Сэнсэй протянул Женьке кружку и с улыбкой сказал:
− Ну-ка плесни-ка в кружечку моря.
Все не на шутку переполошились, испуганно переглядываясь. А Женька, тот вообще отпрянул от неё, как от огня.
− Не, Сэнсэй, с меня хватит. У меня рука несчастливая, − сказал он, пряча свои руки за спину, и тут же поспешно добавил с нервной улыбкой: − Причём обе! И вообще, я "инвалид" с детства на все части тела.
− Да расслабься ты, я пошутил, − успокоил его, посмеиваясь Сэнсэй. − Можно обойтись и минералкой.
Мы с облегчением выдохнули. Женька же сделал вид, что тоже расслабился, хотя не спускал глаз с рук Сэнсэя. Сэнсэй же налил в кружку минеральной воды и накрыл воду руками. От этих жестов все вновь невольно напряглись, боясь уже пошевелиться, не то, что слово поперёк сказать. После такого "очистительного" урагана, в первую очередь в наших мыслях, все сомнения относительно реальных способностей Сэнсэя на этот счёт, словно ветром сдуло. Поэтому народ следил за происходящим, затаив дыхание.
Сэнсэй же, как обычно сосредоточился на несколько секунд. Потом окончательно сломал трость камыша на две половинки. Окунул в кружку с водой один конец в месте перелома. То же самое проделал со второй половинкой. И соединил их в единую трость. Камыш стал абсолютно целым. После чего Сэнсэй набрал пригоршню минеральной воды из той же кружки и обтёр ею всю камышовую трубку. Оставшись довольным результатом, он предложил нам проверить её на прочность.
Удивительно, при всей своей камышовой лёгкости, трость оказалась прочной как сталь. Ребята поначалу пытались её осторожно поломать. Но у них даже согнуть её не получалось. От этого их азарт только распалился. Каждый уже выкладывался на полную, пытаясь разломить камыш. Но все усилия были в пустую. Чего они только не делали с тростью. И руками брали на излом, и ногами прыгали на неё. И по валявшемуся рядом стволу дерева били со всего маху. Кстати говоря, получался такой звук, непонятно чего, то ли супер прочного пластика, то ли какого-то особого металла. В конце концов, Стас и Володя, стали удерживать концы камыша, словно турник. Женька же при всём своём богатырском теле повис на этой трости и стал дёргаться, что было сил, пытаясь всей своей массой её разломить. Но, безрезультатно. Порядочно провозившись с этой тростью, почти все потерявшие надежду её сломать угомонились и расселись по своим местам, в очередной раз удивляясь такому обрушившемуся на их несчастную логику факту. Один Женька, как Фома Неверующий, упорно продолжал свои эксперименты под шуточки ребят. Он подсел к костру, упражняясь с этой камышовой трубкой.
− Вот чёрт! − в сердцах проговорил парень, глядя на неподатливую палку.
И как только он это произнёс, трость тут же распалась на две половинки, даже без приложения к ней каких-либо усилий. Все замерли. Женька и сам растерялся, глядя то на две палки камыша, то на Сэнсэя. Но Сэнсэй лишь улыбнулся. Тогда парень, осмелев, взял одну из этих палок и с лёгкостью переломил её ещё на две части.
− Упс, − виновато произнёс он, пригнув шею.
− Вот, пожалуйста, − заявил Сэнсэй тоном нелишённым ноток иронии, − реальный пример тому, как одна ложка дёгтя, способна испортить бочку с мёдом… Поэтому Агапит и учил чистоте помыслов. Одно сомнение убивает веру. А вера − это не просто слово, это в первую очередь большой внутренний труд.
Проговорив это с нескрываемой улыбкой, Сэнсэй продолжил рассказ о русском бодхи.
− Вообще Агапит творил много чудес. И, кстати говоря, обладал отменным чувством юмора. Довольно часто он подшучивал над теми, в ком явно доминировали человеческие пороки. Как-то привели к нему одного знатного купца из Киева, которого замучил недуг. Ну и купец стал сулить Агапиту большие деньги, лишь бы тот его избавил от болезни. И при этом всё время потрясал двумя мешочками с золотыми монетами. Мол, ничего не жалко.
Агапит вылечил купца. Но того обуяла жадность. А с другой стороны сам при всех и пообещал, что отблагодарит Агапита. И решил купец обмануть Святого, положив в мешочки вместо золотых монет дешёвые разменные монеты, ведь никто не видел, что в них тогда лежало. Так и сделал, засунув туда для очистки совести одну золотую монету. Обрадовался, что и вылечиться ему удалось, и благодаря своей хитрости столько золота сохранить. Пришел он опять к Агапиту со своей свитой, отдавать купеческий долг по слову своему. Агапит только усмехнулся, глядя на его мешочки в гордо протянутой руке, и сказал: "Я ни с кого платы не брал и с тебя не возьму. Но слово своё ты сдержишь. Выйди и раздай всё это золото нищим". Купец ещё более обрадовался и пошёл со своей свитой исполнять наказ Святого. Но когда он открыл мешочек и стал доставать эти деньги, то все монеты оказались золотыми, кроме одной.
Ну, купец расстроился, подумал, что очевидно мешочки дома попутал. Но наказ Святого, данный перед своей свитой, исполнил. По приходу же домой его охватил настоящий ужас, ибо всё его золото превратилось в дешёвые разменные монеты. И среди груды этой мелочи он нашёл лишь один золотой.
− Хм, оказывается такие барыги, ещё и в те времена были, − пробасил Володя.
− Да их во всех временах хватает, − с печальной усмешкой проговорил Сэнсэй. − Жадность − это излюбленный порок зверья человеческого. И не только среди мирян, но, к сожалению и среди монахов. Даже во времена Агапита многие из братии монастыря, где он жил, имели любовь ко злату гораздо большую, чем к Богу и использовали свой монашеский чин для того, чтобы из простаков выманивать деньги…
При жизни Агапита многие из них побаивались его. Хотя сам Агапит никого никогда не осуждал. После же его смерти тайные златолюбцы вздохнули с облегчением, ибо не стало рядом с ними Того, Кто не давал покоя их Совести. Впоследствии, описывая жизнь монастыря, они утаили многие истинные деяния Агапита. Пытаясь возвысить собственную значимость, приписывали его чудеса себе. Так же ими было сокрыто и Учение Агапита, ибо оно перечило их желаниям власти и денег. А народную славу о монастыре, которую он приобрёл благодаря Агапиту и его ученикам, использовали для своего обогащения, изобретая всё новые и новые способы зарабатывания денег и достижения своих политических целей.
А по большому счёту святости у этих чудаков, которые присвоили чужой труд не больше, чем у скупого торгаша на рынке. − И вздохнув, Сэнсэй произнёс: − Люди остаются людьми, какую бы одежду они не одели… Хотя Агапит, среди всех кому людской ум присваивал святость, действительно был истинно Свят, ибо в нём пребывал сам Дух Святой.
Водрузилось недолгое молчание.
− А когда умер Агапит? − поинтересовалась Татьяна.
− В октябре 1095 года.
− А Антоний? − спросил Виктор.
− В 1073 году… Кстати, перед смертью Антония произошел довольно необычный разговор между находящемся при смерти Антонием и Агапитом, свидетелем которому стал молодой послушник, ухаживавший за Антонием. Именно он, в последующем уйдя на Афон, оставил там запись об этом событии в своих воспоминаниях. Так вот, когда зашёл Агапит, Антоний лежал в полубреду, продолжая шептать одну и ту же молитву, которая до слуха послушника долетала лишь отдельными словами. Агапит посмотрел на Антония, улыбнулся и добавил к его словам: "…И молю Тебя о спасении души своей. Да будет воля Твоя святая…" При сих словах Антоний вздрогнул и открыл глаза. Взгляд его, встретившись с Агапитом, просиял. Он начал охрипло повторять: "Гавриил! Гавриил!" И протянул к нему руки. По старческим щекам потекли слёзы. Агапит, подошедши, взял его за руки. Антоний же в упоении проговорил: "Бог мой, Агапит, это Ты! Как же я раньше не узнал Тебя? Как же я был слеп в сиянии лучей Твоих?!" Он начал поспешно бормотать, словно боялся недосказать всё, что чувствовал в этот момент в своей душе. Он говорил о своей юности, о старце, давшем ему молитву, о том, что всю жизнь ждал Его, а тот, оказывается, был рядом. И теперь, не успев встретиться, им предстоит расставание. На что Агапит ответил ему: "Ты всю жизнь был подле меня здесь. Неужто ты думаешь, что там Я покину тебя? Ежели при жизни сей ты пребывал в непрестанной Любви к Богу, кто нынче отлучит тебя от плода сего райского, что сотворил ты верой и сердцем своим. Не оскудневала вера твоя в мгновениях земных, не поддавался ум на соблазны тлена, к добру совесть чисту имамши. И доселе ты не просил у Него нечесоже, окромя спасения души своей, словеса молитвы душею глаголя. Душу распахнул ты навстречу Богу, ныне и Бог распахнул перед тия Врата Свои. Так насладись благодатью божею. Истинно тебе говорю, что при жизни сей ты обрящил сокровище вечное − царствие Господне, куда Я тебя и провожу".
Агапит и Антоний прикрыли глаза. Пока Агапит своими устами беззвучно шептал молитву, Антоний с блаженной улыбкой на устах сделал последний вздох. И душа его в сопровождении Духа Святого отправилась в кущи райские. Ибо в сей момент сам Архангел Гавриил молил о нём.
Сэнсэй задумался, а потом сказал, пожав плечами:
− Хотя я не понимаю, почему они разделили на множество целое… А, ладно, − слегка махнул рукой Сэнсэй. − Им же с этим жить. − Затем, словно очнувшись от своих размышлений, он стал рассказывать дальше: − Ну так вот, когда умер Антоний, то по настоянию Агапита, тело оставили в кельи. Причем, пока был жив Агапит, тело Антония лежало, словно живое, даже необычное благоухание исходило от него…
А вот со смертью Агапита произошла ещё более необычная история. Как я уже говорил, ещё при жизни у Агапита было достаточно людей, которые завидовали его популярности среди народа. И когда Агапит предсказал день своей смерти…
− День своей смерти? − удивлённо переспросил Руслан. − Разве возможно такое?
− Агапит был Бодхисатвой. Для него Смерть не было проблемой, в отличие от обычного человека, кувыркающегося в реинкарнациях. Он, как бодхи, мог в любой момент выйти из тела. Но по правилам пребывания среди людей, Бодхисатва, обязан полностью прожить свою жизнь в теле, какой бы она ни была, короткой или длинной. Ну, а рассчитать, когда в теле закончится Прана, для него было не так уж и сложно…
− А-а-а, − протянул Руслан.
− Так вот, когда Агапит предсказал день своей смерти, к этому дню стали готовиться не только ученики Агапита, внимая его напутственным духовным наставлениям, но и его недруги. Они решили после смерти Святого, вывезти тело из монастыря и закопать где-нибудь подальше в глухом месте, дабы никто и никогда не смог его отыскать. Но реализовать этот план у них не получилось. Так как после смерти Агапита, к его телу началось массовое паломничество людей. Прошло четыре месяца, а тело Агапита, лежало нетленным, словно он умер только вчера. Поток людей не прекращался. И поэтому недруги решили выкрасть тело Агапита. К этому они тщательно готовились. Целый день 24 февраля, когда был сильный мороз, они жгли костры и выдалбливали могилу недалеко от глубокого рва. Задуманный план они реализовали в ночь на 25 февраля, если считать по новому стилю. Но когда исполнители этого поистине варварского повеленья возвратились к утру в монастырь, они застали большой переполох. Оказывается, кто-то из братии обнаружил тело Агапита в необычной позе. Агапит сидел и перед ним находился пергаментный лист, на котором свежими чернилами почерком Агапита была сделана странная надпись.
Те же, кто закапывал его тело, ужаснулись вдвойне. Их было трое. Причём двое из них были монахами, которые по приказу высших чинов непосредственно выкрали тело, сбрасывали его в могилу, забрасывали землёй и маскировали то место. Так вот, именно с ними случилось в этот момент следующее. Один, увидев сидящего Агапита, сошёл с ума. Второй же навсегда потерял сон. Весь остаток своей жизни он так и не сомкнул глаз, усердно замаливая свой грех. Впоследствии этот монах стал самым яростным последователем Агапита и самым ревностным хранителем его тела. Третий же соучастник из мирян поспешил осведомить тех, кто нанял его для реализации этого коварного плана. Вместе со своими "заказчиками" он вновь поспешно вернулся на то место, где был спрятан труп Агапита. Вскрыв могилу, они убедились, что она была пуста. Никаких посторонних следов на снегу вокруг могилы не было. Тело просто исчезло из могилы и непостижимым образом появилось в келье. После этого случая никто уже не посмел прикоснуться к телу Агапита.
− А что там было написано на том листочке? − поинтересовался Костик.
Сэнсэй лишь загадочно улыбнулся и, не ответив на его вопрос, сказал:
− Кстати говоря, этот листочек обладал необыкновенной силой, и до исчезновения долгое время его использовали тайно. Когда пергамент закладывали за икону, она начинала мироточить, и от неё чудесным образом исцелялись люди. А когда…
− А почему использовали тайно? − перебил Сэнсэя своим вопросом Костик.
− Потому что хотели сокрыть от людей надпись оставленную Агапитом.
− Ну а всё-таки, что на нём такого было написано? − продолжал упорно настаивать на своём Костик.
− Правда, − ответил Сэнсэй и продолжил свой рассказ о необычной духовной силе пергамента Агапита.
В это время мне в голову пришла, как говорит Костик, "гениальная идея". Вот бы было здорово, если нарисовать портрет самого Агапита (тем более у моего дяди есть знакомый, который участвовал в восстановлении истинного облика Святого), и вложить этот листочек за портрет. Тогда бы, наверное, портрет приобрел необыкновенную силу. Отдать бы его в Лавру. И пусть бы он был доступен всем, всем, всем! Сколько людей смогло бы тогда излечиться, обрести надежду, укрепиться в вере! Ведь я сама совсем недавно прошла через этот ужас внутреннего смятения, когда твоя жизнь висит на волоске, а ты не в силах ни спасти себя, ни понять, зачем же ты жил на этом свете. Мне ли не понять того, кто страдает и ищет в жизни настоящие ценности для своего духовного спасения. Болезнь заставляет человека задумываться о смерти, а смерть − о Боге. А поиски Бога сталкивают с неожиданными людьми, обстоятельствами, которые круто изменят судьбу, открывая совершенно неизвестную сторону реальности.
Эти мысли меня настолько вдохновили, что я стала мечтать, как хорошо бы было воплотить эту идею в жизнь. И если с обликом Агапита проблем бы не было (дядя бы мне помог), то с пергаментом Агапита… И тут Сэнсэй, продолжавший свой рассказ во время моих бурных мыслей, неожиданно замолчал, пристально посмотрев на меня. А потом как-то по- доброму произнёс:
− … Ничего нет невозможного для жаждущей души .
Я так и не поняла, что это было. То ли, судя по его взгляду, он отвечал на мои мысли, то ли это он так закончил свой рассказ, который я, к сожалению, из-за своего мудрования, прослушала. Но, так или иначе, я не решилась переспросить его при всех по этому поводу. Тем более в этот момент Николай Андреевич поинтересовался:
− Говорят там, в Печерских пещерах какой-то особый микроклимат, поэтому мощи нетленны. Это что, какое-то особое свойство местности?
− Особое, − подчеркнул с загадочной интонацией Сэнсэй. − Но фокус в том, что не все мощи лаврских пещер были нетленными. Там есть множество останков, которые разложились как тела обычных покойников.
− А что такое "мощи"? − внезапно выдал свой несколько запоздалый вопрос Руслан.
− О, проснулся, − хмыкнул Женька.
Все засмеялись, но Сэнсэй ответил вполне серьёзно.
− В древнерусском и славянском языке "мощи" означали кости. Но раньше было два понятия "мощи" и "тело". К примеру, об одних святых люди говорили, что он "лежит мощами", а о других, что он "лежит в теле". Раньше в древней Руси "нетленными мощами" называли просто нераспавшиеся кости. Были случаи и естественной мумификации тел. Это уже в наше время церковь одинаково стала именовать "мощами" как кости, так и мумифицированные тела святых, как говорится, не делая особого акцента.
− А почему? − прорвало Руслана на расспросы.
− Ну как почему? Объявят, к примеру, какое-нибудь высокодуховное лицо, занимавшее при жизни высокий пост в религиозной структуре, святым после смерти. А он взял и сгнил, несмотря на то, что был, к примеру, похоронен в Лаврских пещерах, как ты говоришь, с особым микроклиматом, − обратил он внимание Николай Андреевича. − Но не брать же свои слова обратно, народу уже объявлено о святости. Вот и выкручивались как могли, сглаживая некоторые моменты в истории, чтобы не вызывать среди паствы смуту. Вон, к примеру, как это произошло с Феодосием.
− А кто такой Феодосий? − совсем осмелел Руслан.
− А что произошло? − подключились уже и мы.
− Феодосий? Это самый большой анекдот в истории прославления русских святых. Феодосия Печерского называют отцом русского монашества, − с усмешкой проговорил Сэнсэй. − Его преподносят как идеал иноческого жития, а всех русских инков причисляют к детям его. Но в этом ложном прославлении нет вины нынешних духовных пастырей, ибо они опираются на дошедшие до их времени "исторические документы", которые во многом не являются достоверными. Корни этой подмены таятся гораздо глубже и уходят как раз во времена Агапита.
В те времена молва о деяниях, чудесах, излечениях Агапита распространялась очень быстро. Народная молва постоянно твердила: как учил Агапит, как говорил Агапит, как делал Агапит. Ну кому из тогдашних "духовных пастырей стада" понравится, что какого-то простого монаха народ чтит больше, чем его высокодуховную персону. Так что некоторые высокопоставленные лица, ещё при жизни Агапита имели на него огромный "зуб" и чёрную зависть. Однако предпринять что-либо против него, как я уже говорил, боялись. Поскольку даже их попытки с отравлением истинного Святого не удались. Агапиту это нисколько не повредило. Так что его необычная личность, народная слава, аскетизм, безвозмездное лечение наводили ужас на властьимущих. Не в силах уничтожить Агапита ни физически, ни морально они стали действовать по-другому. Они решили в противовес выставить своего идола для народного почитания и по возможности провести его официальную канонизацию. Выбор пал на уже умершего к тому времени игумена Феодосия, который был не первый игумен монастыря и далеко не идеальная личность в кандидаты святого. Однако его образ ближе всего был по духу тем златолюбцам, кому мешал Агапит зарабатывать деньги на имени Божьем.
Для реализации этого замысла срочно стали составляться "летописные своды", "Житие". Так уже в 1078–1088 годах появились тексты "Жития преподобного Феодосия Печерского", где от реальной жизни Феодосия было помещено, по сути, мало информации, но зато приписок хоть отбавляй. Так появились в 1077−1088 годах и записи Никона "Великого", коим в монашестве был прозван Илларион, которого в своё время сместили с митрополичьей кафедры в Софийском соборе за златолюбие. Он тоже был непримиримым к славе Агапита. Позже эти записи пополнились дополнением игумена Иоанна в 1093 году. И уже на основании этого стал писаться Патерик, а также "Повесть временных лет" в 1113 году, то есть через восемнадцать лет после смерти Агапита. Но даже "Повесть" позже неоднократно редактировалась, и в неё вносились поправки.