43
Я все еще на что-то надеялся. Поэтому, когда позвонил Шидчаншин, я про себя сказал: "Оно".
- Ты мне срочно нужен, - сказал Провсс очень тихо.
- Когда?
- Хоть сейчас.
Провсс был так плох, что едва шевелился.
- Прости меня, - сказал он, хотя я не знал, за что его прощать или не прощать. - Но я уже не хожу - ползаю. Поэтому твоя помощь мне, как воздух. У меня стопа листовок осталась нерасклеенной. Не мог бы ты их расклеить? Я тебе назову улицы и объекты, а ты мотнись сейчас же. Промедление смерти подобно. Если нам удастся прийти к власти, мы многое сможем сделать.
- Но вас просто хотят использовать, - сделал попытку я высказаться.
- Сейчас столько разговоров вокруг наших выборов! - нервно взвинтился Провсс. - Не надо никого слушать. Я и держусь только благодаря надежде на социальные изменения.
И тут я решил обратиться к нему с просьбой.
- Опять ты за свое. Нельзя же так. В кои-то годы нам повезло. Сложилась ситуация так, что мы сможем помочь не только тебе, но и миллионам других…
- Тогда, когда вы придете к власти, может быть, мне уже будет поздно помогать.
- Ну почему тебе? Ну а миллионам других?
Мы стояли друг против друга. Я - молящий о помощи, эгоист, подонок, не думающий о других, шкурник, которому своя кожа дороже всех прочих шкур, и он - праведник, больной смертельно, но жаждущий социальной справедливости, борец за правое дело, милосердник, сострадалец, богоносец.
- Да, ты прав, - сказал я. Взял стопку его дацзыбао и вышел прочь. Ох, как же мне хотелось швырнуть на улицу всю эту охапку глупостей, в которых значилось под портретом Провсса, что он самый выдающийся, самый честный, самый принципиальный, самый бескорыстный, самый святой человек, каких почти не было на свете. И еще что у него есть своя программа, которая решит многие проблемы несчастных избирателей, и что когда внедрят повсеместно его программу, повсюду будет всего в изобилии: и молока, и водки, и хлеба, и табака, и мяса, и рыбы, и зеленого горошка, и печеночного паштета, и селедки в банках, и селедки без банок, и будет еще большая литература, большой театр и большой зоопарк, и жаль, что про большие дирижабли в этих листовочках ничего не было сказано. Бедный и счастливый Провсс! Бедный Йорик!
44
В Главном ведомстве по растлению живых существ четыре отдела: Отдел по растлению детства, Отдел по растлению мужчин и женщин, Отдел по растлению стариков и старух и Отдел по растлению народов. Знакомый Тимофеича служил в детском отделе. Это был на редкость тупой и доброжелательный человек. Около двух метров росту, с окладистой интеллигентной бородой, с розовыми пухлыми губами, с глазами фарисея из старых картин - ему в кино бы сниматься или позировать иконописцам, а он растлевал детство. Я не удержался, спросил:
- Что заставило?
- Нет, нет, никакой не общий психоз. Убеждения. Твердые убеждения. Мы переживаем эпоху синтеза. Точнее, только вступили в фазу синтеза. Культ детства был на стадии ранних культур, христианство и всякое такое. Тезис философского примитивизма "ребенок спасет мир" давно исчерпал себя, на его смену пришло отрицание детства, полное уничтожение культа эмбрионального морализма. Эра синтеза требует… Но это все философия. Я - практик. И главное сегодня создать максимум экспериментальных площадок…
- По растлению?
- Разумеется. Пока мы только этим занимаемся. Вы тоже?
- Да, я тоже. Но меня, как вы знаете, уволили.
- Говорят, вы отступили несколько от программы? Вы не совсем до конца разделяете нашу концепцию полного растления?
- Кто вам сказал, что не разделяю? - солгал я. - Я разделяю относительно полно все позиции вашей концепции…
- Нашей концепции, - поправил меня Ривкин, так звали бородача. Он улыбнулся, давая мне понять, что понимает мое скрытое отступничество. - Вам многое пока что неясно. Многое может даже показаться неожиданным, на то и наше своеобразное время, оно наполнено сюрпризами.
- Какими еще сюрпризами? - насторожился я. - Мне кажется, что все в нашем мире сейчас предельно прояснено.
- Ну вот у вас такая точка зрения, а у многих совсем иная. Многие считают, что кое-что надо сильно прояснить. Мы разрабатываем, если хотите, философию любви, да-да, любви к растлению, любви к определению смысла жизни. Помните, Апостол Павел говорил, что Царствие Божие, то есть жизнь в совершенном мире, достигается подвигом, а все плотские привязанности и удовольствия для него - сор и навоз. Вы, надеюсь, - оптимист?
- Почему вы так решили?
- Да потому что знаю, что, будучи приговоренным к эксдермации, вы не потеряли бодрости духа, в поте лица работаете на прекрасное будущее.
- В каком смысле?
- В самом будничном. Меня, например, поразило, что вы, будучи в таком, можно сказать, подвешенном состоянии, целую ночь расклеивали листовки в честь предвыборной кампании уважаемого Шидчаншина.
- Откуда вам это известно?
- Он сам нам сказал об этом.
- Вы с ним как-то связаны?
- Конечно, он наш главный методолог. В основе нашей теории растления лежит его концепция распада микрочастиц.
- Этим же Мармеладов занимался.
- Совершенно верно. Теперь они, слава Богу, в одной упряжке. Хорошо, что вы решились к нам примкнуть. Надеюсь, нам удастся кое-что сделать совместными усилиями. Я пойду доложу о вас Смолину.
Ривкин вышел, а я, закусив губу, стал раздумывать над тем, как же в этом мире все повязано и какой же ценой я смогу спасти свою шкуру.
45
Капканы, кругом одни капканы, думал я. И так с каждым. Охотятся на меня, на Шидчаншина, на Хобота, на Сонечку, на Литургиева, на Прахова, на всех. Нет в этом мире человека, которого не ждал бы свой капкан.
Что ждет меня в этом ведомстве? Очередная засада? Я должен играть, изворачиваться, ждать подсечек, уловок, шпилек, подвохов? Или искренне довериться судьбе? Когда-то я сказал об этом Провссу. Он заметил:
- С таким отношением к людям жить нельзя, - и он глядел на меня такими чистыми и прозрачными глазами, что я вынужден был признаться:
- Прости меня. Я так скверен и так подозрителен…
- Ты просто устал, - мягко добавил он. - Надо верить и надо надеяться - именно в этом смысл человеческого бытия…
Может быть, он прав?
46
В комнату вошел Ривкин и с ним юный брюнет в серой тройке. Брюнет был небольшого роста, очевидно, поэтому обут был в туфли на высоченном каблуке. Вошедший без всякого предварения подал мне руку, сказал:
- Смолин.
- Главный специалист нашего скромного ведомства, - все же представил Ривкин. Они дополняли друг друга. Они были настолько одно целое, что даже не видно было швов. И только вдвоем они создавали один образ, удивительно схожий со Скабеном, а теперь Скобиным, с которым мне еще предстояло встретиться.
- Я знаком с вашим делом, - перебил Ривкина Смолин. Главный специалист держал себя независимо, голова у него не двигалась, должно быть, он считал, что такая манера держаться придает его неказистому виду солидность. - У меня создается впечатление, что вы сделали несколько просчетов. Вы изначально не правы, когда ратуете за утверждение корневой системы. Личность, как и целые человеческие общности, надо вырывать из примитивных начал патриархального сознания. Только выходя на общечеловеческие просторы, мы можем создать объективные предпосылки для полного, эффективного и многостороннего растления. Подчеркиваю, многостороннего.
- Я тоже так же считаю, - снова солгал я. - Я лишь допустил употребление термина "всестороннее" вместо "многостороннее".
- Вот-вот. А это подмена отнюдь не чисто семантического толка. В вашей подмене просматривается не ухищрение логического действа, а глубинное отрицание самой сути новой концепции растления. Согласитесь, термин "всестороннее" отдает вполне понятным направлением в философии и воспитательной идеологии. Под этим термином четко подразумевается гармоническое развитие. Подчеркиваю, не гармоническое растление, а развитие. Вторая ваша промашка состоит в вашей ориентации на непременное включение детей в разного вида деятельность, игры и прочее. При таком подходе рвутся тончайшие нити растления человеческого бытия на его ранних стадиях. Согласитесь, если не обеспечить растление на первой стадии развития человека, то оно будет заторможенным и на последующих ступенях. Я вас как-нибудь приглашу в родственные наши отделы, посмотрите, сколько мучений нам доставляет уничтожение деятельностных начал у взрослых женщин и мужчин. Я, конечно же, хотел знать мотивы ваших действий…
- Собственно, никаких особых мотивов. Вы же знаете, что концепция растления принимается далеко не всеми. Понимаете, это практически не выгодно этак в лоб говорить, что надо растлевать детей ленью, обжорством, негой, сном, наркотическими средствами. В сознании народа живут старые традиции…
- Правильно мыслите. Ребенок - взрослый человек - мудрые, оставшиеся в живых старики - народ - вот схема нашего всеобъемлющего нашествия на старорежимный примитивный мир.
- Да, но такая открытая экспансия может дать отрицательный результат.
- И прекрасно, - ответил Смолин, прохаживаясь, как очень важный чиновник, хотя он таким не был. - Нам нужен реализм целей, нужны конкретные средства для достижения реальных целей, и незачем скрывать от народа, чего мы хотим для него добиться. Поймите, наши идеологические скрытые противники цепляются за обветшавшие идеи духовного обновления через непосильный труд, через возрождение старых обывательских представлений о собственности. Они пытаются вновь срастить, сшить, спаять оборванную пуповину. Не позволим! Мы избавим человечество от страданий! От бремени забот! От горя и бед, которые порождаются конкуренцией, погоней за жизненными благами, борьбой за существование. Поймите, дорогой, сейчас как раз создаются реальные предпосылки для новой и счастливой жизни. Статистика нам дает реальные цифры того, как будет устроен наш новый растленный мир, наш восхитительный Паразитарий. Взгляните на эту таблицу. 0,006 населения человечества занимается промышленным трудом и почти столько же - сельскохозяйственным. Зато в сфере обслуживания - все 80 %, из них в гурманной отрасли - 20 %, в отрасли барского сибаритства - 30 % и столько же в отраслях высокоэффективно-разлагающих наслаждений. Наш девиз: через растление и полное бездействие - к высшему счастью - это наша реальность, это то, во что мы верим и что составляет суть нашей творческой концепции.
- С этим я согласен. Но зачем же призывать к смерти, когда мы могли бы в качестве цели выдвинуть счастье людей! Да, именно через растление счастье человека.
- А, вот что вас смущает! Вы хотите изначально утверждать ложь. А вот этого как раз делать нельзя. Мы насытились по горло ложными идеалами. Затем нельзя подменять отдаленный идеал тактическими целями. Мы за открытую правду, а не ложь. Надо четко и ясно всем сказать, что такое Паразитарий, как в него попасть, кто окажется за его пределами, как его сохранить…
- Навечно? - подсказал я.
- И здесь вам недостает понимания, - улыбнулся Смолин. - Паразитарий выражает идею временного синтеза, который приведет к развитию нового основополагающего ТЕЗИСА, к всеобщей смерти, на основе которой только и может быть порождена новая жизнь.
- Ходят слухи, что эта новая жизнь уже сейчас выдается или будет выдаваться для мерлеев.
- Еще одно заблуждение. Теперь я понимаю, почему Мигунов так упорно намерен от вас избавиться.
- Вы могли бы как-то повлиять на Мигунова? - спросил я напрямую.
- Только не в этом вопросе. Мигунов заключил с нами трудовое соглашение на разработку программы по растлению детства и частично всех народов, исключая мерлеев. Вот если бы вы согласились участвовать в разработке какого-нибудь блока этой программы, тогда другое дело…
- Но я не специалист по растлению. Там ведь все же своя специфика.
- Специфику вы могли бы освоить.
- А потом, я не понимаю чисто юридической стороны вашей фирмы.
- Тут все очень просто. Мы - кооперативщики. Наша организация - совершенно уверенное социально-экономическое образование. Есть своя печать, счет в банке, лимиты, фонды и прочее. Заключаем договора как с предприятиями, так и с частным сектором. Все очень просто, как видите.
- Ну а с этими ВРД, ВЗИ, РДС в каких вы отношениях?
- В чисто деловых. Мы многих позиций наших компаньонов не разделяем. Например, у нас принципиально свой взгляд на демократию и на заморозку всяких там инициатив. Мы за более мобильные системы. РДС, реанимируя демократические свободы, фактически насаждает бюрократизм, создает новые бюрократические кормушки для ортодоксов и проходимцев. С этим мы будем бороться. Однако я вас не собираюсь агитировать. Вы подумайте. Нас интересует сейчас идея растления средствами утонченных форм бытия, как-то: хореография, искусство, дизайн. Вы, кажется, всем этим занимались?
- Да, - ответил я. - Я подумаю.
Смолин улыбнулся. Встал, давая понять, что беседа окончена. Я медлил с уходом. Он спросил:
- Вас еще что-то интересует?
- Да, меня давно уже мучает один вопрос. В каком отношении все эти свободно-кооперативные организации, в том числе и ваша, находятся с государством?
- На этот вопрос мы, как правило, не даем ответов, но… я даже не знаю, что вам сказать, впрочем, - тут он обратился к Ривкину, - Максим, объясни ему, а я ухожу…
Ривкин пристально смотрел вслед уходящему Смолину, а затем спросил у меня:
- Что вас, собственно, интересует?
- Непонятно мне то, как сосуществуют принципиально разные программы, государственная и кооперативная.
- Почему разные? - несколько раздраженно спросил Ривкин.
- Ну как, государство ратует за созидание, а вы за растление, оно призывает к равенству, а вы откровенно за расслоение общества, они выступают против спецльгот, а вы за новые льготы…
- Сразу чувствуется, что вы диалектики не знаете. Великая мерлейская диалектика учит и всегда учила - противоположности сходятся. Мы работаем на государство, а оно на нас - вот и все.
- Но цели же противоположные?
- Ничего подобного. Цели одни и те же. Словесное оформление разное - это другой вопрос. Когда государственный чиновник говорит о том, что надо созидать, он требует растления и уничтожения, когда он говорит о необходимости уравнять всех, он настаивает на жестком разграничении прав, когда он ратует за демократию, это означает, что он требует жесткую авторитарность.
- И это всегда так?
- Что всегда?
- Всегда надо понимать наоборот?
- Я вас не могу понять. Вы что, совсем не знаете диалектики?
- Знаю.
- Основное правило диалектики состоит в том, что любое утверждение надо понимать в зависимости от конкретных условий. В одних случаях любое "да" может означать "нет" или наоборот.
- А в каких случаях?
- Нет, я, дорогой, решительно отказываюсь с вами беседовать…
Ривкин пожал плечами и встал.
- Но простите меня, - искренне прошептал я. - Конечно же, я все понимаю и теоретически подготовлен недурно, но я не могу принять этот механизм сцеплений относительных явлений, которые даже в мозгу моем не оседают как постоянные субстанции, они в движении, и я не могу уследить за их переливами…
- Вот-вот, сейчас вы уже дело говорите, - улыбнулся Ривкин. - Не будем философствовать. Скажите, вы за растление? Только честно.
Я не мог солгать. Я молчал.
- Ага, молчите? Значит, сомневаетесь! Значит, правильно решается вопрос о вашей эксдермации. Видите, как складываются обстоятельства, вам даже собственная кожа недорога, а как я могу доверить вам целый блок нашей программы! Нет, извините я так и доложу руководству: неустойчив. Колеблется, хотя и не имеет порочащих данных.
Я уходил из ведомства, и мне было больно как никогда. Я чувствовал: все пропало. Никто меня не восстановит на работе. И никогда я не смогу понять эту сложную диалектику перехода "да" в "нет" и наоборот. А раз так, то не миновать мне, наверное, участи тети Гришиного Петьки.
47
- Зачем ты это сделал? - сказал я Ксавию, когда мы вышли из нашей Конторы.
- Какая разница, одной подписью больше или меньше? А потом, у меня не было выхода.
- Но ты предал меня. Твоя подпись стоит первой. Многие говорят, раз друг подписал, почему же мы должны оказать сопротивление.
- Не накручивай. Пойдем лучше перекусим. У меня есть кое-что в сумке.
Я плелся за Ксавием. Он шел впереди меня - сильный, крепкий, осторожно ступающий по мокрому тротуару. Изредка он оглядывался на меня, и я улавливал в нем едва скрываемое ликование: "Тебя уволили, а не меня".
За ужином он мне сказал со слезами на глазах:
- Пойми, не было выхода.
- Почему?
- Я пасынок в этой стране. Пасынок. Ты - сын, а я пасынок.
- Почему? - спросил я, хотя отлично знал, почему он так говорит.
- Я - мерлей, - сказал он. В голосе его, отделив горечь, я уловил и гордость. Он даже слегка расправил плечи. Я молчал. А он продолжал:
- Я приговорен. Что бы я ни сделал, как бы я ни поступил, я все равно буду виноватым, потому что я пасынок.
- Ты - пасынок, а все-таки уволили меня.
- Убежден, что это к лучшему.
- Ну и прекрасно.
Он вопросительно поглядел на меня. Глаза навыкат, вот-вот вывалятся на стол. Жирные щеки у Ксавия всегда скверно пробриты, потому что прыщи. Да и лень ему бриться. Это я знаю. Он однажды сказал: "Для меня бритье все равно что для женщины эти самые… Ненавижу помазки, порезы, пены". И рассказал еще о том, как однажды он в бане по-черному мылся где-то в низовьях или в верховьях Печоры (всегда путал устье с губой, а может, это одно и то же). А губы у Ксавия точно тронутые обидой: напрасно ты мне не доверяешься, я весь твой, а ведь врет, рад тому, что меня выставили, и рад тому, что его приласкали за то, что он принципиально поступил, подписал мой приговор. Теперь ему нужно оправдаться. Доказать, что он самый порядочный. Он знает, что я не антимерлист. Знает, как я, рискуя своим положением, однажды взял его промашки на себя. Сказал мне: "Только ты мог так поступить. Побил ты меня своим благородством". А я тогда не думал о благородстве. Просто так вышло. А теперь он сидит напротив и сияет. Пасынок. Впрочем, так оно и есть. Сроду не смогу понять, как это люди изначально поделились на мерлеев и немерлеев. И я ему сказал:
- Когда моя мама узнала, что ты мерлей, она сказала, что это большое несчастье - быть мерлеем.
- Так мог сказать только очень хороший человек.
- Ты очень тонко чувствуешь людей. Мне надо наведаться в один дом. Хочешь со мной?
- С удовольствием.