Психиатры этого поколения были и прекрасными психологами. Они тщательно исследовали человеческие индивидуальности и характеры; помогали не только больным людям, но и весьма многочисленным так называемым пограничным пациентам, чьи состояния колебались между нормой и патологией. В революционное время были попытки привить на российскую почву некий суррогат психоанализа – не покатило, не привилось. Зато некоторое время и при советской власти продолжала работать тепловая энергия великой русской клинико-психологической школы. Мне повезло вскочить на ступеньку заднего вагона уходящего поезда: я учился у последних живых мастеров психиатрической школы Корсакова, Сербского, Ганнушкина, Краснушкина…
Сейчас этот алтарь, увы, опустел. Что же до внемедицинской практической психологии, тяготеющей больше к социальным проблемам, то тут у нас солидной школы никогда не было. С воцарением правящего идеологического монстра всякая психология, ставящая себе целью реально помогать людям, оказалась на долгие годы под запретом. Вместо нее прозябала некая абстрактная наука, именовавшая себя психологией и ограничивавшаяся исключительно теоретическими выкладками.
Но как только давление идеологического пресса начало ослабевать, в огромную нишу социальной востребованности устремились первые когорты людей, взявшихся помогать другим людям в их трудностях и проблемах разнообразного свойства – от поиска секс-партнеров до поиска смысла жизни. Оказались тут и психологи с университетским или педагогическим образованием, и некоторые врачи, и люди с дипломами из технических вузов, и всякого рода сомнительные личности и с дипломами и без дипломов. Кто называл себя психологом, кто экстрасенсом, кто колдуном…
Довольно быстро сформировалась целая отрасль бизнеса, которую ваш покорный слуга наименовал психобизнесом. Я не утверждаю, что все люди, занимающиеся психобизнесом, – шарлатаны и вредят людям. Попадаются и люди талантливые и добросовестные. Но все это пока, в основном, самородки и самоучки. Я верю, что творческие объединения этих людей в недалеком будущем смогут образовать настоящие школы преемственных психологов-практиков.
С чем для вас ассоциируется слово "психология"? Дайте, пожалуйста, не определение, а ассоциативный ряд.
– Этот ваш вопрос уже больше похож на анкету для пациента, но все же отвечу. Признаюсь, недолюбливаю я слово "психология". Первая встреча с этим термином произошла в десятом классе школы, когда одно полугодие нам почему-то взялись преподавать этот предмет, и вел преподавание учитель-олигофрен, который и слово-то "психология" выговорить не мог, все у него получалась какая-то "псинология". Так что и поныне первым словом в ассоциативном ряду у меня возникает слово "пес" – простите, уж каков вопрос, таков и ответ.
С широко открытыми ушами…
из интервью для газеты "Московский комсомолец"
– Часто ли на приемах вы сами чувствуете себя испытуемым? Пациенты пытаются вами манипулировать?
– А как же. Еще как. Чаще – сами того не сознавая. Многие пытаются сделать психотерапевта своим мусоропроводом. Иногда попадаются психологические вампиры или, как я их называю "сосунки". Не хотят вылечиваться, а хотят лечиться. И не лечиться, а только регулярно хаживать на прием. Когда я только начинал, меня вечно переигрывали такие прилипалы, и после общения с ними я чувствовал себя как крепко выжатый лимон.
Очень типична "обратная манипуляция". Пациент старается проманипулировать мной, чтобы я проманипулировал им или кем-то из его близких. Недавно приходила одна дама. У ее сына душевное расстройство. Мальчик склонен к бродяжничеству, часто исчезает из дома на несколько суток, ездит по своим любимым автобусным маршрутам, неохотно возвращается. Вместо того, чтобы искать, что именно гонит мальчика из дома, и как сделать домашнюю жизнь для него более привлекательной, дама умоляла: "Загипнотизируйте его, чтобы он не убегал! Или загипнотизируйте меня, чтобы я так сильно не беспокоилась!" Во мне она видела молоток, которым можно стукнуть по проблеме – и разом решить.
Вы говорили не раз, что для того, чтобы понять пациента, надо самому пережить то, что переживает этот человек. Что больше помогает психологу понять пациента: опыт, знания или природная способность к перевоплощению, проецированию на себя чужой жизни, способность сопереживать?
– То и другое в разных соотношениях. Даже дети могут быть очень хорошими психологами и психотерапевтами – дети, особо тонко и точно чувствующие состояние других людей. В самых немногих словах они умудряются иногда поразительно точно и вовремя сказать то, что нужно, и главное – как нужно. Особый дар – эмпатия: способность вчувствоваться в другого. Дар этот в основе – природный. Если его нет, как музыкального слуха, то и не будет, а если есть, хоть в зачатке, – можно развить.
Но неплохим психологом может быть и человек безэмпатийный. Такой человек не способен вчувствоваться в других, но может, если наделен интеллектом и наблюдательностью, вмысливаться – и близко к реальности представлять себе картины внутреннего мира людей, исходя из опыта, знаний, сравнений и логики. Психологом без эмпатии был не кто иной, как Фрейд. Не отличался, кажется, даром эмпатии и основатель гештальт-психологии Фридрих Перлз. А великим эмпатом с несомненностью был Лев Толстой. На эмпатии работал и гениальный Януш Корчак, и классик вчувствования и сопереживания – великий американский психолог Карл Роджерс…
– Что вы делаете, когда пациент явно лжет?
– Слушаю с широко открытымиушами. Не уличаю, чтобы не обрывать контакт. Могу намекнуть, что сомневаюсь в его словах. Или присоединяюсь, логически продолжаю и развиваю, доколе собеседник не упрется в тупик сам и не повернет на попятный…
Ложь приходится сознавать как реальность общения и душевной жизни, реальность, печальную как смерть, и требующую, всего прежде, трезвости. Если человек лжет, значит именно здесь лежит область его главного интереса или его душевная рана, черная дыра его жизни.
Очень осторожно, по возможности незаметно я пытаюсь "ощупывать" это место, как врач ощупывает место воспаления или опухоли. Или, напротив, ухожу от этого пространства, твердо зная, что в другой форме оно очень скоро проявит себя само…
Профессиональный оптимист
из интервью для "Психологической газеты"
Какую из своих книг вы любите больше других?
– Если бы многодетного родителя спросили, какого из своих детей он любит больше других, он ответил бы: больше других – каждого по-своему. Когда пишешь, каждую книгу любишь "больше всех", и кажется, что она-то и лучше всех получается. Время проходит – появляется самокритика, видишь неудавшееся, недостатки… Назову, пожалуй, три книги, которые я поставил бы на "призовые места" в своем личном книгопервенстве. "Нестандартный ребенок", "Наемный бог", "Одинокий друг одиноких". И еще одну свежую, которая мне самому доставила на сегодняшний день больше всех удовольствия: "Комическая атака" – о юморе с юмором.
Вы психолог-практик и одновременно писатель умеющий найти контакт с читателем, говорить с ним на одном языке. Не было желания больше писать для коллег, чтобы научить и их этому?
– Желания учить чему-либо коллег, как и кого бы то ни было, у меня никогда не было и, надеюсь, не будет. Хочется просто делиться наблюдениями, мыслями, находками, сомнениями, вопросами, чувствами… Если это кого-то чему-то учит – об этом мне сообщают иногда – удивляюсь. Что до умения находить общий язык с читателем, то оно, мне кажется, преподаваться не может. Это вопрос личной обращенности к собеседнику. Инструкциями не описуемо, не алгоритмизуемо. Учебным пособием может быть только текст, несущий такое качество.
В Советском Союзе психологов было сравнительно мало, а сейчас профессия стала очень популярной. Как вы относитесь к ее популярности! Эффективности? Перспективам развития?
– Растущая популярность профессии радует: это утренняя заря того, что я назвал "психозойской эрой" – начало нового витка развития всечеловеческого самосознания, нового уровня человеческих взаимоотношений. Эффективность в масштабе массовом пока что почти незаметна. Впрочем, кое в чем – в сфере политики, например, ее и стараются оставлять незаметной. В индивидуальном же применении, как практика показывает, эффективность практической психологии может быть высокой весьма, но! – как и все сильное и полезное, с двойным этическим знаком.
Психология – что-то вроде воды: вездесуща, всевлиятельна и всезависима, со всем вступает в соединения, все меняет и ото всего изменяется. Как оружие в равной мере может служить и добру, и злу, и спасению, и разрушению, и Богу и дьяволу. Перспективы развития психологии как созидательной силы зависят не только от усилий самих психологов, но и от того, в каком направлении пойдет у нас общественное развитие, будут ли набирать силу демократия и законность, будет ли массовое сознание проясняться – или затемняться, деградировать. От прогресса смежных наук и практических областей – медицины, генетики, социологии, средств коммуникации, сферы образования, сферы искусства…
Психология (как и медицина, педагогика) относится к профессиям, дающим специалисту определенную власть. Как вы относитесь к вопросам профессиональной этики, насколько возможно с помощью создания этических кодексов оградить людей от непрофессионалов?
– Да, ролевая ситуация психолога, как любого другого "гуру" – врача, учителя, священника, тренера, руководителя и т. п., – искусительна: чревата возникновением инфантильной сверхзависимости Обратившегося (это слово я предпочитаю безобразному термину "клиент" и часто не вполне адекватному "пациент") – сверхзависимости и злоупотребления ею. Этические кодексы, конечно, нужны, но надеяться, что только с их помощью можно оградить людей от хищников и уродов, – наивно. Клятва Гиппократа – этический кодекс врачей – работает, увы, слабенько, дубина уголовного кодекса – понадежнее, но и ее обходят. Больше всего надежд возлагаю на психологическое просвещение людей – потенциальных жертв этих самых гуру а также на то, что в обозримом будущем у нас все-таки образуется достойное коллегиальное сообщество, способное отделять пшеницу от плевел, де факто и де юре.
Какие качества, на ваш взгляд, необходимы человеку, который хочет посвятить себя психологической помощи людям?
– Пять пальцев руки: сострадательность, интеллект, рефлексивность, артистизм, юмор. Три первых – по максимуму, два последних – хотя бы минимум.
Нужна ли психологу вера?
– Если под верой подразумевается формальное вероисповедание, принадлежность к какой-то религиозной конфессии, воцерковленность – ответ: такая вера не обязательна, хотя и не противопоказана. Если же имеется в виду религиозность личная, внутренняя, она же вера в добро и смысл всякой жизни – и, если не убежденность в бессмертии души, то признание этого вопроса открытым, – то ответ: да, такая вера необходима. Без нее нет смысла работать – и нечем, и незачем.
Психологу приходится "пропускать через себя" много чужой боли. Сталкивались ли вы на своем опыте с проблемой профессионального выгорания и как справлялись с ней?
– Если бы только боль… Темнота, бездуховность, тупость, хамство, неблагодарность – и это все тоже извольте, коллега, на грудь принимать и не жаловаться.
Но главная причина "профессионального выгорания", о котором речь, не в этом. Ни врач, ни психолог, погружаясь в человеческий океан, не должны тешить себя иллюзиями, что командируются в рай: врач – менеджером по бессмертию, психолог – профессиональным оптимистом. Месить месиво человеческое и стараться испечь из него что-то иное, с весьма скромным коэффициентом полезного действия – вот наша работа, и кто понимает, куда и на что идет, "выгорать" от этого не должен.
"Выгорание" – прежде и более всего ролевая усталость. Мозоли натирает на душе нахождение в одной и той же отношенческой позе, в одной и той же плоскости ожиданий и самоожиданий. Опустошает суженное самоотождествление, сведение себя к профессии, пусть сколь угодно благородной и интересной. Человек больше роли, больше своей профессии… Должен быть – больше!
Мне помогает музыка – стараюсь проводить хоть полчаса в день за фоно, помогает стихописание, помогают актерские дурачества, юмор, помогает жена, для которой я не какой-то там Владимир Леви, а ее муж Володя, помогают мои дети, для которых я просто их папа.
Что же еще?.. Книги хорошие тоже иногда помогают – но только не мои…
Что вас вдохновляет, дает силы?
– Опять же, пять пальцев: природа, искусство, дети, дружба, любовь. Все по максимуму.
Пушкин в сравнительно молодом возрасте написал такие строки "Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей…". Как Вы относитесь к этим пушкинским строкам и как Вы, психотерапевт, знающий глубины человеческой души, сейчас относитесь к людям?
– Пушкин, несомненно, имел резоны так написать – и именно в молодом возрасте, другого возраста у него и не было почти, зрелость только-только проклюнулась… Написать-то написал – не без влияния Байрона, может быть, – а жизнь и характер, общительность и открытость говорят о другом: людей Пушкин, при всех на то основаниях, не презирал, а жадно ими интересовался и всегда был готов к восхищению. "У всякого свой ум" – тоже его слова, и "Нет истины, где нет любви" – его. Живо он относился к людям, живо и всевозможно – и со светом, и с тенью, и с полутонами, и с переменами освещения…
Способна ли работа вас удивлять? Если да, то чем?
– "Глядя на мир, нельзя не удивляться", – заметил один из моих личных психотерапевтов Козьма Прутков. Глядя на людей – тоже.
Удивляет в людях и повторяемость – типажей, болезней, проблем, предрассудков, ошибок – граблей, на которые наступают, – и то и дело встречающаяся уникальность, ни на кого не похожесть, невиданность, неповторимость. Контрасты: невпробойная тупость и фантастическая гениальность, глубина низости и высота благородства… Практика – море: каждый день и одно и то же, и новое.
Владимир Львович, может быть, есть вопрос, который я не задала, и на который Вам хотелось бы ответить?..
– …Ну хорошо… Вот: ВЛ, не принято об этом напоминать, не психотерапевтично, но ведь вы доктор, и волей-неволей вам чаще других приходится вспоминать, что все люди смертны, и чем человек старше, тем ближе к последнему рубежу… Вы к этому сами как-то готовитесь психологически, как-то себя настраиваете?
Ответ: помните, анекдот такой был: "Рабинович, правду ли говорят, что вы свою дочку уже выдаете замуж?" – "Да, понемногу…"
Вот так и я – понемногу готовлюсь, а там уж как выйдет. Представляю и вашу реплику "Ну вот, Владимир Львович, начали за здравие, кончили – за упокой. Профессиональный оптимист, называется!"
И возлюбил я пристальность,
и учусь взгляд задерживать…
Взлетать истинно
можно только ежели спотыкаешься
при ходьбе,
если и вздох каждый,
как роды, труден.
Больше верю Тебе,
меньше людям,
особенно с наступлением темноты.
Верю, верю,
что близок Ты…
В мировом месиве идиотов, святых,
мерзавцев и гениев,
Твою играющих роль,
есть знамение,
есть пароль
II. Зрение в темноте
очерки психологии веры
Младенец истины
аксиомы сознания и подсознания
То, с чего все начинается. В жизни. В науке.
В любви особенно. В ненависти и подавно.
То, на чем люди сходятся и на чем расходятся.
Сила великая и ужасная.
Человек таков, какие у него аксиомы и какая аксиома для него главная.
Слово, заворожившее меня еще со школьных уроков математики.
Слово греческое, ставшее международным и русским. Попытался вникнуть в корни, в этимологию. Обнаружил смутноватое родство со словами ряда: "достойный, сто́ящий, ценный". "Аксиа" – ценность, аксиология – наука о ценностях жизни, пожалуй, главное в философии, да и в психологии – сплошное взаимопроникновение, почему и присваиваю науке сей, аксиологии, географическое название: Психософский Перешеек.
Аксиома – может быть, то, что достойно быть, ради чего стоит жить, что придает жизни ценность?.. Слово, узнал я, научно впервые употребил патриарх математики Эвклид, и означает оно у него, как и "постулат" – утверждение, или исходное положение, принимаемое без доказательств.
А еще "аксиома" близка буквенно к греческому же слову, означающему "ось". Тоже интересно. Ось – то, на что нанизывается, вокруг чего вращается нечто движущееся, например, колесо, планета, или, допустим, мысль… Стержень, на котором держится единство сложного целого. Чтобы не распадалось. Аксиомы делают именно это. На позвоночнике аксиом держится тело духа.
Два определения в словаре иностранных слов. Первое – вот это эвклидовское: утверждение, принимаемое без доказательств.
И второе: самоочевидная истина, не требующая доказательств.
Ага: в одном случае бездоказательность принимается – о ней уславливаются, такой договор. Например: не надо доказывать, что единица есть натуральное число (аксиома Пеано) – договорились, и все. Не надо доказывать, что надо хоронить мертвых. Не нужно доказывать, что нужно ходить в туалет, люди об этом договорились давным-давно, и новоприбывшему в этот мир ребенку нужно это не доказывать, а только показывать – как. Не надо доказывать, что президент имеет право уволить премьер-министра и назначить нового – об этом уже договорились и записали в законе, теперь это аксиома, а как ее применять – президенту виднее.
В другом же случае все настолько ясно, что договариваться-уславливаться не надо, доказательств не требуется. Нужно что-то есть, чтобы жить; нужно справлять естественные нужды для этого же; сила земного притяжения постоянна; все прямые углы друг другу равны, все живые смертны – все это самоочевидные истины: то, что есть, что дано – независимо от того, уславливаемся мы считать это истиной или нет. И все это аксиомы – всему этому мы верим без доказательств, поскольку их и не требуется, а не требуется потому, что их более чем достаточно и не убывает.
Соотнося с понятием веры: аксиома есть то, чему мы верим – условно или безусловно.
Внимание! – это вот или – до чрезвычайности важно! Огромная в нем зарыта психологическая собака.
Условно – это: вообще-то я не слишком уверен, честный ты человек или так себе, но я все же даю тебе этот рубль без расписки, аксиоматически допуская, что ты, может быть, все-таки честный или захочешь таким показаться. Короче, держи рубль и отдай мне его не позже, чем завтра, не то я переменю свою аксиому А безусловно – я просто даю человеку сколько могу, ничего такого не думая даже и подсознательно. Я просто знаю, вернее, уверен, что знаю: честный, отдаст. Даже и подсознательно… Вот она и психологическая собака.