Секс
В армии, как и везде, половые сношения бывают гетеросексуальные и гомосексуальные. Гетеросексуальные половые сношения чаще всего имеют место между солдатами и наиболее непривлекательными женщинами-военнослужащими или представительницами местного населения: солдаты изголодались по женской ласке и весьма неприхотливы, потому "непопулярные" женщины охотно этим пользуются и живут последовательно с каждым очередным призывом. Интимная часть этих взаимоотношений такая же, как и у гражданских людей, и единственное ощутимое различие состоит в том, что здесь ночевать к даме порой ходят целым взводом. Во время учений частенько не везет молоденьким (и не очень) жительницам кочевых становий.
Если к кому-нибудь из солдат приезжает девушка или жена, на нее обычно ходят смотреть всем батальоном, и даже офицеры нет-нет да и бросят недвусмысленный взгляд.
Вообще, отношение к женщинам у солдат очень неоднозначное. С одной стороны, в армейской среде принято говорить о подругах в пренебрежительном, наплевательском тоне. Кроме того, солдата мучит вечный сексуальный голод, и поэтому в сексе солдат ненасытен и весьма непереборчив. С другой стороны, солдаты терпеливо ждут писем от своих подруг, и получение письма с сообщением, что его любимая выходит замуж за другого, частенько заставляет солдата совершать множество глупостей (вплоть до самоубийства). И когда к солдату приезжает подруга или жена (впрочем, как и, мать или отец), все вокруг, даже если этот солдат находится в низах казарменной иерархии, становятся к нему очень дружелюбны, стараются не унижать и не гонять его, чтобы не опозорить в глазах близких ему людей. Его даже - вещь небывалая - в этот короткий период времени называют по имени.
Странно, как в солдатах жестокость и черствость уживаются с человечностью.
Однажды к одному нашему духу, Косте С, приехала невеста. Косте дали увольнительную на три дня. Он, обычно столь гонимый, был вызван из туалета, где наводил, порядок, и получил разрешение идти в город. Но сам собраться и привести себя в порядок не мог из-за присущей духам беспомощности. Так вот, к невесте его собирала вся рота. Он был грязен - доброхоты посадили его в ванну и отмывали одежными щетками (по-другому он не отмывался). Он был вшив - ему дали новенькое нижнее белье (солдаты считают "в падлу" ходить к женщине в армейском нательном белье, пусть и новом; старослужащие вообще предпочитают носить трусы и майку, причем явно гражданские): трусы, майку и носки из своих запасов на дембель. У него были "стремные" парадка, шапка и шинель - ребята одолжили ему свое, кто что - все дембельское, высшего сорта
Все стали необычайно щепетильными: когда кто-то заикнулся, мол, "от всех нас невесту обеспечь", на него зашикали и проводили Костю самыми добрыми пожеланиями.
Когда он вернулся, его тут же переодели в грязные и вшивые его обноски, дали по морде, чтобы быстрее в службу входил, и отправили работать дальше.
Старослужащие, иными словами, прекрасно понимают, насколько тяжело близким духа видеть его в униженном состоянии и (не звери же, в самом-то деле) совершенно искренне пытаются как-то скрасить это тягостное впечатление, успокоить родственников духа, когда в этом есть необходимость. Хотя не все. Есть такие козлы, которым все "от винта".
Теперь об отношениях гомосексуальных. Они процветают, в основном, на губе с легкой руки наших восточных братьев, в большинстве своем отличающихся ярко выраженной бисексуальностью. Опускают на губе (и не только там) чмырей за какие-нибудь провинности или просто от скуки. Как правило, функции парашника и педераста совмещаются в одном лице. Нельзя не подивиться выдержке тех, кто опускает: парашник обычно столь грязен и вонюч, что и стоять рядом не сладко. Да и о послеактовой гигиене на губе не позаботишься.
Как только человек становится "профессиональным" педерастом, находиться с ним рядом вообще нельзя: у педерастов от постоянного жестокого воздействия "разбиваются" мышцы заднего прохода и происходит недержание кала. Для педераста достаточно резкого движения или просто напряжения мышц, чтобы сделать пребывание присутствующих в одном помещении с собой попросту невозможным.
В ротах, где люди принуждены жить бок о бок срок, значительно больший, чем срок пребывания на гауптвахте, педерастов рядом с собой терпеть гораздо труднее. Поэтому в ротах в основном предпочитают иной вид "любви". Среди солдат "инструменты" этого вида называются "защеканцами" (от слова "щека). В нашем батальоне тоже был такой защеканец по кличке "Койот". Вообще-то, желающие обычно скрывались с ним в укромных местах. Но однажды его "оприходовали" вчетвером прямо в центре расположения. Жуткое зрелище.
Кто же становится такими "любимцами"? Люди мягкие, слабые, неспособные за себя постоять. Частенько - интеллигенты. Все очень просто делается: шинель на голову, чтобы криков слышно не было и чтоб не кусался, голову один джигит зажимает между ног, еще двое-трое - по флангам и "форвард" - по центру. Первая шайба его.
Помню, у нас в части даже присказка ходила, которой педерастов успокаивали:
"В первый раз - не в падлу,
Во второй - не в первый,
В третий - вжик-вжик и опять, мужик".
Кстати. Нельзя не отметить также широкое распространение среди солдат онанизма. Частенько ночью в туалете можно было словить такого "самолюба". Но им обычно не везло. Где ловили - били до полусмерти.
Один обычный день из жизни деда
Если этот день не банный и не праздничный (что не имеет, в общем-то, значения), если дед не в госпитале, не на губе, не в наряде и не на учениях (что тоже почти ничего не меняет), то день его выглядит примерно так:
6.30. Подъем (если он вообще ложился). Дед встает, пинает первого попавшегося духа и ложится досыпать. Для "гона" духов есть котлы.
6.40. Заправка коек. Дед спит сном младенца. Котлы ревут и пинают духов.
6.50. Выход на зарядку. Дед видит очередной сон. Котлы нервно крутят ремнями.
7.20. Уборка помещения. Духи переставляют койки со спящими дедами от стены к стене, чтобы натереть полы.
8.00. Утренний осмотр. Пора вставать - сейчас придут офицеры. Деда уже ждут подшитое хэбэ, начищенные бляха и сапоги.
8.30. Завтрак. Иногда дед нехотя бредет в столовую, где его ждет охраняемый духами стол. Чаще он остается в казарме и ждет, когда духи принесут его пайку,
9.00. Утренний развод на работы. Дед зевает, переговаривается с соседями, курит в кулак. По приходу в парк ложится в кабину машины досыпать.
14.00. Перерыв на обед. Дед встает и лениво идет в казарму.
14.30. Обед. На обед дед ходит еще реже, чем на завтрак.
16.00. Выход на работу. Дед либо ложится спать, либо идет куда-нибудь в гости.
19.00. Приход из парка. Дедом в роте и не пахнет.
19.30. Ужин. На ужин дед ходит исключительно редко.
20.00. Дед смотрит телевизор, идет куда-нибудь в гости или шугает духов, играет на гитаре, спит - словом, пытается себя каким-то образом занять.
22.00. Вечерняя поверка. Дед ходит на нее не часто, чтобы не баловать начальство.
22.30. Отбой. Тут-то и начинается жизнь. Одни духи срочно припахиваются готовить дедам ужин, другие берутся делать тем же дедам дембельские альбомы, обшивать парадки, тачать сапоги, резать из рандоли подвески и буквы. С кем-то из духов проводится воспитательная работа. Остальные деды уходят в самоволку или запираются в каптерках и сушилках и развлекаются.
День прошел… Ну и черт с ним!
ЖИДЯРА (Повесть)
Двое автоматчиков провели арестанта по узкому, залитому бледно-красным светом коридору к массивным железным дверям. Там его ждали двое других: альбиносно-белокурый "ваня" с пачкой поперек себя шире, нетерпеливо притоптывающий кирзачом, и смуглый, скучно-меланхоличный якут из серии "твоя моя не понимай однако". "Ваня" подтолкнул арестанта прикладом, часовые затопали следом. Моросил паршивый утренний дождик, склизкий, как похмельная слюна. Они прошли по грязному плацу мимо боксов, мимо казармы комендантской роты, мимо серого, мокрого здания окружной комендатуры. Он оглянулся. Лица часовых казались неживыми, словно маски, вылепленные из серой глины и смазанные оружейным маслом.
- Давай-давай, шевели поршнями, - негромко проворчал "ваня". - Зависать будешь на дизеле.
Они подошли к воротам, перед которыми басовито урчал на холостых "Урал" с кунгом.
Из кабины выскочил прыщеватый голенастый старлей, засуетился, матернулся, открывая заднюю дверь кунга,
- В машину! - старлей понаблюдал, как часовые запихали арестованного в кунг, закрыл дверцу на большой висячий замок и полез в кабину. Арестованный еще успел заметить, как "ваня" потянул из-за пазухи сигарету и взял у "твоя моя не понимай" коробок спичек.
Движок взревел, тяжелая машина рывком тронулась с места, пробуксовывая на грязи. "Водила еще солобон, только после курсов", - автоматически отметил арестант.
Глава 1
"Опять, - подумал Миша, когда зазвенел будильник. - Опять. Вот западло". Он сел на кровати, коснувшись ногами холодного линолеума, и протер глаза. Будильник, сделав свое дело, самодовольно - круглый и коротконогий - пыжился на тумбочке. В этот момент он был до безобразия похож на начальника дивизионного продовольственного склада. Зевая, Миша натянул спортивки, сунул ноги в тапочки и пошел умываться. Выйдя в коридор, он прислушался. В здании было тихо. Только дальним эхом доносился откуда-то от входа нервный храп дежурного по штабу. Миша зашел в умывальник. Холодный кафель и запах хлорки пришпорили его, он встрепенулся, торопливо умылся, крякая и брызгая ледяной водой на спортивки, и пошел в свою комнату за полотенцем. Затем он зашел В соседнюю комнату - кабинет начмеда. Больные, привезенные вчера из подразделений, еще спали - Ясное дело. Дай им волю - дрыхли бы до обеда. Ощутив то преимущество, которое бодрствующий всегда ощущает по отношению к спящим, Миша хотел было пнуть одно из лежащих на полу вповалку тел, но сдержался. Включил свет. Эти, на полу, зашевелились и, забормотав, начали подниматься.
- Подъем, - сказал Миша, - быстрее. Они встали.
- Становись.
Они вытянулись в нестройную шеренгу. Четверо. Двое из Средней Азии, один кавказец и еще один - совершенно бледный, вялый и безликий - русак.
- Собрать с пола матрасы, одеться, привести себя в порядок, убрать в помещении. Быстрее.
Русак нерешительно взялся за край матраса. Трое остальных стояли без движения, как будто не поняли. "Опять бурые попались. Как им не надоест?" Миша покачал головой.
- Вы че, не поняли, да? Он не повышал голоса.
Во всех трех восточных рожах появилось что-то наглое. Никто не двигался с места. Чуть поодаль испуганно застыл со своим матрасом русак.
- Э, уроды, какие трудности? - его голос не повысился ни на йоту. - Я, что ли, за вас здесь буду наводить порядок?
"Если сейчас наехать на кавказца, узбеки наверняка вписываться не будут".
- Не слышу? - Мишин взгляд остановился на кавказце.
- Не положено, - презрительно выпятив губу, ответил тот.
- Почему тебе не положено?
- Джигит - не женщина. Ему уборка заниматься не положено.
Миша поймал себя на том, что его жутко раздражает акцент кавказца. Еще не успев осмыслить это ощущение, он резко, безо всякого перехода зарядил чечену в челюсть. Тот упал на топчан и ударился головой о стену. Узбеки дернулись, но не сдвинулись с места. "Боятся". На русака Миша глянуть не успел: он встречал ударом кулака встававшего с топчана кавказца. Кавказец снова упал на топчан и заткнулся.
- Еще вопросы? - Миша повернулся к узбекам. Узбеки молчали. Русак вдруг встрепенулся и поволок в угол матрас.
- На уборку и приведение себя в порядок вам пятнадцать минут. Время пошло.
Миша направился к себе. "Вот хрен: все равно ведь белого ебошить заставят!"
Он долго и с наслаждением брился, бормоча под нос какую-то забытую песенку, потом выключил бритву и с довольным оханьем обжег щеки "Консулом". За окном светлело. Уже можно было разглядеть за пустырем полуразрушенные мурованные стены с колоннами. Раньше там была псарня кого-то из скороспелых сибирских набобов царской эпохи. Здание штаба части, построенное пять лет назад, по сравнению с этими хоромами казалось рахитичным, грязным ребенком рядом с древним, покрытым морщинами, но все еще крепким и кряжистым стариком.
За спиной скрипнула дверь. Миша обернулся.
- Товарищ сержант, - пискнул русак, вылупив испуганные глаза, - все сделано! - Он уже был одет по форме.
- Почему не поглажен? - Миша ткнул пальцем в худую ляжку русака. - Это, по-твоему, стрелки, да?
Тот нервно глотнул и промолчал.
- Вот, возьми на подоконнике утюг и погладься, - и, вытаскивая из шкафа свои штаны от парадки: - Это тоже заодно погладь. Все, иди. - Русак, прижимая штаны и утюг к груди, взялся за ручку двери. - Да смотри, побыстрее. Уже начало восьмого.
- Есть, - пискнул русак, и дверь захлопнулась. Миша завалился на диван и закурил. Вдруг, что-то вспомнив, он стукнул кулаком в стену. Через несколько секунд в приоткрывшейся дверной щели показалась тощая Русакова физиономия.
- Чего, товарищ сержант?
- Одного из узбеков ко мне. Живо. - Миша даже не вынул изо рта сигарету.
Дверь захлопнулась. Почти сразу же за стеной поднялся шум. Там спорили, кому идти. Миша нетерпеливо хмыкнул и снова ударил по стене. Шум прекратился так же резко, как и начался. Потом отворилась дверь, и один из узбеков перешагнул порог.
- Че хотел? - спросил он, пытаясь выглядеть старым бурым дедом.
Миша в глубине души усмехнулся. Слишком хорошо видно, как ты, чурка, боишься, и как просто тебя сломать, если только захотеть, и отслужил ты, в лучшем случае, едва год, поэтому в позу становиться не то что плохо или глупо, а просто не стоит.
- Слушай меня внимательно, - сказал Миша, тщательно выговаривая слова. - В углу, справа от двери, стоят мои ботинки. В тумбочке лежат воск и сапожный крем. Там же - сапожная щетка и бархотка. Вперед.
Запала тяжелая пауза. "Молчишь, сука, с места не трогаешься? Ладно, не обижайся". Он вскочил, подбежал к узбеку грудь в грудь и схватил его за погон. Узбек испуганно попятился.
- Считаю до трех… Раз… Два…
Узбек резко дернулся в сторону. И тогда Миша начал его бить. Сначала - несколько ударов попеременно снизу в подбородок и локтем сбоку по челюсти, потом, разгораясь и отодвинувшись на расстояние вытянутой и сжатой в кулак руки, - длинные прямые в корпус и лицо, несколько ударов - как бы между прочим - в пах и, когда узбек согнулся, локтем сверху. Потом еще несколько пинков лежачему и:
- Умылся и взялся за чистку обуви. Быстро, - даже жарко стало однако. - И не дай тебе Бог еще дернуться, понял, козел? Быстро! Пошел!
И потом, глядя, как свежеумытый узбек пидорасит его ботинки, Миша завалился на диван и подкурил забытую было в суматохе сигарету. В коридорах штаба звучали шаги первых офицеров. Пора было везти больных в поликлинику.
Миша открыл стоявший рядом с тумбочкой дипломат и зашелестел бумажками. Глянув в медкарты, он только сейчас вспомнил, что у узбека, которого он колбасил, был крипторхизм. "Ай-яй-яй, нехорошо-то как получилось", - с усмешкой подумал Миша, поглядывая на чахнущего над обувью клиента. Непонятно только, как его в армию такого призвали. Хотя у них на Востоке это просто делается: спустился чабан с гор за солью, а его повинтили, военний в зубы и в армию. У второго узбека была так называемая "инфицированная ссадина нижней трети правой голени", то есть, попросту говоря, кто-то дал в роте сапогом в голень, и теперь штымп просто гнил живьем. У чечена было "варикоцеле", а именно - расширение вен семенного канатика. Наверное, тоже кто-то врезал. Не кирпичом же на стройке прищемил. Благо, волокиты с бумажками в подобных случаях не было никакой: черкнуть в медицинские карты "Жалобы", "Объективно", "Произведена обработка" и "Направляется…" - и можно везти в поликлинику. Все это было готово еще вчера вечером.
С русаком сложнее. Этот чахлый питерец явно "косил": три дня назад с ним ни с того ни с сего случился на стройке эпилептический припадок. Испуганное ротное начальство приказало двум здоровенным Сержантам скрутить его и посадить в сушилку в казарме. Там о нем забыли на двое суток и только вчера вечером привезли в штаб и сдали Мише как санинструктору части с рук на руки. Здесь этот штымп должен был пробыть еще недельку, находясь под наблюдением начмеда части (который, кстати, был сейчас в Петровске-Забайкальском - на двухнедельных курсах повышения квалификации), а потом - в случае повторения припадка - его следовало определить в одну из дурок Читинской области и, если диагноз подтвердится, комиссовать. Что этот Левашов - никакой не эпилептик, Миша заподозрил с первого взгляда. Но пока темы не поднимал, откладывая разговор до более подходящего момента.
Было уже восемь часов. Мише почему-то не хотелось попадаться на глаза комбату, и он заторопился.
- Все? - спросил он у Крипторхизма (запоминать его фамилию, как и фамилии всех остальных, он не имел ни малейшего желания).
Тот молча показал ему сверкающий ботинок.
- Отлично. Пшел вон. Через минуту вижу всех четверых здесь, готовых к выдвижению.
Минут через пять больные, уже в шинелях и шапках, ввалились в комнату. Левашов держал в одной руке утюг, а в другой - аккуратно, чтобы не помять свеженаглажен-ных складок, сложенные штаны.
"Хорошо бы сейчас покурить". Миша неторопливо оделся.
- Левашов! Остаешься здесь. Сейчас я тебя сдам дежурному по штабу, и будешь сидеть в дежурке до моего возвращения. Смотри не балуйся, - он усмехнулся. Надел шинель, нахлобучил шапку, взял дипломат. - То, сколько ты пробудешь здесь, зависит только от тебя…
Русак скорчил непонимающую физиономию.
- Ладно, приеду - поговорим.
Трое азиатов все это время стояли рядом. С совершенно отмороженными лицами.
- Э, черт, не спи - замерзнешь, - Миша пхнул под бок Варикоцеле. Тот сквозь зубы тихонько матернулся по-своему и отвернулся. Бить ему морду было некогда. - Все, на выход! Живее, живее, трупы!
Они прогрохотали по коридору к выходу из штаба.
- Э, мосел, - задержался Миша около дежурного по штабу. - Пусть этот псих у тебя в дежурке пока посидит. Приеду - заберу.,
Мосел кивнул головой, даже не оборачиваясь. Он был занят: сюсюкал с кем-то по телефону.