то не было назначено жалованья, тогда как другие учителя из учеников получали жалованье. Поэтому в июне 1751 г. он подал прошение к преосвященному Стефану (в Петербурге), в котором просил определить ему жалованье, "какое его архипастырской воле угодно будет и оное, за прошедшую сентябрьскую и январскую треть, выдать". Преосвященный Стефан, сделав справку о прилежном исполнении Соколовским его ученических и учительских обязанностей, и получив удовлетворительный ответ, в том же месяце, положил резолюцию: "производить как денежное, так и хлебное (жалованье) против нижней латинской школы учителя, из учеников определенного и из означенного им месяца и числа заслуженное выдать". (1751 г. 12 июня).
Учитель латинского языка был тоже из учеников и получал жалованья 50 р. и 9 четвертей ржи. Столько же должен был получать и учитель греческого языка Тимофей Соколовский. Жалованье, конечно, ничтожное, но, при казенном содержании оно было не незначительной помощью и, без сомнения, избавляло его от необходимости променивать хлеб на свечи. При таком пособии он учился еще четыре года в богословском классе и, таким образом, в 1754 году, на 30 году своей жизни, окончил курс своего образования в числе лучших студентов. При большом числе учащихся и несоразмерно малом числе учителей, а при этом при скудости в учебных средствах, тогдашнее, только что начавшееся, семинарское образование само по себе не могло быть вполне удовлетворительным. И, без сомнения, оно было таковым и для Тимофея Савельича, но его неутомимая любознательность, его собственные размышления, знание и преподавание греческого языка, давали возможность восполнить, сколько было возможно пробелы и недостатки образования. Как преподаватель греческого языка он по необходимости, должен был посвящать особенное внимание на изучение греческой святоотеческой литературы, в которой так глубоко запечатлелся дух истинного христианства, и которая в душе Тимофея находила соответствующую себе нравственную почву. Оттого в сочинениях свт. Тихона не видно каких-нибудь школьных заученных приемов или так называемой схоластики. Напротив, в них господствует естественная простота и своеобразность мысли и слова, о чем скажем в своем месте.
Так, на 30 году своей жизни, Тимофей Савильич Соколовский окончил курс своего семинарского образования. Это, однако ж, не был юноша молодой, неопытный, неустоявшийся в своих правилах и понятиях. Напротив, это был муж, уже предначавший путь тесной жизни, исполненной лишений, скорбей и трудов, – муж, устремлявший свой испытующий взор внутрь самого себя, к самопознанию. Жизнь в школе была для него временем искуса и послушания, как и оказалось вскоре, потому что через 9 лет, по окончании курса, он уже стоял в сонме иерархов русской Церкви. Конечно, не он один, но и многие из его товарищей воспитывались в подобных нуждах и лишениях, но ни один из них не сумел или не хотел так воспользоваться ими, как это сделал Соколовский.
По окончании курса, Тимофей Савельич был оставлен при семинарии учителем. К прежнему предмету его преподавания был прибавлен новый, а именно – преподавание поэзии. Впрочем, вероятно, по невозможности совместить преподавание этих двух предметов, поэзии и греческого языка, этот последний был сдан его ученику Феодору Сотскому.
С определением Соколовского в учителя его внешнее положение значительно улучшилось. Жалованье его теперь утраивалось против прежнего: вместо 50 р., – по штату, он стал получать 150 р. и 24 четверти хлеба. По получении жалованья он первым делом вызвал к себе свою старшую сестру, чтобы избавить ее от тех тяжелых и унизительных работ, которыми она доставала себе пропитание; она мыла полы у богатых людей и скудной платой за то жила, – матери его тогда уже не было на свете.
Немного мы знаем о жизни Тимофея Соколовского на его училищной службе, но несколько случаев, о которых он впоследствии вспоминал, будучи на покое, и которые переданы нам его келейниками, дают нам возможность несколько проникнуть в духовную жизнь этого учителя и, хотя бы отчасти понять предначатие им того духовного преуспевания в подвижнической жизни, какое он явил в себе впоследствии.
Живя на покое, святитель Тихон неоднократно вспоминал следующие случаи, в которых Господь являл ему Свое промыслительное о нем попечение. Когда он еще был учителем, во время вакации, архимандрит Александровского монастыря пригласил к себе в гости всех учителей, в том числе и его; они отправились. По приезде в монастырь, Тимофей Савельич один пошел на колокольню, чтобы осмотреть прекрасное местоположение вокруг монастыря и полюбоваться им. Не опробовав перил, которые совершенно сгнили, он оперся на них, и перила немедленно упали на землю, а его как будто кто оттолкнул назад к колоколам, – и он упал на пол, полумертвым. Опомнившись от испуга от угрожавшей опасности, он едва сошел с колокольни и едва смог дойти до архимандричьей кельи. Увидев его, товарищи от изумления стали его спрашивать: "Тимофей Савельич, что ты лицом изменился, посмотрись в зеркало, ты мертвому подобен"? Он в ответ на это попросил чашку чаю, обещая после рассказать о причине своего испуга. Напившись чаю, он повел их к колокольне, и, указав на разбитые в дребезги перила, лежавшие на земле, сказал, что на этом месте и ему предстояла такая же участь быть разбитым, если бы не сохранил его Господь. В то же время был с ним и другой случай. Однажды он ехал верхом на лошади, вдруг лошадь стала его так бить, что седло свернулось и он упал на землю, причем одна нога его запуталась в стремени. Опасность была очевидная, но Господь и здесь видимо сохранил его. Взбесившаяся лошадь вдруг остановилась, как-будто усмиренная кем, – и Тимофей Савельич остался невредимым. Подобные случаи были с ним в Твери и в Воронеже. Так Господь являл своему избраннику благопромыслительное попечение о нем. А он, со своей стороны, всегда чувствовал и видел в подобных случаях хранящую и благодеющую десницу Божию, – и всегда за то славословил Господа, – почему в духовном завещании, между прочим написал: "Слава Богу, что Он в бедственных и смертных случаях меня сохранял".
Другое воспоминание святителя Тихона, относящееся к этому же времени, еще яснее изображает нам начатки его духовной жизни. "Когда я был учителем, пишет с его слов келейник, я и тогда привычку имел и любил ночное время без сна провождать, и занимался либо чтением душеполезных книг, либо душеспасительными размышлениями... В мае месяце, ночь была весьма приятная, тихая и светлая; я вышел из кельи на крыльцо, которое на северную сторону было и стоя размышлял о вечном блаженстве... Вдруг небеса разверзлись и там такое сияние и светлость, что бренным языком сказать и умом понять никак невозможно; то только сияние было кратко (почти одноминутно), и паки небеса натурально в своем виде стали, и я от того чудного видения более горячее возымел желание к уединенной жизни, и долго, после оного чудного явления, чувствовал и восхищался умом, да и ныне, когда вспомню то, ощущаю, в сердце моем некое веселие".
Из этого рассказа видно, что Тимофей Савельич, еще будучи бельцем, приобрел, по его собственному выражению, привычку бодрствовать по ночам, и проводить их в чтении книг или в душеспасительных размышлениях, а такое бодрствование, по словам Исаака Сирина, дает "душе подвижника херувимские очи, чтобы непрестанно возводить ей взор и созерцать небесное зрелище". Это расположение с молодых лет к душеспасительным размышлениям, при дальнейшем упражнении, возросло до постоянного богомыслия и действительно дало его душе херувимские очи, что и увидим впоследствии.
Видна здесь и его особенная любовь к красоте видимой природы, по которой он уже и тогда от мысли о мире видимом возносился к размышлению о мире духовном, – невидимом, от наслаждения, например, красотой прекрасной майской ночи, тихой, светлой, приятной, – к размышлению о вечном блаженстве на небе. Такое свойственное подвижникам упражнение в душеспасительных размышлениях, по опытному свидетельству того же отца, порождает пренебрежение к миру, и вместе с этим полагает начало в человеке "всякого доброго движения, ведущего его к жизни". "И, если человек не погасит в себе эти святые помыслы житейскими связями и суесловием, то они поведут человека к глубокому созерцанию, которого никто не в состоянии изобразить словом" – в чем, впоследствии, действительно преуспевал свт. Тихон. Удостоившись таким образом созерцать и ощущать небесные радости, он через то был воззван к подвижнической жизни, так как, по слову того же отца пустынножителей, "благодать сия дается от Бога тем, о ком известно, что им действительно подобает удаляться от мира сего к лучшей жизни".
После этого благодатного видения, Тимофей Савельич Соколовский, по собственному его признанию, возымел более горячее желание к уединенной жизни. Напрасно его родственники, желая иметь в нем для себя опору, упрашивали его выйти на какое-нибудь священническое место, разумеется, со вступлением в супружество. Избранный совсем к другому положению и служению, монах в душе и жизни, Тимофей Савельич помышлял только об оставлении мира и поступлении в монашество, об уединении и беспрепятственном упражнении в душеспасительных размышлениях. И он, вероятно, давно бы исполнил свое желание, если бы не то обстоятельство, что в Новгороде долго не было архипастыря. И потому как только рязанский епископ Димитрий (Сеченов) был сделан новгородским архиепископом, Тимофей Савельич немедленно подал на его имя прошение о своем непременном намерении вступить в монашество, – и получил на это архипастырское разрешение. На 34 году своей жизни, он был пострижен и наречен Тихоном.
Премудрый Промыслитель, ведая душевную чистоту и готовность Тихона на служение св. церкви, как-будто выжидал возложения на него монашеского чина, чтобы в продолжительном времени, возвести его на степень архипастыря: через три года после поступления в монашество, он был уже епископом.
В неделю антипасхи, Тихона рукоположили в иеродиакона, – а летом, в вакацию, во иеромонаха. Вместе с этим саном умножались и его труды по семинарии. С августа того же года он был сделан преподавателем философии, а в январе месяце префектом семинарии. Но не более полугода довелось ему трудиться в преподавании нового предмета и в отправлении новой должности. Скоро он призван был к новому роду служения. Так как слух о дарованиях, уме и добродетелях Тихона довольно распространился между архипастырями, то некоторые из них хотели воспользоваться его услугами на пользу школы и Церкви. Так епископ Тверской, преосвященный Афанасий, выпросил его в свою епархию у архиепископа Новгородского Димитрия. Почему, 26 августа 1759 года последовал из Святейшего Синода указ, которым Тихон отдавался в распоряжение преосвященного Афанасия. Он увольнялся в тверскую епархию, "к определению, по рассмотрению тамошнего преосвященного, к лучшему пред сим, в коем он находился, послушанию! Несмотря на недавнее пострижение Тихона, Афанасий сделал его сначала настоятелем и архимандритом Желтикова монастыря, а потом, в том же 1759 г., настоятелем Отроча монастыря, ректором Тверской семинарии и преподавателем богословия, а вместе с этим присутствующим в духовной консистории. Полтора года проходил Тихон это новое послушание. Его сочинение "Об истинном христианстве", которое окончательно было отделано в Задонске, может отчасти служить памятником его трудов по преподаванию богословия в семинарии.
Живя в Твери, Тихон думал и мечтал только об уединении. У него еще тогда было намерение удалиться куда-нибудь в пустынный монастырь, и наряду с братией проводить уединенную жизнь, а до этого времени думал построить в монастырской вотчине, близ Твери, келью и удалиться в нее для подвигов безмолвия, молитвы и душеспасительных размышлений. Об архиерействе же он решительно никогда не думал. "Я никогда не мыслил о сем важном сане, чтобы быть мне епископом", – говорил он о себе, и, без сомнения, со всей искренностью, как и во всем прочем, что ни говорил он о себе. "У меня мысли были непременно куда-нибудь удалиться в пустынный монастырь, быть монахом и провождать уединенную жизнь; но Всевышнего судьбе угодно так, что есмь недостойный епископ". И потому, чем неожиданнее было его избрание в епископа, тем памятнее были для него все подробности этого события.
По воспоминаниям самого Святителя, избрание его в епископа ознаменовано было особенным предуказанием. В день св. Пасхи, 1761 г., Тихон участвовал в служении литургии с преосвященным Афанасием, в тверском соборе. Во время херувимской песни, у жертвенника, когда Тихон подходил к преосвященному Афанасию со словами, архиерейство твое да помянет Господь Бог во царствии своем, – Афанасий ошибкой, вместо: архимандритство твое, сказал: "епископство твое да помянет Господь Бог во царствии своем". Заметив свою ошибку, преосвященный улыбнулся и пожелал ему быть действительно епископом. "Дай Бог быть вам епископом", сказал он ему. Конечно, этот случай не имел бы никакого значения, и святитель Тихон впоследствии не обращал бы на него внимания, как на дело случайной оговорки, если бы в этот день действительно не было бы решения вопроса об избрании Тихона в епископа.