Автоматические, заученные действия дрессированных животных были раньше сознательными не у животного, а у учившего его человека. Такие действия кажутся часто совершенно сознательными, но это полная иллюзия. Животное помнит порядок действий, и поэтому его действия кажутся обдуманными и целесообразными. И они действительно были обдуманы, но не им.
Автоматические действия часто смешиваются с инстинктивными, - на самом деле они похожи друг на друга, но в то же время между ними огромная разница. Автоматические действия создаются субъектом в течение его собственной жизни. И они, прежде чем стать автоматическими, должны долгое время быть у него (или у другого лица) сознательными. Инстинктивные действия создаются в течение жизни вида, и способность к ним в готовом виде передается путем наследственности.
Автоматические действия можно назвать инстинктивными действиями, выработанными данным субъектом для себя. Инстинктивные действия нельзя назвать автоматическими, выработанными данным видом, потому что они никогда не были сознательными у отдельных индивидуумов данного вида, а образовались из ряда сложных рефлексов.
Теперь, установив вкратце различие между действиями, мы должны вернуться к поставленному вопросу: чем отличается психика животных от человеческой.
Мы знаем, что животные не говорят так, как мы.
Раньше мы показали, что обладание речью неразрывно связано с обладанием понятиями. Следовательно, мы можем сказать, что животные не обладают понятиями.
Верно ли это и возможно ли обладание инстинктивным разумом без обладания понятиями?
Все, что мы знаем об инстинктивном разуме, говорит нам, что он действует, обладая одними только представлениями и ощущениями, а на низших ступенях обладая одними ощущениями. Сознание, мыслящее представлениями, должно быть инстинктивным разумом, то есть зависеть от эмоций. Только эмоции дают ему возможность производить тот выбор между имеющимися налицо представлениями, который со стороны производит впечатление суждения и умозаключения. В действительности животное не обдумывает своих поступков, а живет эмоциями, подчиняясь в каждый данный момент той эмоции, которая в данный момент сильнее. Хотя, конечно, в жизни животного бывают очень острые моменты, когда перед ним стоит необходимость выбора из известного ряда представлений. Тогда его действия в данный момент могут показаться совершенно обдуманными. Например, животное, поставленное в опасность, действует часто удивительно осторожно и умно. Но в действительности действия животного руководствуются только эмоциями. Раньше было показано, что эмоции целесообразны, и подчинение им у нормального существа должно быть целесообразно. Всякое представление животного, всякий образ воспоминания связан с каким-нибудь эмоциональным ощущением или эмоциональным воспоминанием, никаких неэмоциональных, холодных мыслей и образов в душе животного нет. А если есть, то они бездеятельны, не способны подвинуть его ни на какой поступок.
Таким образом, все действия животных, иногда очень сложные, целесообразные и на вид разумные, мы можем объяснить, не предполагая у животных существования понятий, суждений и умозаключений. Наоборот, мы должны признать, что у животных нет понятий. Доказательством этого служит то, что у них нет речи.
Если взять двух людей разных национальностей, разных рас, не знающих языка друг друга, и поселить их вместе, они сейчас же найдут способ объясняться. Один нарисовал пальцем круг, другой рядом нарисовал другой круг. Вот они уже и установили, что могут понимать друг друга. Если между людьми поставить толстую каменную стену, это им тоже не помешает. Один стукнул три раза, другой в ответ стукнул три раза, - сообщение установлено. Идея сообщения с жителями другой планеты основана именно на проекте световых сигналов. На земле должен быть устроен огромный светящийся круг или квадрат. Его должны заметить с Марса или откуда-нибудь там и ответить таким же сигналом. С животными мы живем рядом, а установить такого сообщения не можем. Очевидно, расстояние между нами больше и разница глубже, чем между людьми, разделенными незнанием языка, каменными стенами и огромными расстояниями.
* * *
Другим доказательством отсутствия у животного понятий может служить неспособность животного действовать рычагом. То есть неспособность животного самостоятельно прийти к пониманию значения и действия рычага. Обыкновенное возражение, что животное не умеет действовать рычагом просто потому, что его органы - лапы и пр. не приспособлены для таких действий, не выдерживает критики, потому что любое животное можно выучить действовать рычагом. Значит, тут дело не в органах. Просто животное не может само прийти к идее рычага.
Изобретение рычага сразу отделило первобытного человека от животных, и оно было неразрывно связано с появлением понятий. Психическая сторона понятия действия рычага состоит в построении правильного силлогизма. Не построив мысленно силлогизма, нельзя понять действия рычага. Не имея понятий, нельзя построить силлогизма. Силлогизм в сфере психической буквально то же самое, что рычаг в сфере физической.
Действие рычагом так же сильно отличает человека от животных, как речь. Если бы на Землю смотрели какие-нибудь ученые марсиане и изучали бы ее объективно, в телескоп, издали, не слыша речи, не входя в субъективный мир обитателей Земли и не соприкасаясь с ним - они разделили бы существа, живущие на Земле, на два разряда - знакомых с действием рычага и незнакомых с действием рычага.
Психология животных для нас вообще очень туманна. Бесконечное количество наблюдений, сделанных над всеми животными от слонов до пауков, и бесконечное количество анекдотов об уме и сообразительности и о нравственных качествах животных ничего не меняют в этом. Мы представляем себе животных или живыми автоматами, или глупыми людьми. Мы слишком замкнулись в кругу своей психики. Мы не представляем себе другой и невольно думаем, что единственно возможный вид психики - это такой, каким обладаем мы. Но это иллюзия, которая мешает нам понять жизнь. Если бы мы могли войти в психический мир животного, понять, как оно воспринимает, понимает и действует, мы увидели бы много необыкновенно интересного. Например, если бы мы могли представить себе, воссоздать мысленно логику животного, то это очень помогло бы нам понять нашу собственную логику и законы нашего мышления. Прежде всего, мы поняли бы условность и относительность наших собственных логических построений и вместе с тем условность всего нашего представления мира.
У животного должна быть очень своеобразная логика. Это, конечно, не будет логика в настоящем значении слова, потому что логика подразумевает существование логоса, то есть слова или понятия.
Наша обычная логика, которой мы живем, без которой "сапожник не сошьет сапога", сводится к простой схеме, формулированной Аристотелем в тех сочинениях, которые были изданы его учениками под общим заглавием Organon, то есть "орудие, инструмент" (мысли). Эта схема заключается в следующем:
А есть А
А не есть не А
Всякая вещь есть или А, или не А.
Яснее это можно изобразить так:
Я есть Я
Я не есть не Я
Все, что есть на свете, должно быть или Я, или не Я.
Логики, заключенной в этой схеме - логики Аристотеля, вполне достаточно для наблюдения. Но для опыта ее недостаточно, потому что опыт идет во времени, а в формулах Аристотеля время в расчет не принимается. Это было замечено на самой заре установления нашего опытного знания, отмечено Роджером Бэконом и формулировано через несколько столетий его знаменитым однофамильцем лордом Фрэнсисом Бэконом в сочинении Nouum organum "Новое орудие" (мысли). Вкратце формулировку Бэкона можно свести к следующему.
То, что было А, будет А
То, что было не А, будет не А
Всякая вещь была и будет или А, или не А.
На этих формулах, сознаваемых или не сознаваемых, построен весь наш научный опыт, и на них же, собственно, построено шитье сапог, потому что если бы сапожник не был уверен, что купленная вчера кожа будет кожей завтра, то он бы, вероятно, не решился шить сапоги, а стал бы искать какой-нибудь более верной профессии.
Формулы логики, как Аристотеля, так и Бэкона, сами по себе выведены из наблюдения фактов, и ничего другого кроме содержания этих фактов в себе не заключают и заключать не могут. Это не есть законы мышления, а только законы внешнего мира, как он воспринимается нами, или законы нашего отношения к внешнему миру.
Если бы мы могли представить себе "логику" животного, то мы поняли бы его отношение к внешнему миру. Наша главная ошибка относительно душевного мира животных заключается в том, что мы приписываем им свою собственную логику. Мы думаем, что логика одна, что наша логика есть нечто абсолютное, существующее вне нас и помимо нас. Между тем это только законы отношения нашего специфического "я" к внешнему миру или законы, которые находит во внешнем мире наше специфическое "я". Другое "я" найдет другие законы.
Логика животного будет отличаться от нашей, прежде всего, тем, что она не будет общей. Она будет существовать для каждого случая, для каждого представления отдельно. Общих свойств, классовых, родовых и видовых признаков категорий для животного существовать не будет. Каждый предмет будет сам по себе, и все его свойства будут его специфическими свойствами.
Этот дом и тот дом - это совершенно разные предметы для животного, потому что это свой дом, а то чужой. Мы, вообще говоря, узнаем предметы по признакам сходства, животное должно узнавать их по признакам различия. Всякий предмет оно помнит по тому его признаку, который имел для него наиболее эмоциональное значение. В таком виде - то есть с эмоциональными тонами, представления сохраняются в памяти животного. Легко видеть, что такие представления сохранять в памяти гораздо труднее, и поэтому память животного обременена больше нашей, хотя по количеству знаний и по количеству того, что сохраняется в памяти, оно стоит много ниже нас.
Мы, раз увидев предмет, относим его к известному классу, роду и виду, подводим его под то или другое понятие и связываем его в уме с каким-нибудь "словом", то есть алгебраическим знаком, потом с другим, определяющим и т.д.
Животное не имеет памяти, у него нет этой умственной алгебры, при помощи которой мы мыслим. Оно должно знать данный предмет и запомнить его со всеми его признаками и особенностями. Ни один забытый признак уже не вернется. Тогда как для нас все признаки подразумеваются в понятии, с которым мы связали этот предмет. И мы можем найти его в памяти по любому его признаку.
Из этого ясно, что память животного отягощена больше нашей и что именно это есть главная причина, мешающая умственной эволюции животного. Его ум слишком занят. Ему некогда двигаться вперед. Можно остановить умственное развитие ребенка, заставляя его заучивать наизусть ряды слов и ряды цифр. В таком положении находится животное. Это и объясняет тот странный факт, что животное умнее в молодости.
У человека расцвет интеллектуальной силы приходится на зрелый возраст, очень часто даже на старость. У животного как раз наоборот. Оно восприимчиво только в молодости. К зрелому возрасту его развитие останавливается и к старости, несомненно, идет назад.
Логика животного, если мы попытаемся выразить ее в формулах подобных формулам Аристотеля и Бэкона, будет такова:
Формулу А есть А животное поймет. Оно скажет: Я есть Я и т.п. Но формулы А не есть не А оно уже не поймет. Не А - это уже понятие. Животное скажет так:
Это есть это
То есть то
Это не то.
Или:
Этот человек есть этот человек (свой)
Тот человек есть тот человек (чужой)
Этот человек не тот (чужой - это не свой).
Дальше нам еще придется вернуться к логике животных. Пока нам нужно было только установить, что психология животных очень своеобразна и коренным образом отличается от нашей. И она не только своеобразна, но и очень разнообразна.
Среди известных нам животных, далее среди домашних животных, психологические различия так велики, что ставят их на совершенно различные плоскости. Мы не замечаем этого и ставим всех в одну рубрику - "животные".
Гусь наступил лапой на арбузную корку, тянет ее носом и не может вытащить, а поднять лапу у него не хватает соображения.
Этo значит, что его психика настолько туманна, что он плохо знает свое собственное тело, плохо отличает его от других предметов. Ни с собакой, ни с. кошкой этого произойти уже не может. Свое тело они уже знают прекрасно. Но в отношениях к внешним предметам собака и кошка сильно различаются.
Я наблюдал собаку, "очень умного" сеттера. Когда у нее сбивался коврик, на котором она спала, и ей было неловко лежать, она понимала, что неудобство вне ее и что оно заключается в коврике, и именно в положении коврика, - и она хватала его зубами и вертела, и возила туда и сюда, и при этом ворчала, и вздыхала, и стонала, пока кто-нибудь не приходил помочь ей. Но сама расправить коврик она никогда не могла.
У кошки не явилось бы даже подобного вопроса. Кошка хорошо знает свое тело, но все вне себя она принимает как должное. Исправлять внешний мир, приспособлять его для своего удобства кошке никогда не приходит в голову. Поэтому, если бы что-нибудь было не так с ее постелью, кошка сама вертелась бы сотни раз, пока не улеглась бы удобно, - или пошла бы и легла в другом месте.
Обезьяна, конечно, легко разостлала бы себе коврик.
Вот четыре психологии совершенно различных. И это только один пример. Таких примеров можно набрать сотни. А между тем для нас все это одно животное. Мы смешиваем вместе очень много различного, наши "деления" очень часто неправильны, и это мешает нам разобраться в самих себе.
ГЛАВА IX
Восприятие мира человеком и животным. - Иллюзия животного и отсутствие у него контроля над восприятиями. - Мир движущихся плоскостей. - Углы и кривые как движение. - Третье измерение как движение. - Двумерный вид нашего трехмерного мира для животных. - Животное как реальное двумерное существо. - Низшие животные как одномерные существа. - Время и пространство улитки. - Чувство времени как неясное чувство пространства. -Время и пространство собаки. - Изменение мира при изменении психического аппарата. - Доказательство проблемы Канта. - Трехмерный мир - иллюзорное представление.
Мы установили огромную разницу, существующую между психикой человека и животного. Разница эта, несомненно, должна сильно влиять на восприятие животным внешнего мира. Но как и в чем7 Это именно то, чего не знаем и что мы должны постараться установить.
Для этого мы должны еще раз вернуться к нашему восприятию мира и рассмотреть детально, как мы воспринимаем мир, а затем посмотреть, как должно воспринимать мир животное со своей ограниченной психикой.
Прежде всего мы должны отметить, что по отношению к внешнему виду и форме мира восприятие у нас самое неправильное. Мы знаем, что мир состоит из тел, но мы видим и осязаем всегда только одни поверхности. Мы никогда не видим и не осязаем тела. Тело - это уже понятие, составленное из ряда представлений путем рассуждения и опыта. Для непосредственного ощущения существуют только одни поверхности. Ощущения тяжести, массы, объема, которые мы мысленно связываем с "телом", на самом деле связаны для нас с ощущениями поверхностей. Мы только знаем, что это ощущение поверхностей идет от тела, но самого тела мы никогда не ощущаем. Может быть, можно назвать "ощущением тела" сложное ощущение поверхностей, веса, массы, плотности, сопротивления и пр. Но мы должны мысленно связать все эти ощущения в одно и назвать это общее ощущение телом. Непосредственно мы ощущаем только поверхности и затем отдельно вес, сопротивление и пр. Тела, как такового, мы никогда не ощущаем.
Но мы знаем, что мир состоит не из поверхностей, знаем, что видим мир неправильно. Знаем, что никогда не видим мир, как он есть, даже не в философском смысле этого выражения, а в самом обыкновенном геометрическом. Мы никогда не видели куба, шара и т.п., а всегда только поверхности. Зная это, мы мысленно исправляем то, что видим. За поверхностями мыслим тело. Никогда не можем даже представить себе тела. Не можем представить себе куба или шара не в перспективе, а сразу со всех сторон.
Ясно, что мир не существует в перспективе, однако мы его иначе видеть не можем. Мы видим только в перспективе, то есть при восприятии искажаем мир нашим глазом.
И мы знаем, что искажаем его. Знаем, что он не таков, каким мы его видим. И мысленно мы непрерывно поправляем то, что видит глаз. подставляем реальное содержание под те символы вещей, которые показывает нам наше зрение.
Наше зрение - сложная способность. Оно состоит из зрительных ощущений плюс память осязательных ощущений. Ребенок старается ощупать все, что видит, - нос своей няньки, луну, "зайчика" на стене. Только постепенно он научается одним зрением различать близкое и далекое. Но мы знаем, что и в зрелом возрасте мы очень легко подвергаемся оптическим иллюзиям.
Отдаленные предметы мы видим плоскими, то есть еще более неправильно, потому что рельеф - это все-таки символ, указывающий на какое-то свойство предметов. Человек на большом расстоянии рисуется нам силуэтом. Это происходит потому, что на большом расстоянии мы никогда ничего не осязаем и глаз не был приучен замечать различия поверхностей, на близком расстоянии ощущаемые кончиками пальцев.
Мы никогда не можем, хотя бы на очень небольшом пространстве, увидать часть внешнего мира так, как она есть, то есть так, как мы ее знаем. Мы никогда не можем увидать письменный стол или шкаф сразу, со всех сторон и внутри. Наш глаз известным образом искажает внешний мир для того, чтобы мы, поглядев кругом, могли определить положение предметов относительно себя. Но посмотреть на мир не со своей точки мы никогда не можем. И никогда не можем увидать его правильно, не искаженным нашим зрением.
Рельеф и перспектива - это искажение предмета нашим глазом. Это оптическая иллюзия, обман зрения. Куб в перспективе - это условный знак трехмерного куба. И все, что мы видим, это только условное изображение того условно-реального трехмерного мира, который изучает наша геометрия, а не самый этот мир. На основании того, что мы видим, мы должны догадываться, что это в действительности есть. Мы знаем, что то, что мы видим, - неправильно, и представляем себе, то есть мыслим мир не таким, каким видим. Но если бы у нас не было сомнения в правильности нашего зрения, если бы мы думали, что мир такой и есть, каким мы его видим, то, очевидно, мы представляли бы себе его и мыслили совсем иначе. Мир был бы для нас иным.
Способность делать поправки к тому, что видит глаз, непременно требует обладания понятиями, так как поправки производятся путем рассуждения, невозможного без понятий.
Не обладая способностью делать поправки к тому, что видит глаз, мы бы видели мир иным, то есть многое, что есть, мы видели бы неправильно, не видели бы многого, что есть, и видели бы очень многое, чего в действительности вовсе нет.