– Да, беленьких – это я о твоей тощей костлявой заднице, – сквозь смех произнесла Ким. – На самом деле Марк говорит, что единственный способ преодолеть этноцентрические уровни – это развиться до мироцентрических. Но либералы, я имею в виду зелёных либералов, боятся всего, что хотя бы отдалённо напоминает уровни, ранжирование или стадии – они запрещают даже говорить об этом, тем самым препятствуя дальнейшей культурной эволюции, являющейся единственным выходом из тюрьмы этноцентрических предубеждений. Они вообще отрицают эволюцию. Это не означает, что консерваторы лучше – они не лучше. На самом деле Джефферсона бесят и те, и другие.
Загорелся слайд № 1: "Культурология". "Сегодня зарежут священных коров", – я безуспешно пытался понять, что означали эти слова.
Марк Джефферсон оглядел зал.
– Все важные истины плюрализма, инфицированного особенно вирулентной формой бумерита, были объединены в обширной дисциплине под названием культурология. Во многих отношениях культурология стала уменьшенной копией злобного зелёного мема.
– Это трудно назвать увлекательным началом, – сказал Катиш с довольной ухмылкой.
– Хотя существует множество направлений культурологии, я буду говорить в основном о тех, которые объединились под знаменем "воскрешения Другого рациональности". От гегемонии западной патриархальной рациональности более всего пострадали трое "Других": природа, тело и женщина. Так что главной целью культурологии стало разоблачение и осуждение иерархической маргинализации, проделываемой с текстовой "другойностью" патриархальными означающими ещё до того, как речь заходит об определении её смысла. Ещё одной целью стало перемещение маргинализированного Другого в центр дискурса с помощью эмансипирующих игр со свободными, избавленными от фаллологоцентрической эпистемы означающими и такой инверсии господствующей иерархии, которая позволяет переместить периферию на место надписи, первоначально установленной в центре под влиянием контекстуальной историчности.
Джефферсон посмотрел на притихших, угрюмых людей и прыснул от смеха.
– Простите, простите – я говорил на постмодернистском жаргоне. Как низко я пал.
Слушатели, честно пытавшиеся следить за его речью, как будто не соглашаться с Джеффероном означало поддерживать рабство, тоже залились смехом, который говорил об испытанном всеми облегчении.
– Я хотел сказать, что первой задачей культурологии была борьба с угнетением и его устранение во всех формах.
Снова, как мягкий и добрый гром, раздался смех Джефферсона.
– Ну, хорошо, дорогие друзья, дело вот в чём. Культурологию, феминизм и экологию, находящиеся под воздействием бумерита, отличает то, что они берут очень важную тему исследования и делают из неё фундаменталистскую религию. Я подчёркиваю, и хочу чтобы все меня услышали: никто не отрицает важность этих тем. Речь не о них, а о том, что благородные идеи (например, постконвенциональный протест против сомнительной войны) используются в не очень благородных целях (например, в угоду доконвенциональному нарциссизму) – это странное явление и есть бумерит. И самой благодатной почвой для бумерита стала культурология.
– Но Кен, ты только посмотри на эти обнажённые женские тела! Их тут сотни, а то и тысячи! Это же сколько сисек и задниц! Я начну с этого конца, а ты начинай с того – будем трахать их, пока не встретимся на середине. Давай наперегонки.
– Хорошо, Скотт, только зачем нам это? Тебе не кажется, что нас к этому толкают слепые, бессмысленные, глупые инстинкты? Просто Матушка Природа привыкла управлять нами таким способом: ослеплять и толкать в нужном ей направлении. Это Матушка Природа нас имеет! Это же просто бездумная, бесконечная, инстинктивная Эдипова программа! Она полностью лишает нас воли, чести и рационального достоинства. А женщины?! Господи, да мы хоть раз спросили у них, нравится ли им, что с ними так обращаются? "Будем трахать их, пока не встретимся на середине". Разве так можно говорить о живых существах?! Господи, Скотт, да что с тобой такое?
– Но Кен, ты только посмотри вокруг.
Раз, два, три, четыре.
– Окей, я начну с этого конца.
– Когда начинаешь разбираться с современной культурологией, первое, что бросается в глаза – это тон морального превосходства, в котором написаны все культурологические труды. Странно то, что этот тон используют (1) критики, исповедующие плюрализм, вообще не подразумевающий никакого превосходства, и (2) критики, у которых нет и сотой доли таланта того автора, которого они критикуют.
Бурные аплодисменты – слушатели, очевидно, пытались перейти со стороны обвиняемых на сторону обвинителей.
– Мы уже знаем, как метко профессор Фрэнк Лентриччиа в статье для журнала "Lingua Franca: The Review of Academic Life" охарактеризовал ситуацию с культурологией в американских университетах. А ведь он отнюдь не является мстительным аутсайдером критической теории постмодернизма – он был редактором получившей широкую известность антологии "Словарь литературного критика" ("Critical Terms for Literary Study"), статьи для которой писали Стенли Фиш (Stanley Fish), Стивен Гринблатт (Stephen Greenblatt) и многие другие, включая преподавателей Университета Дьюка, который задаёт тон культурологическим исследованиям по всему миру. И каково же, по его мнению, настроение этих исследований? Оно таково:
критик ощущает превосходство над писателем, которого критикует. Это ощущение превосходства позволяет критику обращаться со всем, что попадает ему в руки, как с отбросами, которые он разгребает во имя блага человечества. Основная, проникнутая самодовольством идея обычно звучит так: "Т. С. Элиот – гомофоб, а я нет, значит, я лучше, чем Т. С. Элиот". На это единственно верный ответ: "Элиот умел писать, а ты не умеешь".
Слабый приступ смеха в зале – в знак невольного, грустного согласия.
– Не удивительно, что Лентриччиа закончил обзор современного состояния гуманитарных наук в США фразой: "Ясно одно: сложно переоценить силу и отвагу самолюбования, свойственного литературной и культурной критике в академической среде". Отвага самолюбования – это попросту большое, толстое, раздутое эго бумеров.
Резкие движения, кашель.
– Инструменты для отважного самолюбования по большей части были предоставлены французскими интеллектуалами – возглавляемой Фуко и Дерридой, с которыми мы уже познакомились, разношерстной компанией, куда входили Батай, Альтюссер (Althusser), Лакан, Барт, поздний Витгенштейн, де Манн (de Man), Грамши (Gramsci), Иригарей (Irigaray), Гадамер, Бурдьё (Bourdieu), Джеймисон (Jameson), Кристева (Kristeva), Сиксу (Cixous), Башляр, Бодрийяр, Делёз и Лиотар (Lyotard). Интересные и иногда даже глубокие догадки этих авторов были превращены в зелёную мешанину, отрицавшую любые обобщения и метанарративы, тем самым полностью перекрывшую доступ к интегральным идеям.
Боже, что ещё за метанарратив? Наверно, какая-нибудь мерзкая сыпь. Я жалобно и беспомощно посмотрел на Ким, но она ответила мне холодным взглядом, в котором читалось: "Ах ты слабачок, ах ты плакса, ах ты…" Я поскорее переключил внимание на Джефферсона.
– Отрицая любые обобщения, эта версия постмодернизма, к своей чести, стремилась отменить точку зрения всеобщего формализма, грубо навязывающего всем единственную привилегированную модель истории. Она пыталась помешать попыткам объяснить всю историю в рамках одной избранной интерпретации, поскольку слишком часто "универсальные исторические истины" оказывались всего лишь условностями, установленными белыми, трудоспособными, гетеросексуальными, владеющими частной собственностью мужчинами из среднего класса. В этой критике есть большая доля правды – вспомните выступление Лизы Пауэлл о взглядах Фуко – и особенно ценной её делает то, что она осуждает ограничения всеобщего формализма (оранжевый) с точки зрения плюралистического релятивизма (зелёный).
– Но для бумерита эта критика стала чем-то большим. Как утверждает Лентриччиа, она позволила любому человеку на пустом месте говорить о собственном моральном превосходстве. Слушайте внимательно, потому что мы подошли к самой сути, – Джефферсон ухмыльнулся. – Подобно остальным мемам первого порядка, зелёный плюрализм вообразил, будто обладает единственно верной точкой зрения и начал утверждать, что любое отступление от неё навязано в чьих-либо интересах. Изучив историю человечества, культурология радостно обнаружила свою милую, плюралистическую и освобождающую сущность, а все западные цивилизации прошлого начали казаться ей дискриминирующими, угнетающими, грязными, жестокими и недалёкими.
– Культурология успешно доказала самой себе бесконечную гнусность западных цивилизаций прошлого, поскольку им не хватало плюрализма, бывшего совсем недавним изобретением. Плюралистический релятивизм или зелёный мем впервые отчётливо проявился всего несколько веков назад, и охватил значительную долю населения всего несколько десятилетий назад. Поэтому не надо особого ума, чтобы, покопавшись в истории, увидеть отсутствие плюрализма, ведь раньше его действительно не было. Но вместо того, чтобы понять, что отсутствие плюрализма является признаком недостаточного развития, культурология решила, что оно является признаком угнетения.
То есть в то время, когда не существовало плюрализма, было угнетение, "открытое" культурологией. Используя эту порочную логику, вы можете без труда осудить любую историческую личность, особенно если это мёртвый белый европеец, и так же, как и в процессе деконструкции, ощутить незабываемую радость превосходства.
Сквозь злорадные аплодисменты нескольких иксеров и игриков пробился приглушённый стон. Сидевший справа Катиш нагнулся через меня к сидевшей слева Каролине и взволнованно прошептал: "Это ещё ничего не значит".
Она ответила лишь: "Посмотрим".
– Хлоя, мне приснился очень странный сон. Как будто Скотт и я… то есть, там было это поле… в общем, Хлоя, как прошёл твой день?
– Брось, сладкий мальчик, если тебе что-то и могло присниться, то это обнажённые женские тела, много тел.
– Ха-ха, ха-ха-ха, ничего подобного.
– Ты весь покраснел, сладкий мальчик. Знаешь, почему все твои сны и фантазии всегда о сексе?
– Ну, ты же сама говорила, в двадцать лет парни каждые десять минут…
– Это было о частоте, а не о причине. Причина в том, сладкий мальчик, что Матушка Природа тебя трахает.
– То же самое я сказал Скотту!
– Да, и кто-нибудь из вас двоих это услышал?
– Вообще-то…
– Видишь ли, Кен, именно из-за этого распадаются пары. В мужском мозгу каждые десять минут возникает грандиозная эротическая фантазия. И что остаётся делать бедному мальчику? Продолжать впрыскивать ту же сперму в ту же вагину?
– Меня сейчас стошнит.
– А может, он выберет сотню лежащих в ряд обнажённых женских тел? Я так и думала. Вот почему практичной девушке постоянно приходится что-то выдумывать, чтобы её мужчина год за годом не терял интереса к её телу.
– М-м, понятно.
– Тогда слушай, сладкий мальчик. Камасутра, глава 1, поза льва.
– Я вовсе не хочу сказать, что в истории нет примеров неравенства – как раз наоборот. Не мне с моим цветом кожи объяснять вам, как много в истории неравноправия, – Джефферсон молча оглядел зал. – И всё из-за того, что сама история – это запутанный рассказ о постепенном, идущем с переменным успехом преодолении неравенства, хотя постмодернизм и отказывается рассматривать такое обобщение. К примеру, в обществах всех без исключения типов, включая охотничье-собирательское, садоводческое и аграрное, в той или иной степени практиковалось рабство.
– Так продолжалось до тех пор, пока модернизм с его пониманием всеобщего формализма не провозгласил равенство всех мужчин, а чуть позже, с появлением зачатков плюрализма, было провозглашено равенство всех людей. Так что модернизм впервые в истории, без оглядки на какие бы то ни было обстоятельства, поставил рабство вне закона. До модернизма в истории всегда присутствовало рабство, сексизм или расизм, потому что только с модернизмом в истории появилось всеобщее равноправие, и только после модернизма – плюралистическое многообразие.
– Но культурологи, изучавшие историю и не находившие в ней плюрализма, решили, что его там не было из-за угнетения, которое они свалили на своих любимых козлов отпущения. Вспомните: с точки зрения зелёного мема, в мире всегда есть жертвы, и есть палачи. Так были выбраны несколько главных палачей: патриархат, западное Просвещение, ньютоно-картезианская парадигма и логоцентризм, причём большинство из этих палачей оказались вариантами ужасной "линейной рациональности", которая якобы подавляла женщин, природу, телесность и т. д.
– Формальная рациональность действительно способна подавлять то, что плохо с ней согласуется. Но какой бы "плохой" ни была формальная рациональность с точки зрения дискриминации, дорациональное познание было во много раз хуже, поскольку придерживалось исключительно эгоцентрических и этноцентрических взглядов. Другими словами, как бы ни был плох оранжевый мем, пурпурный, красный и синий были намного хуже!
– Итак, спеша "свергнуть" и "преодолеть" рациональность, бумерит совершил две роковые ошибки: он не признал достижений оранжевого в деле эмансипации (а это отмена рабства, феминизм, экология) и приписал дорациональным мемам освобождающую силу, которой они на самом деле не обладали.
Джефферсон подошёл к краю сцены, посмотрел в зал и огласил официальное обвинение:
– Культурология намеревалась освободить мир, основываясь на двух ложных посылках. Бумерит был готов к своему кровавому маршу.
– Вы с Дарлой поцеловались? Одно из главных событий в твоей жизни – это ваш поцелуй? – Джонатан ухмыльнулся.
– Ты, блин, шутишь, да? Слушай, Стю, малыш-мистик, детка, тебе надо почаще общаться с людьми, понимаешь, о чём я? Потому что если твоё главное событие – это поцелуй, то, наверно, твоё главное развлечение – это смотреть, как опрыскивают овощи в "Сэйфвей".
Стюарт его не слушал – его никто не слушал.
– На следующий день я встретил Дарлу после показа для Дэйтонс, чтобы отвезти в аэропорт – она летела обратно в Чикаго. У неё не было времени переодеться, поэтому её лицо покрывал обильный макияж и мерцающие блёстки, а тело было едва прикрыто.
– В аэропорту мы стояли у стойки до последнего предупреждения об окончании посадки. Мы страстно целовались, а когда она отстранилась, то начала хохотать, потому что моё лицо всё было измазано в косметике и блёстках. Я как пьяный, шатаясь, вышел из аэропорта. Покрывавшие меня блёстки прекрасно отражали моё ощущение жужжащего экстаза. Я шёл мимо людей, на лицах которых читался немой вопрос: "Что с ним такое стряслось?" Про себя я придумал на него ответ: "Господи, какие у неё потрясающие губы". Ту искру, которую я заметил в глазах Дарлы, я теперь видел в глазах всех прохожих. И как я раньше этого не замечал?
– Потом мы несколько дней круглосуточно разговаривали по телефону, изучая друг друга изнутри, всё глубже и глубже погружаясь в воды друг друга. Я только что прекратил отношения, длившиеся восемь лет, а она только что порвала с парнем по имени Билл, с которым встречалась три года. Впервые в этом десятилетии оставшись в одиночестве, я решил посвятить свою жизнь музыке и медитации. Таков был мой план. Но проведя всего один день с Дарлой, я свернул свой план и поставил на нём большой знак вопроса.
– Мы решили, что скоро должны снова увидеться. Мы договорились встретиться в выходные в Мэдисоне, посредине между Миннеаполисом и Чикаго. Я немного нервничал перед поездкой. Мой рациональный ум без конца нудил: "Какого черта ты делаешь? Это в высшей степени иррационально, даже для артиста. Так что прижми свою задницу – скорее всего, это отдача от твоих предыдущих отношений". Но скепсис заглушала интуиция: я должен её увидеть. Мне было необходимо как можно скорее встретиться с этой женщиной, и не для того чтобы переспать с ней или развлечься, но потому что моя душа что-то в ней разглядела, и теперь кричала об этом не затыкаясь.
Марк Джефферсон покинул сцену под сдержанные уважительные аплодисменты, и откуда-то выплыла Карла Фуэнтес.
– Внешность обманчива, – прошептала Ким. – Она бывает по-настоящему горячей. Знаешь, сколько раз она была замужем? Пять.
– А сколько ей лет? Сорок с чем-то?
– Она говорит, это потому, что она не терпит, когда мужик ведёт себя как дерьмо. Она ненавидит феминистские разговоры о жертвах и считает, что они губят или даже уже погубили всё движение. Она говорит, что феминизм доживает последние дни в кабинетах стареющих, озлобленных, учёных женщин-бумеров. Но Фуэнтес хочет возродить феминизм, только на этот раз на интегральной основе, без зелёной моды на жертву. Она просто крутейшая феминистка.
– А они бывают разные?
– Ну, приехали. Первая волна феминизма была либеральной, вторая – радикальной, третья – силовой. У каждого направления были свои кусочки паззла, но собрать его целиком они так и не смогли, и поэтому, как утверждает Фуэнтес, оказались на обочине, то есть попросту передохли. Сейчас возникает новая волна – интегральная; её представляют Карин Свонн (Karin Swann), Джанет Чейфиц (Janet Chafetz), Виллоу Пирсон (Willow Pearson), Джойс Нильсен (Joyce Nielsen), Дженни Уэйд (Jenny Wade), Лиза Пауэлл и Карла Фуэнтес – я от неё просто балдею.
– Ты согласна с тем, что она говорит?
– Скажем так: чем больше я её слушаю, тем больше понимаю. Но многие женщины уходят с её выступлений, особенно если её начинают поддерживать мужчины, так что не делай этого, хорошо?
Фуэнтес начала с того, на чём остановился Джефферсон.
– Рациональность или угнетающая сила, как её видят феминистки, – это просто мужской, патриархальный способ анализа, классификации, подчинения и порабощения. Они рассматривают историю как хронику угнетения женщин мужчинами.
Не успев начать, Фуэнтес замолчала, вышла на передний край сцены, помахала руками и посмотрела на нас.
– Мы ведь все знакомы с этой идеей, верно? С тем, что на самом деле патриархат – это угнетение и рабство женщин.
Зал согласно зашумел.
– Но, люди, пожалуйста, постарайтесь понять одну вещь: поскольку количество женщин всегда было примерно равно количеству мужчин, значит, соглашаясь с утверждением радикальных феминисток о том, что женщин угнетают, вы неявно признаете, что женщины слабее и/или глупее мужчин. Если угнетаемых столько же, сколько и угнетателей, угнетение невозможно! – выкрикнула Фуэнтес. – Нельзя быть сильной и умной и при этом угнетённой.
Эта обезоруживающая мысль заставила слушателей ворчать, переглядываться, хмуриться, ухмыляться и перешёптываться. Некоторые, в том числе и Катиш, совсем недолго пошумев, угрюмо и сердито замолчали.