Врожденное отвращение к людоедству, внутренний запрет на него – признак, стойко соединенный с генокомплектом суицидабельности. Встретившись в снежно-ледовых джунглях и оказавшись наедине друг с дружкой – разумеется, не без помощи Оператора, – сильный, стойкий, спокойный Мнам-Тхур и нежная, смелая, ловкая Эйкья, хоть и изнемогали от недоедания, догадались, что лучше вместе голодать-холодать, пытаться накормить и согреть друг дружку и жить дальше, чем одному наесться другим, а потом сгинуть в одиночестве. Язык для взаимопонимания пришлось создавать заново из смеси их родных языков, он и стал основой широко разветвившегося финноугорского праязыка.
Потомки этих ледниковых Адама и Евы, пока оставались единым племенем, называли себя Амаам. Селились сперва на Южном Урале, а оттуда двинулись, смешиваясь по пути с другими племенами, на все четыре стороны света. Гены Мнам-Тхура и Эйкьи, стойко сцепленные с генами суицидабельности, частично перешли к германцам, балтам, славянам, тюркам и монголоидам.
Типичные носители этой генетики физически и психически выносливы, трудолюбивы, упорны, сдержанны в выражении чувств при большом внутреннем темпераменте, верны долгу и слову, неулыбчивы и строги к себе, друг к другу и к детям. Как бы ни были дружны меж собой (но не дружны слишком часто), – не отступает от них та жестокая мерзлота, в которой нашли друг дружку их прародители; не уходит со дна души льдинная твердь внутреннего сиротства, отъединенности от всего и всех – глубинная суть беспричинной тоски и беспробудного пьянства. Вот почему все народы, говорящие на финноугорских языках, хотя живут теперь далеко друг от друга и очень по-разному – некоторые вполне цивилизованно и благополучно (венгры, финны, эстонцы), некоторые не вполне и далеко не вполне (карелы, удмурты, мари, ханты), – все прочно, из века в век, удерживают высокий уровень самоубийств. Суицидабельность тихой сапой вгравировалась не только в их гены и характеры, но и в коды общения и строй языка.
Соседние и отчасти смешавшиеся с бывшим племенем Амаам народы отличаются суицидальной лабильностью: уровень самоубийств у них может и быстро уменьшаться, и быстро возрастать. Шведы, ближайшие соседи и в некоторой части родственники финнов, несмотря на экономическое процветание, спокойную и свободную жизнь, по уровню самоубийств одно время были на первом месте в Европе. Литовцы, соседи эстонцев, в 21 веке по скорбному показателю превзошли их и ныне держат незавидное европейское первенство. Повышенная суицидабельность дает себя знать среди русских, украинцев, белорусов, немцев ("столицей самоубийств" был некоторое время Берлин), латышей, северных казахов, чувашей, приволжских и уральских татар, алтайцев, бурят… Все это народы с существенными вкраплениями той давней ледниковой амаамской психогенетики.
Каков доход изобретателя колеса?
О, проснулся наш Даня, пора вставать, отправляться в душную школьную скуку. Хроновизор тоже встрепенулся, спонтанит. Взглянем, что там…
Далёконько время рванулось назад – на шумеров отскочили. Смотри – снуют как муравьи – головастые, черноволосые, носатые, большеглазые и большеухие работяги Южного Двуречья, великие цивилизаторы, затонувшие в океане истории. Шумерские гены, шумерские технологии, шумерская культура и религия, шумерское сознание живут неопознанно в народах, сменивших их. И никто, кроме специалистов-историков, не помнит, что это они, шумеры, оставили в наследство последующим цивилизациям письменность – тело духа. Они, и никто иной, заложили основы школьного образования, медицины и психотерапии, математики и астрономии, металлургии, товарно-денежного обмена, судопроизводства и двухпалатной парламентской системы. Они создали первый водопровод, изобрели колесный транспорт и много еще чего. Жить бы да жить основоположникам цивилизации, крепнуть, мудреть, развиваться до ранга могущественных просвещенных властителей всей планеты. Но нет: потеряли себя под напором примитивных соседей и диких кочевников, растворились в них.
Повторю снова: тот, у кого есть воля к жизни и хватает ума для ее осуществления, неуничтожим.
Живет в мире несколько древних народов, доказывающих это своим примером, но шумеры в их малом числе не оказались. Не завоеватели погубили первопроходцев цивилизации; не пресловутый, якобы всемирный потоп, обрушившийся на Двуречье (после потопа шумеры сумели не только выжить, но и расцвести и рвануть вперед), а собственное неосознанное духовное самоубийство. Сами, не понимая того, подготовили свой конец междоусобицами, упертостью в религиозных культах, хищностью и лживостью власть имущих, продажностью чиновничества, презрением к младшим, слабым и бедным, безжалостностью к рабам, внушаемостью и трусостью мелкого люда. Это главные причины ослабления, деградации и гибели всех цивилизаций и государств, всех квазисапиенских объединений, – причины, сводящиеся к самонепонимающему эгоизму, он же непонимание других.
Как и у других народов, расцвет творческого сознания, придавший жизни повышенное качество, произошел у шумеров наподобие вспышки сверхновой в космосе: раз и не навсегда. Заметив дозревающую готовность, Оператор фокусирует креатив-импульсар: вот вам ваш хронотоп, ребята, ваш кусок времени-пространства – работайте, творить подано, успевайте в вечность и не отвлекайтесь по возможности на фигню. Все свои изобретения и нововведения, все колоссальные подвижки в уровне жизни шумеры произвели за исторически краткий промежуток – какие-то две тысячи лет, космически почти моментально.
Как и обычно, взлет осуществился мозгами малой плеяды озаренных высокосуицидабельных гениев, всего восьмерых. Чего стоит один Андуду из города Урук, шумерский Леонардо. Этот сын бедного поденщика, статный красавец-брюнет с голубыми глазами, силач и добряк, заботливый покровитель голодных псов, ни разу в жизни никого не ударивший, придумал клинопись, основал строительную геометрию, систему мер и весов, изобрел сверло и много других рабочих инструментов, построил первую судостроительную верфь, подобие которой только через два века появилось в Египте. И он же создал первую колесную повозку. Игрушечную модель сделал из глины и деревянных палочек еще в семилетнем возрасте, играл в нее с младшим братом. А тринадцати лет соорудил первую на земле телегу, запряг в нее осла и поехал. Так началась длящаяся поныне великая революция сухопутного транспорта. Если бы Андуду мог получить законное вознаграждение, причитающееся автору за использование изобретения, он стал бы мегамиллиардером, способным 465 раз скупить весь земной шар.
Андуду и еще четверо из восьмерки шумерских гениев (двое из них были рабами) покончили с собой, не дожив до сорокалетия. Поводы были разные – измена возлюбленной, жестокость начальства и окружения, унижение и еще раз унижение, одиночество и еще раз опэлэбэлэкумборкумбор…
Опять завис, извини. В первый раз за семьдесят четыре световника хроновизор взбесился. Покликаю, может получится вытащить еще хоть пяток кадров с перескоками, неважно, все равно у них тут окрошка из разных времен каждый миг…
Из шумерских изображений
Отчет пятый, едва начатый
дремучие души
…И в глубине вопрос – вопрос единый
Поставил Бог.
О, если б ты хоть песней лебединой
Ответить мог!
Весь мир стоит застывшею мечтою,
Как в первый день.
Душа одна, и видит пред собою
Свою же тень.Владимир Соловьев
Верхний, выйди на связь, прошу. Мои отчеты помогают мне собрать себя в кучу, но чтобы держаться дальше, требуется подтверждение, что это все не напрасно. Что информашка моя пригодится Там, в Иерархии, а может, и здесь, внизу, пропылесосит чьи-то мозги. Или дай знать, что писанина моя – труха, что пора заткн…
Постой, кажется, заурчал хроновизор. Во-во, пошел!.. Темновато, но видно: пальмы, оливы, заросли тростника… Львы, антилопы, шакалы, жирафы, обезьяны, гиппопотамы…
Умираторы не любят умирать в одиночку
Ага, опять Африка. Северная, светлокожая. Египет прорезался, времена фараонов триждыкосматого царства. Великий город Мемфис, он же Инбу-хедж, "Белые стены" – действительно, здесь полно белых стен. Сейчас они намертво погребены толстенными слоями нильского ила, в которых можно найти скелеты крокодилов. А тут, в хроновизоре у меня – видишь? – возле одной из таких белых стен, недалеко от некрополя, в густых сумерках собираются горожане со свечами и факелами. Очередное занятие Школы Сладостной Смерти, выросшей в Академию Приятного Соумирания.
На большой камень у стены по вырубленным ступенькам медленно поднимается длинный, худой, сутулый немолодой египтянин. Смуглое лицо напоминает одновременно волка и коршуна – птицеволк в черном парике, с наброшенным на голову желтобелым платком, в длинной голубой схенти (набедренной повязке – ВЛ) с зеленым передником. На груди, поблескивая золотой инкрустацией, колыхается подвешенный на серебряной цепочке цилиндрический медноцинковый амулет.
Это знаменитый мемфисский маг, заклинатель змей и поэт Джедатон-Юфанх ("Бог-Солнца-Сказал-Будет-Жить").
Стоит молча, обхватив амулет ладонями. Собравшиеся затихают, впадают в транс. Птицеволк неспешно разворачивает папирус. Низким гортанным голосом, медленно, растягивая слова, читает заготовленное стихотворение.
Разочарованный увещевает свою душу
Говорю я Душе: пора, готовься к исходу,
довольно намучилась ты,
больная моя, вызволяю тебя из плена страдания,
долгожданный миг исцеления близок.
Вот, приготовил я зелье пьянящее
для чаши забвения,
чтобы весело и приятно освободилась ты,
музыкантов лучших призвал
с арфой, флейтой, кифарой, систрами,
и вершительницу священнодействия –
ученую кобру принес в плетеной корзине.
Знает мудрая дочь пустыни дело свое:
опустишь в корзину руку – на миг прильнет,
нежно будет прикосновение, как поцелуй младенца,
ласкова будет смерть,
легок, как мотылька полет,
переход в царство праведности,
уснет тело блаженно и не проснется,
а ты, свободная, возликуешь,
радуйся – близок желанный миг!
Отчего же не радуешься?..
Медленным взглядом больших агатово-желтых глаз, сверкающих в свете факелов (темнота уже наступила), Джедатон-Юфанх обводит лица своих слушателей. Одни застыли окаменело, другие тяжело дышат, плачут, рыдают, некоторые близки к судорогам… Вопреки своему имени (и с его помощью) этот одаренный экстрасуицидал уже в течение нескольких лет успешно работает учителем и пособником смерти, суицидальным гуру, суицигуру своих сограждан. Ученики-слушатели называют его: Упуаут Омтах – Волк-Вожак Смерти, Господин Умиратор. Опытный душевед, знает он заботы, тяготы, разочарования, боль и отчаяние своей паствы – и умеет к этому присоединяться всей силой своего поэтического таланта:
Плачет Душа моя, трепещет и умоляет:
повремени,
оставь мне мое пристанище, оставь еще не надолго,
пусть Анубис придет и возьмет меня,
когда совсем обветшает тело и рухнет,
тогда его и покину.
Не выгоняй меня раньше срока,
не разрушай теплый мой дом,
люблю я его, свыклась с ним:
и жилище уютное, и одежда мне твое тело –
остаться голой боюсь,
страшусь одинокого путешествия в мир усопших.
Не бойся, не плачь, одинокая моя,
– отвечаю Душе, –
образумься: ты уже не дитя, ты опытная страдалица,
давно мечешься в этом мешке
из кожи, костей и мяса,
тоской отравлены внутренности его,
переполнена болью кровь –
твоя это боль и твоя тоска,
истомилась, устала ты, изнеможилась,
Душа моя бедная,
все, что могла в оковах своих вкусить,
вкусила уже, нового ничего не будет.
Радость дружбы ушла:
кто нужен тебе, тех нет, а кто есть, не нужен;
пиво не утешает: ум затмевает, а тоску распаляет;
сладость страстных объятий сменилась горечью:
удовольствия тела не лечат тебя, Душа,
в холодную пустоту повергают.
Как сон красота уходит,
печальны ее следы и страшны развалины;
как в пустыне вода иссыхает любовь,
и неутолима жажда.
Чего ради держаться за этот сосуд страдания,
обреченный разрушиться, обратиться в прах?
Не нужна тебе больше нора тоски, обиталище боли,
оставь плоть земле,
как птенец выросший оставляет гнездо,
улетай на волю, Душа!
Попробуй-ка не покончить с собой после такой вдохновенной проповеди, если у тебя есть к тому расположенность и подталкивающие обстоятельства. Все природные и духовные побуждения жить, все тормоза суицидабельности могут отказать, особенно если подсуетится тот самый. Как же не подсуетиться, как не воспользоваться рискованным свойством, заложенным в породу бывших древочелов Самим?.. Просёк гений зла, что самоубийства могут стать его стратегической фишкой. Если достаточно долго поддерживать количество самоубийств на уровне выше критического, генетический ресурс суицидабельности израсходуется, и что дальше ни твори с населением, уровень самоубийств снизится сам собой. Но какой ценой? Гены суицидабельности изначально сцеплены с генами, дающими основу интеллекту и совести. Меньше останется потенциальных самоубийц – меньше и мысли, творчества, меньше умного сострадания, меньше интеллигентности, меньше духовности. Больше станет внушаемых ведомых баранов, агрессивных придурков, циников и подлецов. Весь этот оставшийся сброд сам собой деградирует и в конце концов гарантированно передавит и пережрет друг друга.
Не одну сотню собратьев спровадил Господин Умиратор в иной мир с помощью своих проникновенных стихов, магической музыки, одурманивающих напитков и дрессированных кобр. Но сам уходить не торопился: работа давала ему пропитание (платили натурой щедро) и самоуважение до степени самоупоения. Как почти все выдающиеся персонажи от того самого, верил, что делает благое дело: помогает страждущим избавляться от бремени существования. Откладывая собственный финал, размышлял, как обставить его торжественно и величаво, на фараонский манер. Но было не суждено. В конце одной из его стихотворных проповедей, в полнолуние, когда над городом висел душный хамсин, слушатель из самых, казалось, восприимчивых и восхищенных, молодой тщедушный эпилептик Птахенемхет, сын знатного чиновника, готовившийся уже принять от Вожака Смерти чашу забвения, вдруг возбудился, подбежал к возвышению и с криком: "подай пример!" запустил в Джедатон-Юфанха булыжником. Попал точно в висок. Птицеволк пошатнулся и рухнул с возвышения вниз головой. Мгновенная смерть. Не торжественная, зато легкая. Остальные пасомые не разбежались, не закричали, не бросились на Птахенемхета, не растерзали его на месте, как можно было бы ожидать, нет – вот этот момент, смотри: перед убийцей своего суицигуру, как перед божеством, все упадают ниц. Ничего не понимая, с остекленелым взглядом стоит Птахенемхет; затем закатывает глаза, издает хриплый вопль, выгибается дугой, падает на спину и бьется в припадке. Этот припадок и завершает его недолгую жизнь: из эпилептической комы, последовавшей за судорогами, он устремился туда же, куда только что отправил Вожака Смерти.