- А что с ногами? - спросил комендант.
- Пусть будут, как есть сейчас - пока, во всяком случае - просто свободно перекрещенными. Можно вообще сидеть на стуле или скамейке, лишь бы стопы были плоско на полу, а спина, шея и голова - на одной линии. На данный момент важно, чтобы добиться самой выпрямленной и устойчивой позиции, на какую вы способны, чтобы ум не удирал в беспокойства о том, что там или сям больно или неудобно.
- А руки? - спросил он напоследок.
- Можете положить их на бедра, правую - на левое, а левую - на правое бедро, так, чтобы слегка соприкасались большие пальцы. А если удобнее, можно просто положить их на колени, вверх или вниз ладонями, и сложить большой и указательный пальцы так, чтобы они слегка касались друг-друга кончиками.
Все это оказывает полезное действие на внутренние ветры, и позу можно совершенствовать по мере практики. Но это все - физическая сторона дела; по большей степени простукивание труб снаружи.
Последняя и самая важная часть нашего с вами сидения заключается в том, какую позицию занимают сами мысли внутри.
- Я знаю! - воскликнул он, - Нужно сидеть неподвижно и стараться ни о чем не думать!
Я улыбнулась - так, как Катрин в свое время, когда я произнесла то же самое. Было столько всего, что можно было бы рассказать ему, и я не знала, каким временем мы располагаем. Но нам также необходимо было сосредоточиться, собраться. Дилемма, перед которой стоит каждый учитель.
- Есть множество способов собирать ум в такой сидячей практике, - начала я, - Почти все они включают попытку избе жать думанья слишком о многом. Некоторые из них включают определенные мысли, которые мы обычно вообще не думаем. Но не думать ни о чем не есть конечная цель; в действительности, в этом заключается большущая сложность. Стоит быть очень внимательным и не уплыть в некое мечтательное состояние, в котором и впрямь вроде как лениво расслабляешься.
Мы же скорее желаем остаться в ясном - внимательном - собранном - счастливом - вовлеченном состоянии; как если бы мы смотрели представление, и оно такое увлекательное, что не слышишь даже то, что говорит сосед рядом. Чувствуете разницу? Это не то же самое, что ни о чем не думать, это думать о чем-то, настолько глубоко и с удовольствием, что может показаться, что и впрямь вряд ли о чем-то думаешь; и, разумеется, ум не бродит за всякими не относящимися к делу мыслями.
Он задумчиво кивнул. А потом заметил:
- Это так же, как при чтении хорошей книжки или слушании любимой песни. Почти забываешь дышать; иногда даже забываешь держать рот закрытым и ловишь себя на том, что уже пускаешь слюни - до того погружаешься. В таких случаях просто не думаешь ни о чем другом.
Сильно отличается от того очумелого ощущения, какое бывает сразу после того, как проснешься, или перепил накануне… хм, не думаю, конечно, что ты знаешь, каково это.
Я и впрямь не знала. Но он понял, в чем штука, и понял как следует.
- Итак, нам необходимо выбрать мысль, хорошую мысль - мысль, на которой можно сосредоточиться, которая радует. Такую мысль, которая пронесется вниз по вашему срединному каналу и выбьет пробку из бамбуковой трубки изнутри. Такую мысль, какую Мастер описывает так:
Она оказывает тоже действие,
Что и высвобождение, а потом и накопление
Ветры, дыхания.
I.34
Вся штука в том, что это и есть тот самый способ работы изнутри, который дает те же самые плоды, что и множество усилий, приложенных извне. Внешние приемы - это позы, которые вы изучаете, или разные способы дыхания. Все они направлены на освобождение внутренних ветров из закоулков, в которых они зажаты, чтобы они накапливались в срединном канале. И это внутренний способ не есть не-думанье ни о чем; это думанье о чем-то, целенаправленно, очень собранно и радостно.
Комендант так и не спросил, что же это за мысль. Думаю, он уже знал, откуда-то, что даже глубже памяти. Он просто спокойно кивнул, и я мягко попросила его практиковать десять выдохов-вдохов и тихое сидение вплоть до нашей следующей встречи.
Глава 15. Бескорыстная доброта
Первая неделя июня
Если встреча с мальчишками Бузуку на тропе было удовольствием, которого я ждала, то возвращение домой, к старухе-хозяйке было прямой тому противоположностью. Не то чтобы работа тяготила; я была привычна к тяжелому труду и старалась заработать и на свое содержание, и даже просто в карман моей хозяйке - из соображений чести. Но слишком часто, возвращаясь к себе под навес, я заставала там пристава, уже после его вахты, уже пьяным, где он просиживал за пустой болтовней со старухой. И слишком часто ловила я его взгляд на себе, и это путало.
- Это - доброта, - первое, что сказал комендант.
- Разумеется, это доброта, - согласилась я, без особого удивления.
- Мастер говорит:
Используй доброту;
Оно делает ум
Светлым и ясным,
Как чистая вода.
I.33A
- Но как же ее использовать, когда я всего лишь сижу себе тихонько? - спросил он.
- На самом деле это одна из священнейших и мощнейших рекомендаций всех времен, - ответила я, - Она связывает воедино дыхание - родную сестру внутренних ветров, и одну из самых могущественных мыслей из всех возможных - доброту, направляя их вместе в объединенную атаку в самое сердце забитых внутренних точек, заставляющих нас болеть и страдать.
- Одну из самых могущественных мыслей? - переспросил комендант.
Я услышала, что за вопрос он хотел задать: Почему не начать сразу с самой могущественной?
- Поговорим позже и об этом, - сказала я, в точности как когда-то говаривала Катрин, - Всему свое время, - после чего мы прошли с ним через несколько привычных поз, почти как подмасливая ось телеги прежде чем забраться в нее и ехать. После того, как он передохнул и расслабился, я велела ему располагаться для тихого сидения. У него уже неплохо получалось, вплоть до вжимания в пол снизу - чтобы сидеть совершенно прямо.
Я им и впрямь гордилась, моим первым настоящим студентом, потому как ему уже было под силу то, что должен уметь делать любой успешный студент: он усваивал то, чему я его учила, отправлялся с этим домой и практиковал это самостоятельно, скромно, но постоянно, в меру собственных личных возможностей. Большего я даже не могла ожидать.
Когда он уже сидел совершенно неподвижно, а дыхание успокоилось и притихло, я сказала:
- Взгляните в центр груди изнутри- туда, где находится сердце.
Внутри сердца есть крошечный красный язычок пламени, вроде верхушки горящей свечи. Это пламя- сила нашего эгоизма, привычки заботится только о себе и пренебрегать нуждами и желаниями других, - я выждала минутку, чтобы он это ясно понял.
- А теперь представьте, что сидите напротив пристава, у него дома, но он Вас не видит: Вы невидимка, - я снова замолчала.
- Загляните приставу в сердце. В самой его середине есть темное, застоявшееся озерцо черноты. Это его грусть, его боль; в этом причина его пьянства, это есть само его пьянство, - и снова молчание.
- Вы желаете навсегда забрать у него эту боль. Это и есть его сострадание, о котором мы с вами говорили; в этом заключена истинная причина, почему вы занимаетесь йогой. Вы решаете для себя, что хотите забрать эту черную боль так сильно, что готовы принять её себе, если только так и можно было бы его спасти, - молчание, долгое молчание.
Сострадание даже воображаемое для нас крайне трудно.
- И вы вдыхаете ну допустим семь раз, семь долгих вдохов. С первым вдохом маленькое злое озерцо темноты в глубине сердца пристава начинает волноваться; оно поднимается и испаряется из его тела безобразным облаком темноты. И с каждым следующим вдохом его вытягивает из груди, через горло, и вон из тела через ноздри. Помня о том, что Вы готовы принять это облако в себя, примите все его пьяное безумие - темное облако- и продолжайте дышать, втягивая внутрь, приближая это облако к собственному лицу. А теперь держите его прямо перед собой, у самого носа, - Я выжидала, наблюдая за ним.
- А сейчас произойдет кое-что - довольно быстро, так что сосредоточьтесь хорошенько. Одним вдохом вы втянете темноту через нос, забирая ее себе. Это темнота проникнет в вас и через горло опустится в грудь, а затем медленно - очень медленно - приблизится к красному огоньку вашего эгоизма: к той части вас, которая не могла бы даже представить, что может принять хоть чью-то боль.
И тогда темнота медленно подплывет к краю пламени, и в тот миг, когда черное соприкоснется с красным, возникнет вспышка прекрасного золотого сияния, словно удар молнии, рассыпающий чистое золото. И в тот самый миг, просто потому, что такова была Ваша воля - поглотить и принять боль пристава как свою, пурпурное пламя вашего эгоизма погаснет навсегда. И в этом взрыве будет уничтожена боль пристава: уничтожено для него и для вас, навсегда. Ибо таковы сила и благодать бескорыстного сострадания к другим.
И вы должны знать эту силу и верить в нее. Важно, чтобы вы видели и знали, что та темнота была уничтожена, навсегда, в тот самый миг - даже прежде, чем вы снова вдохнете. А вы ведь всего лишь сидите здесь, рядом со мной, но внутри вас - только золотое сияние, наполняющее все внутри.
А теперь вдохните темноту и смотрите, как все произойдет.
Так он и сделал, и потом мы сидели в золотой тишине, долго-долго.
Так долго, что одинокой слезе, скатившейся у него по щеке, хватило времени высохнуть.
Когда мы закончили, комендант счастливо и благодарно улыбнулся мне. А потом его взгляд на мгновение обратился к его рабочему столу.
Ученики временами бывают совершенно прозрачны.
- Но это всего лишь первая часть, - сказала я твердо, - она называется "забирание" - забирание чьей-то боли, чьих-то неприятностей. Но теперь необходимо проделать вторую часть, называемую "отдавание".
Забирание и отдавание - нужно проделать обе.
Он кивнул, уселся в подобающей позе и решительно вдавил зад в пол.
Я едва удержалась от смешка. Учительство подчас было слишком серьезным занятием.
- Первая часть - это сострадание: забирание чьей-нибудь боли, - повторила я.
- Прошу прощения, - сказал комендант, - неужели так оно и есть?
Неужели я могу забрать у пристава его боль подобным образом?
-'Можете - и возьмете. Но не так, как Вам сейчас кажется. Важно понять, как вы будете это делать. Но это придет позже. Я обещаю.
А пока нам надо разобраться с отдаванием - с добротой; и Вам следует знать, что Мастер вводит понятие сострадания и доброты вместе, одновременно с другими могучими приемами освобождения ветром.
Если сострадание желает забрать боль, то доброта желает заполнить пустоту, оставшуюся после ухода боли: доброта желает оделить человека всем, чем бы он ни пожелал.
А теперь закрывайте глаза и снова представьте себя в доме пристава.
Вы желаете наполнить его счастьем, теперь, когда ушла его печаль.
Каким угодно счастьем, чем угодно из того, что, по-вашему, ему бы хотелось. Но у меня есть соображение по поводу того, какое счастье вы могли бы ему дать - нечто особенное, что покорит ваш эгоизм - чуть ли не самую мощную отрицательную мысль, забивающую каналы вашей спины.
- Опять чуть ли не, - проговорил комендант.
- Об этом позже, - снова заметила я.
- На этот раз давайте вообразим, что с выдохом вы отправляете гонца: ваше дыхание - это человек, и всякий раз когда вы выдыхаете, он подходит все ближе к порогу дома пристава. И этот человек…, - я никак не могла вспомнить, - какое бишь звание у вашего начальника, - спросила я.
- А этот… Ну, должно быть, столичный суперинтендант. Суровый тип, особенно когда я опаздываю с рапортами, - прошептал комендант, поглядывая вновь на свой рабочий стол.
- Еще немного, - сказала я, - итак, каждый выдох приближает суперинтенданта к дверям пристава, и вот он уже стучит. Пристав открывает дверь - чистенький, жизнерадостный, умытый и одетый с иголочки - с тех самых пор, как вы освободили его от пьянства.
Утреннее солнце сияет ему в лицо, и суперинтендант приветствует его и с радушным рукопожатием протягивает ему письмо. Пристав распечатывает его и чуть не падает от радости и неожиданности, потому что…
- Потому что что? - встрял комендант, уже почуяв, что это может быть за письмо.
- Потому что это - официальное распоряжение из министерства, объявляющее его новым комендантом, главой этого самого участка, - закончила я радостно.
У коменданта вытянулось лицо:
- Да как же это… Чем же в таком случае буду заниматься я? - выпалил он.
- Да дело не в этом! - воскликнула я, - Или может быть как раз в этом-то все и дело! Понимаете? Вы даете ему то, что больше всего сделает его счастливым, даже если - или особенно если - это та самая вещь, которая делает счастливым вас. то самое, что вы бы приберегли для себя.
Комендант, похоже, слегка запутался:
- Что-то я не понимаю, - промолвил он, - как все это связано с исцелением моей спины?
- Это в прямую связано с исцелением вашей спины…, - я едва спохватилась, что бы не назвать его болваном, что Катрин иногда себе позволяла.
- Подумайте, комендант! Ваш эгоизм ни к чему вас не привел! Вечная озабоченность собой не помогла вам даже уберечь собственное здоровье!
Она пережимает ваши каналы, останавливает ветры, причиняет вам боль, делает вас несчастным, все более старит вас, и в конце концов заставит вас умереть - погруженного в озабоченность собой, защищающего эту самую никчемную ценность. Я раскрываю вам тайну! Я вручаю вам ключ! С ним вы все быстро исправите изнутри. Но вам придется отдавать и отдавать - и сдаваться!
Комендант вскинул брови и вытаращил глаза:
- Ну ладно, ладно! Уймитесь, девушка. А то, боюсь, пережмете себе канал.
Он был прав. Я проделала положенные десять вдохов и выдохов, успокоилась, и мы вместе произвели повышение пристава по службе, сидя в полной тишине. А потом, для закрепления изученного, мы отправились в дом к караульному и забрали из его сердца черное облако лени и апатии. Благодаря этому караульный стал столь сообразителен и энергичен, что суперинтендант, возвращаясь от пристава и наткнувшись на него, был настолько впечатлен, что немедленно забрал его в столицу своим протеже - по сути, проча его на свое место. Мы здорово повеселились; бесплатное легкое лекарство для внутренних ветров.
Глава 16. Мы неверно понимаем мир
Вторая неделя июня
Я уже как-то говорила Вам о законе йоги всей жизни - когда начинает происходить нечто очень важное и хорошее, могучие нехорошие силы тоже оказываются побеспокоены и пытаются помешать хорошему. Быть может, это как-то связано с тем, что начинают открываться каналы. А может быть, это дурные каналы противоборствуют, сражаясь за собственное существование.
Как раз в ту ночь, после нашей с комендантом первой атаки на эгоизм изнутри, ко мне под навес пришел пристав, когда я уже спала.
Вечный зарычал, и я немедленно проснулась. Стояла поздняя и ветреная ночь: приближались летние дожди. Однако, благодаря почти полной луне, я в мгновение ока смогла различить пристава. Его запах - запах выпивки - казалось, в первый же миг заполнил собой всю комнату.
Вечный уже было приготовился к прыжку, но я успела поймать конец веревки, за которую я его привязывала ради старухи хозяйки - от греха подальше.
- Не бойся, - раздался низкий смех пристава, - нечего бояться. Просто подумал, что мы могли бы поговорить и…, - его тень покачнулась в дверях, и он шагнул внутрь. В одной руке он держал глиняный кувшин, а другой шарил в темноте. Слишком поздно было урезонивать его.
Мы с Вечным повидали многое на своем веку. И у нас был особый знак на случай тревоги. Я выкрикивала слово "Вам!" на нашем с ним языке, после чего мы бросались наутек.
- Вечный! Вам! - выкрикнула я и вскочила с постели. Пристав неуклюже попытался схватить меня, но я увернулась, обрушив на него ткацкий станок, и бросилась к двери. Вечный проскочил у пристава между ног, волоча за собой веревку, и вот мы уже неслись под лунным светом, направляясь к околице.
Пока мы бежали, я думала. Мы никак не могли направляться в сторону тюрьмы и главной дороги-, слишком много людей, да и рассвет не так далек. Но продираться через поля, с другой стороны, было не на много лучше: я по опыту знала, что нас легко было бы выследить по утру.
И тут я вспомнила нечто, что говорила когда-то моя бабушка, о том, что лучше всего прятаться на самом видном месте. Так что я остановилась у моста, совсем неподалеку от дома моей хозяйки, и мы вдвоем забрались под него. Мы сможем оставаться здесь, два, а то и три дня, как раз в том месте, откуда начнутся поиски. А когда они все уйдут достаточно далеко по вымышленным следам, мы отправимся потихоньку в Варанаси. Мне придется оставить книгу и мои записки. Я знала, что Катрин бы согласилась с моим решением. Я запишу все, что смогу вспомнить, когда мы доберемся до Учителя.
Мы ждали, поначалу в напряжении, а потом ненадолго задремывая.
Через какое-то время я решила, что пристав, вероятно, отправился домой спать, допивая из кувшина. Я свернулась калачиком, сберегая тепло моего львенка все грудью, забравшись как можно глубже под мост.
Что-то разбудило меня, словно предчувствие. Я выглянула с той стороны, где встречалась тень от моста и лунный свет. И там, в молочном сиянии, я увидела крошечный серебристый завиток - белесый, свернутый змеей. Какое-то время я разглядывала его, пока не поняла, что это: другой конец веревки Вечного.
Я начала втягивать ее, но тут сверху со скоростью молнии показалась рука. Веревка натянулась струной, и тельце Вечного было вырвано у меня из рук и втянуто на мост. Я мигом выкатилась в темноту.
Я слышала, как Вечный хрипит, болтаясь в воздухе.
- Я убью его, - проговорил пристав.
- Я знаю.
- Ты сейчас же пойдешь со мной, назад в тюрьму. Обещай.
- Обещаю. Отпустите его.
И он бросает Вечного в грязь, дрожащего и захлебывающегося. Я спускаюсь за ним, вся дрожа, пытаясь развязать веревку на его шее. И он поднимает на меня взгляд беспомощных глаз, и я беру его на руки, как ребенка, и мы следуем за страшным приставом обратно в тюрьму. Рано утром пристав ушёл. Через час он вернулся со старухой и, дождавшись коменданта, повёл её в кабинет. Никто даже не взглянул в мою сторону. Потом женщина отправилась восвояси, а комендант вызвал меня к себе.
- Тебя же предупреждали… - вздохнул он, выпроводив пристава и закрыв за ним дверь. - Я ведь ясно сказал - о побеге и не мечтай.
- Это был не побег, господин. Я убежала, потому что…
- Не побег, но убежала?
- Всё было не так, господин. Просто пристав… он был пьян. Он вошёл ко мне, когда я спала, и…
- Хватит! - сердито прервал он. - Я слышал совсем другое. Есть свидетели.
- Свидетели?
- Старуха видела, как ты убегала. Она сообщила приставу, и ему, к счастью, удалось поймать тебя, прежде чем… до того, как это сделал бы кто-то другой. Ты должна быть ему благодарна.
- Всё было не так, - тихо, но уверенно повторила я. Мной овладело странное спокойствие. - Они оба лгут.
Комендант нахмурился, пристально глядя мне в лицо, но правда была на моей стороне. Он опустил глаза.