Часть третья
ПАСХА КРАСНАЯ
Пасхальная ночь
Местные жители вспоминают, как еще в недавние времена на Пасху по домам ходили отряды активистов и, шныряя по чужому жилью, как у себя дома, искали пасхальные яйца и куличи. Пойманных "с поличным" клеймили потом на собраниях, изгоняя с работы. Возможно, из-за этих утренних обысков в здешних краях вошло тогда в обычай справлять Пасху как Новый год. То есть поздно вечером в Страстную Субботу садились за праздничный стол, а после возлияний шли на Крестный ход.
Словом, работы для милиции на Пасху хватало. Но такой тяжелой Пасхи, как в 1993 году, в Оптиной еще не было - гудящий от разговоров переполненный храм и множество нетрезвых людей во дворе. А в 11 часов вечера, как установило потом следствие, в монастырь пришел убийца.
Рассказывает оптинский иконописец Мария Левистам:"В пасхальную ночь многие чувствовали непонятную тревогу. А мне все мерещилось, будто в храме стоит человек с ножом и готовится кинуться на батюшек. Я даже встала поближе к батюшкам, чтобы броситься ему наперерез. Подозрительность - это грех, и я покаялась в этом на исповеди. А батюшка говорит: "Мария, ты не на нож бросайся, а молись лучше"".
Запомнился случай. На амвоне у входа в алтарь стоял мальчик Сережа и невольно мешал служащим. В миру этот мальчик прислуживал в алтаре и теперь, стесненный толпой, жался поближе к алтарной двери. Инок Трофим, носивший записки в алтарь, постоянно наталкивался на него и, наконец, не выдержав спросил: "А ты чего здесь вертишься?" - "Думаю, - ответил мальчик, - можно ли мне войти в алтарь?" - "Нет, - сказал инок Трофим. - И чтобы я больше тебя здесь не видел". Мальчик очень удивился, когда инок Трофим разыскал его потом в переполненном храме и сказал виновато: "Прости меня, брат. Может, в последний раз на земле с тобой видимся, а я обидел тебя". Виделись они тогда на земле действительно в последний раз.
Инокиня Ирина и другие вспоминают, что в ту пасхальную ночь инок Ферапонт стоял не на своем обычном месте, но как встал у панихидного столика, так и застыл, потупясь, в молитвенной скорби. Инока теснили и толкали, но он не замечал ничего. Вспоминают, как некий подвыпивший человек попросил поставить свечу за упокой, пояснив, что у него сегодня умер родственник, а сам он, поскольку выпивши, касаться святыни не вправе. Свечу передали иноку Ферапонту. Он зажег ее и забылся, стоя с горящей свечой в руке. На инока оглядывались с недоумением, а он все стоял, опустив голову, с заупокойной свечой в руке. Наконец, перекрестившись, он поставил свечу на канун и пошел на свою последнюю в жизни исповедь.
Рассказывает иеромонах Д.: "За несколько часов до убийства во время пасхального богослужения у меня исповедовался инок Ферапонт. Я был тогда в страшном унынии - и уже готов был оставить монастырь, а после его исповеди вдруг стало как-то светло и радостно, будто это не он, а я сам поисповедовался: "Куда уходить, когда тут такие братья!.." Так и вышло: он ушел, а я остался".
* * *
В свою последнюю пасхальную ночь о. Василий исповедовал до начала Крестного хода, а потом вышел на исповедь под утро - в конце литургии. Смиренный человек всегда неприметен, и об о. Василии лишь посмертно узнали, что он стяжал уже особую силу молитвы и, похоже, дар прозорливости. Исповеди у о. Василия оставили у многих необыкновенно сильное впечатление, и чтобы передать его, нарушим хронологию, рассказав не только об исповедях в ту последнюю ночь.
Рассказывает москвичка Е.Т.:"Отец Василий был прозорлив, и за несколько часов до убийства открыл мне исход одной тяготившей меня истории. История же была такая. Есть у меня друг юности, за которого в свое время я отказалась выйти замуж. "Назло" мне он тут же женился на первой встречной женщине, но жить с ней не смог. Лишь много позже у него, наконец, появилась настоящая семья. И вот на Пасху 1993 года мой друг приехал в Оптину с пожертвованиями от своей организации. И при встрече рассказал, что он недавно пришел к вере, а жена у него неверующая, и он год назад ушел из семьи.
У него дома был конфликт, и от обиды на жену он предложил мне выйти за него замуж. Но я-то видела - мой друг тоскует о жене и своей маленькой дочке. Просто из гонора не хочет в том признаться и опять рвется что-то "доказать".
Все это так удручало, что на исповедь к о. Василию я пришла почти в слезах. "Да, это серьезное искушение, - сказал батюшка. - Но если достойно его понести, все будет хорошо". - "Помолитесь, батюшка", - попросила я. Отец Василий молча отрешенно молился, а потом сказал просияв и с необыкновенной твердостью: "Все будет хорошо!" Так оно и вышло.
Убийство на Пасху было таким потрясением, когда выжгло все наносное из чувств. И мой друг вернулся в семью, написав мне позже, что они с женой обвенчались, вместе ходят в церковь, а больше всех радуется их маленькая дочка, без конца повторяя: "Папа вернулся!""
Рассказывает регент Ольга:"Перед Пасхой случилось такое искушение, что я была буквально выбита из колеи. На Пасху надо было петь на клиросе, и я хотела поисповедаться и причаститься в Страстную Субботу.
Встала на литургии на исповедь к о. Василию, но очередь из причастников была такая огромная, что к концу литургии стало ясно - на исповедь мне не попасть. В огорчении я даже вышла из очереди. Стою за спиной о. Василия и думаю: "Ну, как в таком состоянии идти на клирос?" И вдруг о. Василий говорит мне, обернувшись: "Ну что у тебя?" И тут же взял меня на исповедь. После исповеди от моего искушения не осталось и следа, но выпало мне петь на Пасху панихиду по батюшке".
Рассказывает монахиня Зинаида, а в ту пору пенсионерка Татьяна Ермачкова, безвозмездно работавшая в трапезной монастыря с первого дня возрождения Оптиной:"Уж до чего хорошо исповедовал о. Василий! Добрый был батюшка, любящий, и идешь после исповеди с такой легкой душою, будто заново на свет родилась.
Перед Пасхой мы в трапезной и ночами работали. Разогнуться некогда. Где уж тут правило к Причащению читать? И вот утром в Страстную Субботу говорю о. Василию: "Батюшка, уж так хочется причаститься на Пасху, а готовиться некогда". - "Причащайтесь". - "Это как - не готовясь?" - "Ничего, - говорит, - вы еще много потом помолитесь". И верно - уж сколько мы молились на погребении братьев! И поныне о них, родимых, молюсь".
Рассказывает иеродиакон Л.: "Перед Пасхой я так закрутился в делах, что к причастию был по сути не готов. Сказал об этом на исповеди о. Василию, а он в ответ: "А ты будь готов, как Гагарин и Титов". Сказано это было вроде бы в шутку, а только вспомнилась внезапная смерть Гагарина и тоже среди трудов".
Рассказывает иконописица Тамара Мушкетова:"Перед Пасхой 1993 года я пережила два больших потрясения - умерла моя бабушка. Она была монахиня. А потом меня оклеветали близкие мне люди. Я замкнулась тогда. И вдруг расплакалась на исповеди у о. Василия, а батюшка молча слушал и сочувственно кивал.
Раньше я стеснялась исповедоваться у о. Василия - ведь мы почти ровесники. А тут забылось, что он молод, и исчезло все, кроме Господа нашего Иисуса Христа, перед которым доверчиво раскрывалась душа. Я готовилась тогда к причастию и сказала о. Василию, что при всем моем желании не могу до конца простить людей, оклеветавших меня.
- Да как же вы собираетесь причащаться? - удивился о. Василий. - Не могу допустить до причастия, если не сможете простить.
- Я стараюсь, батюшка, а не получается.
- Если сможете простить, причащайтесь, - сказал о. Василий. И добавил тихо: - Надо простить. Как перед смертью.
Я попросила о. Василия помолиться обо мне и отошла от аналоя, стараясь вызвать в себе чувство покаяния. Но чувство было надуманным и пустым от обиды на ближних. Так продолжалось минут десять. И вдруг я снова заплакала, увидев все и всех, как перед смертью - мне уже не надо было никого прощать: все были такими родными и любимыми, что я лишь удивлялась никчемности прежних обид. Это была настолько ошеломляющая любовь к людям, что я поняла - это выше моей меры и идет от батюшки, по его молитвам. И я уже не колеблясь пошла к Чаше".
Рассказывает художник Ирина Л. из Петербурга:"В Оптину пустынь я впервые приехала в 1992 году на престольный праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы и пошла на исповедь к ближайшему аналою. К о. Василию, как выяснилось потом.
Перед этим я недавно крестилась, исповедоваться не умела. Но, помню, вдруг заплакала, когда о. Василий накрыл меня епитрахилью, читая разрешительную молитву. Я стыдилась слез, но они лились сами собой от чувства великого милосердия Божия. Моего имени о. Василий не спросил, сама я его не называла, а потому очень удивилась, услышав, как читая разрешительную молитву, он произнес мое имя: "Ирина". "Откуда он знает мое имя? - недоумевала я. - Может, ему кто-то сказал?" Но сказать было некому - никто меня в монастыре не знал.
Казалось бы, что особенного связывало меня с о. Василием? Одна исповедь, одно причастие и одно благословение в дорогу. Но после смерти он неоднократно являлся мне во сне. Однажды вижу - о. Василий стоит у аналоя, как на исповеди, и говорит мне: "Ирина, тридцать две занозы ты из себя вынула, но осталась еще одна". Снам обычно не доверяешь и даже не помнишь их. Но от этого сна исходило такое ощущение реальности, что за два года я двадцать пять раз ездила в Оптину, отыскивая в себе тридцать третью занозу. И не было мне покоя, пока я не оставила мир и не уехала в монастырь по благословению батюшки, ставшего здесь моим духовным отцом. Но даже имени моего духовного отца я в ту пору не знала: его открыл мне во сне о. Василий на сороковой день своей кончины - на Вознесение".
Преподобный Оптинский старец Нектарий писал:"Господь наш Иисус Христос, молящийся в саду Гефсиманском, есть до некоторой степени образ всякому духовнику в отношении духовных чад его, ибо и он берет на себя их грехи. Какое это великое дело и что только ему приходится переживать!"
Нам не дано знать о тех внутренних переживаниях о. Василия, когда, зажатый толпою, он стоял у аналоя в свою последнюю пасхальную ночь, начав исповедовать с раннего утра и не присев до полуночи. А ночью был миг, запомнившийся многим: "Смотрите, батюшке плохо", - звонко сказал чей-то ребенок. И все посмотрели на о. Василия - он стоял у аналоя уже в предобморочном состоянии с бледным до синевы лицом. Иеромонах Филарет в это время кончил святить куличи и шел по храму, весело кропя всех взывающих к нему: "Батюшка, и меня покропи!" Мимоходом он окропил и о. Василия и уже уходил дальше, когда тот окликнул его: "Покропи меня покрепче. Тяжело что-то". Он окропил его снова; а увидев кивок о. Василия, окропил его уже так от души, что все его лицо было залито водой. "Ничего, ничего, - вздохнул о. Василий с облегчением. - Теперь уже ничего". И снова стал исповедовать.
Так и стоит перед глазами это гефсиманское одиночество пастыря в толпе, налегающей на аналой со своими скорбями, а чаще - скорбишками: "Батюшка, она мне такое сказала! Ну как после этого жить?" Ничего, живем. А батюшки нет…
Благочинный монастыря игумен Пафнутий вспоминает, как в Страстную Пятницу он вдруг подумал при виде исхудавшего до прозрачности о. Василия: "Не жилец уже". Нагрузка на иеромонахов была тогда неимоверной: о. Василий служил и исповедовал всю Страстную седмицу, а после бессонной пасхальной ночи должен был по расписанию исповедовать на ранней литургии в скиту, а потом на поздней литургии в храме преподобного Илариона Великого. "А кого было ставить? - сетовал игумен Пафнутий. - Многие батюшки болели уже от переутомления, а о. Василий охотно брался подменить заболевших. Он любил служить". Господь дал ему вдоволь послужить напоследок, но сквозь лицо проступал уже лик.
Многим запомнилось, что во время Крестного хода на Пасху о. Василий нес икону "Воскресение Христово" и был единственный из всех иереев в красном облачении. Господь избрал его на эту Пасху своим первосвященником, заколающим на проскомидии Пасхального Агнца. Вспоминают, что проскомидию о. Василий совершал всегда четко, разрезая Агничную просфору быстрым и точным движением. Но на эту Пасху он медлил, мучаясь и не решаясь приступить к проскомидии, и даже отступил на миг от жертвенника. "Ты что, о. Василий?" - спросили его. "Так тяжело, будто себя заколаю", - ответил он. Потом он свершил это Великое Жертвоприношение и в изнеможении присел на стул. "Что, о. Василий, устал?" - спросили его находившиеся в алтаре. "Никогда так не уставал, - признался он. - Будто вагон разгрузил". В конце литургии о. Василий снова вышел на исповедь.
Рассказывает Петр Алексеев, ныне студент Свято-Тихоновского Богословского института, а в ту пору отрок, работавший на послушании в Оптиной:"Была у меня тогда в Козелъске учительница музыки Валентина Васильевна. Человек она замечательный, но, как многим, ей трудно и приходится зарабатывать на жизнь концертами. Как раз в Страстную Субботу был концерт в Доме офицеров, а после концерта банкет. Сейчас Валентина Васильевна поет на клиросе, а тогда еще только пришла к вере, но строго держала пост, готовясь причащаться на Пасху. И когда на банкете подняли тост за нее, она, по общему настоянию, чуть-чуть пригубила шампанского.
По дороге в Оптину она рассказала знакомой москвичке об искушении с шампанским, а та наговорила ей таких обличающих слов, запретив причащаться, что Валентина Васильевна проплакала всю Пасхальную ночь. А на рассвете на исповедь вышел о. Василий, и она попала к нему. И вот плачет Валентина Васильевна, рассказывая, как пригубила шампанского, лишившись причастия, а о. Василий протягивает ей красное пасхальное яичко и говорит радостно: "Христос воскресе! Причащайтесь!" Как же рада была Валентина Васильевна, что причастилась на Пасху! Когда наутро она услышала об убийстве в Оптиной, то тут же побежала в монастырь. А пасхальное яичко новомученника Василия Оптинского бережет с тех пор, как святыню".
Необычно многолюдной и шумной была Пасха 1993 года. Но усталость ночи брала свое - уходили из храма разговорчивые люди. И на литургии верных храм уже замер, молясь в тишине.
Есть в Пасхальной ночи тот миг, когда происходит необъяснимое: вот, казалось бы, все устали и изнемогают от сонливости. Но вдруг ударяет в сердце такая благодать, что нет ни сна, ни усталости, и ликует дух о Воскресении Христовом. Как описать эту дивную благодать Пасхи, когда небо отверсто и "Ангели поют на небесех"?
Сохранился черновик описания Пасхи, сделанный в 1989 году будущим иеромонахом Василием. Но прежде чем привести его, расскажем о том моменте последней Пасхи, когда в конце литургии о. Василий вышел канонаршить на клирос. "Батюшка, но вы же устали, - сказал ему регент иеродиакон Серафим. - Вы отдыхайте. Мы сами справимся". - "А я по послушанию, - сказал весело о. Василий, - меня отец наместник благословил". Это был лучший канонарх Оптиной. И многим запомнилось, как объятый радостью, он канонаршил на свою последнюю Пасху, выводя чистым молодым голосом: "Да воскреснет Бог и расточатся врази Его". И поют братия, и поет весь храм: "Пасха священная нам днесь показася; Пасха нова святая: Пасха таинственная…"
И словно срывается с уст возглас: "Да воскреснет Бог и расточатся врази Его, - писал он в первую свою оптинскую Пасху. - Что за великие и таинственные слова! Как трепещет и ликует душа, слыша их! Какой огненной благодати они преисполнены в Пасхальную ночь! Они необъятны, как небо, и близки, как дыхание. В них долгое ожидание, преображенное в мгновение встречи, житейские невзгоды, поглощенные вечностью, вековые томления немощной человеческой души, исчезнувшие в радости обладания истиной. Ночь расступается перед светом этих слов, время бежит от лица их…
Храм становится подобен переполненной заздравной чаше. "Приидите, пиво пием новое". Брачный пир уготован самим Христом, приглашение звучит из уст самого Бога. Уже не пасхальная служба идет в церкви, а пасхальный пир. "Христос воскресе!" - "Воистину воскресе!", звенят возгласы, и вино радости и веселия брызжет через край, обновляя души для вечной жизни.
Сердце как никогда понимает, что все, получаемое нами от Бога, получено даром. Наши несовершенные приношения затмеваются щедростью Божией и становятся невидимыми, как невидим огонь при ослепительном сиянии солнца.
Как описать Пасхальную ночь? Как выразить словами ее величие, славу и красоту? Только переписав от начала до конца чин пасхальной службы, возможно это сделать. Никакие другие слова для этого не годны. Как передать на бумаге пасхальное мгновение? Что сказать, чтобы оно стало понятным и ощутимым? Можно только в недоумении развести руками и указать на празднично украшенную церковь: "Приидите и насладитеся…"
Кто прожил этот день, тому не требуется доказательств существования вечной жизни, не требуется толкования слов Священного Писания: "И времени уже не будет" (Откр. 10, 6).
Служба закончилась в 5.10 утра. И хотя позади бессонная ночь, но бодрость и радость такая, что хочется одного - праздновать. Почти все сегодня причастники, а это особое состояние духа: "Пасха! Радостию друг друга обымем…" И по выходе из храма все христосуются, обнимаясь и зазывая друг друга на куличи.
Все веселые, как дети. И как в детстве, глаза подмечают веселое. Вот маленького роста иеродиакон Рафаил христосуется с огромным о. Василием:
- Ну, что, батька? - смеется иеродиакон. - Христо-ос воскресе!
- Воистину воскресе! - сияет о. Василий.
А воздух звенит от благовеста, и славят Христа звонари - инок Трофим, инок Ферапонт и иеродиакон Лаврентий. Инок Трофим ликует и сияет в нестерпимой, кажется, радости, а у инока Ферапонта улыбка застенчивая. Перед Пасхой у него, кажется, болел глаз, и на веке остался след зеленки. Клобук на этот раз не надвинут на глаза, а потому видно, какое у него по-детски открытое хорошее лицо и огромные глаза.
А потом праздник выплескивается в город. Был у оптинских прихожан в те годы обычай - уезжать из Оптиной с пением. Народ по деревням тут голосистый, и шли из Оптиной в город автобусы, где пели и пели, не уставая: "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!"
"Пасха едет", - говорили по этому поводу в городе, радуясь новому обычаю - петь всенародно на Пасху. И если вечер Страстной Субботы омрачался, случалось, пьяными драками, то сама Пасха в Козельске и деревнях протекала всегда удивительно мирно - все нарядные, чинные, мужчины в белых рубашках. Все ходят друг к другу христосоваться, и даже речь в этот день обретает особое благочиние - в Пасху нельзя сказать грубого слова или обидеть кого. Пасха - святой день".