- Еще одно еврейское угощение, - сказала Друзилла. - Это путер-гебекс, масляная сдоба, а это онек-лейках, или медовые пряники, а кто любит очень сладкое, может попробовать светлый лейках медовый или штрудель с яблоками. А у кого не совсем хорошо варит желудок, тому предлагаю монелах, приготовленный из мака, грецких орехов и меда. А сверху посыпана молодая корица.
Фокусники зажгли обручи и стали прыгать сквозь них, затем забрались на лестницу и там, наверху, стали жонглировать шариками, а потом кинжалами.
- Если человека обучили столь сложным движениям, - сказал Агафон, - то научить поступать, как поступают аристократы, значительно легче и проще.
- Это еще Платон говорил, - перебил Агафона Проперций. - У меня есть одно соображение…
В это время вошел врач, и Феликс сказал:
- А не кажется вам, что мы все скоро лопнем, потому что вот уж сколько часов пьем и едим, и каждый из нас стал хуже надутого бурдюка. Доктор Хрисанф великолепно чистит желудки. Врачи категорически запрещают удерживаться. Это крайне вредно. Покойный Тиберий придумал самую страшную казнь. Он поил и кормил заговорщиков, а затем перевязывал члены и не давал опорожняться. За дверьми, друзья, стоят сосуды, вода и прочие необходимые предметы: заячьи хвосты, щеточки, хвойные шишки в уксусе.
Потом снова рабы принесли на огромных подносах угощения, приготовленные из африканской дичи. На стол также были выставлены морские рыбы, омары, ракушки и устрицы.
- Мой друг Сенека, - начал свой рассказ Проперций, - обстоятельно доказывает, что богатство не есть благо. И это неверно, что добро не возникает из зла. Ваши неугомонные иудеи утверждают, что будто они придумали свои заповеди, все эти "не укради", "не убий", "не лги"… Эти заповеди существуют и существовали у греков и древних римлян. Дело не в этом, а в том, каким образом из зла делать добро, как святотатство обращать в благо…
- Все здесь очень просто, - сказал Агафон. - За мелкие кражи и мелкую ложь наказывают, а за крупную награждают триумфом. Достопочтенный Сенека также говорит, что из постыдного родится честное, из трусливого - храброе, из бедного - богатое, из рабского - аристократическое, из женского - мужское…
- А я думаю вот о чем, - сказал Феликс. - Не слишком ли мы увлекаемся разоблачением злодеяний предшествующих императоров. Зачем, скажем, народу знать, что Тиберий подвешивал знатных патрициев на железные крючки, как подвешивают туши баранов или свиные окорока? Или что юных дочерей он с палачами обесчещивал, поскольку римский обычай запрещал девственниц убивать удавкой? Зачем сегодня на Капри показывают место массового уничтожения инакомыслящих? Их после долгих изощренных пыток сбрасывали в море на глазах у императора и его свиты, а внизу матросы веслами добивали полумертвых людей. А вот еще одна басня. Она имеет прямо двойной смысл… Однажды Калигула спросил у ссыльного, возвращенного из изгнания: "Чем ты там занимался?" Изгнанник ответил: "Я молился, чтобы поскорее умер Тиберий и вся власть перешла к тебе, император. Так оно случилось". Тиберий сделал вывод, что и его ссыльные молят о смерти и чтобы пришел новый император. Он послал на все острова солдат и велел перебить всех до одного. Это Калигула придумал обвинение: враг Отечества и народа. В десять дней один раз он посылал на смерть десять тысяч людей. Он постоянно повторял слова из трагедии Акция "Атрей": "Пусть ненавидят, лишь бы боялись!"
А некоторых он на своих глазах велел забивать цепями и ждал, пока не загниют у жертвы мозги. Зачем это все знать рабам, грекам, иудеям, сирийцам и коринфянам?
Мы необдуманно даем нашим врагам оружие против нас. Но кто сможет об этом сказать императору?
25
- Кто может сказать новому демократическому правительству, что оно ни к черту не годится?! Кто?! Разве что вы, приговоренный к эксдермации? - спрашивал у меня Горбунов.
- А почему бы вам этого не сделать? Вы же в команде.
- Я этого никогда не сделаю, потому что я, дорогой, жить хочу. Хочу, чтобы мои дети получили мои четыре квартиры и шесть дач. Хочу, чтобы меня захоронили не на какой-нибудь Собачевке, а замуровали в Стену Почетных Граждан.
- Какой же вы почетный гражданин, если вы предаете свое правительство? И вообще, что вы делаете здесь, вы, атеист и гонитель христиан?
- Тс-с-с, - Горбунов приложил палец к губам. - Не такой уж я и гонитель. А потом, скажу я вам, настоящий гражданин тот, у кого на случай отступления подготовлены надежные убежища. Я двадцать лет сотрудничаю с церковью и двадцать лет издаю законы, притесняющие верующих.
- Зачем вам такая двойная жизнь?
- А никакой двойной жизни нет. Есть одна настоящая. Во мне заинтересованы обе стороны. Отцу Иерониму я даю возможность безбедно жить, а он за это дает мне ту информацию, которую я никогда ни от кого не получил бы. А в Правительстве эта информация на вес золота.
- Выходит, и отец Иероним закладывает верующих?
- Не совсем так. Он обеспечивает выживаемость как церкви, так и самому себе.
- И сколько вам отстегивают за эту деятельность?
- Сущие пустяки. Не в деньгах суть. Мы вершим сообща одно общее дело.
- Какое?
- Строим храм новой веры.
- Вы во что-то верите?
- Я убежден: христиане придут к власти. Сразу после фиолетовых. Вам-то все равно. А мне нет. Я еще долго поживу.
- У Бога нет живых и мертвых. У него есть только праведники и грешники.
- Я не помешал? - это вошел отец Иероним. - Вы говорили о бессмертии?
- Я знаю вашу точку зрения на бессмертие человека, - сказал я. - На вопрос, может ли духовно богатый мир человека с его смертью исчезнуть навсегда, вы отвечаете однозначно: "Нет". Человеческая целостность распадается на элементы и в виде энергии заполняет мир, размещаясь, так сказать, и во времени, и в пространстве.
- Не совсем так. Наше "я", как и наше сознание, исключает механическую сложность, состоящую из отдельных элементов. Наше "я" как субстанция распаду подлежать не может. Если вы будете правильно анализировать свое "я", то придете к заключению, что оно все же нечто большее, чем простой набор отдельных восприятий и представлений. При внимательном наблюдении вы неминуемо придете к выводу, что то, что вы реально принимали за "я", - это и есть основы, которые собирают в единый пучок всю вашу целостность. Вы можете уехать в другую страну, перестать видеть всех своих друзей, можете почти забыть их, можете повести совершенно другую жизнь, вы можете о своем прошлом вспоминать в третьем лице: был когда-то такой человек, который жил и чувствовал вот так, у него было сознание, которое никак не похоже на мое мировоззрение, на мое представление о мире. Сознание живет самостоятельной жизнью и, если хотите, не зависит от физических усилий личности, от его деятельности и способа жизни. Сознание есть дух, который выше личности, ибо является частью Творца.
- Выходит, что у нас не может быть истинных контактов с нашим собственным сознанием? - спросил я. - Выходит, что человек умирает, а его дух живет?
- Именно так. Подобного рода мысли сегодня доказаны и учеными. Профессор Броуд, английский философ, полагает, что после смерти существует некий психический фактор, прежде бывший элементом живой личности умершего. Этот психический элемент многократно повторяется в судьбах разных людей.
- Выходит, что и вы, и я, и Горбунов жили, скажем, в каком-нибудь первом веке? - это вошедшая Люся включилась в разговор.
- Я только что из первого века, - проговорил я несколько смущенно. - Вы, конечно же, мне не поверите, но именно под этой церковью находился триклиний прокуратора Феликса, в гостях у которого мне пришлось побывать. Сейчас мое сознание лихорадочно ищет те связки, с которыми я соединен с прошлым. Кстати, в компании Феликса оказался и Горбунов.
- Ты уж меня, брат, в свои темные дела не втягивай, - сказал Горбунов. - Я с нечистой силой не вожусь.
- Здесь нет никакой нечистой силы, - ответил отец Иероним. - Мы имеем случай с уникальным погружением сознания в свое историческое прошлое. Подобных примеров спонтанно-телепатических проявлений немало. Я приведу лишь один факт, о котором рассказал профессор Васильев. Документ, подтверждающий этот факт, взят из архива института мозга в Ленинграде. В нем Б. Н. Шабер сообщает: "В декабре 17-го числа 1918 года я увидел на стене, в которую упирались мои ноги (я лежал на кровати), овальной формы светлое пятно, которое на моих глазах стало расти, превратившись в светлую фигуру девушки. В этом видении я узнал свою лучшую подругу Надежду Невадовскую, находившуюся в то время в Петрограде. Улыбнувшись мне, она произнесла какую-то фразу, из которой я уловил только последнее слово: "…тлена". После этого фигура девушки исчезла. Точный мой рассказ о происшедшем был в тот же день зафиксирован на бумаге и скреплен подписями шести лиц… 23 декабря 1918 года мною было получено письмо от матери Нади Евгении Николаевны Невадовской, в котором она извещала меня о смерти Нади, последовавшей в 8 час. 25 мин. утра 17 декабря 1918 г. Последние слова покойной были: "Боря, нет праха, нет тлена". Факт получения письма и его содержания зафиксирован подписями шести вышеупомянутых лиц".
Васильев дает довольно точную обобщенную формулу таких явлений, которую можно представить в таком виде: "Если данное лицо А умирает, то другое лицо - Б, связанное духовными узами, может переживать чувства или получить зрительный или слуховой сигнал о случившемся. Больше того, сознание, высвобождаясь из тела умершего, переживает особый подъем и нередко выявляет скрытые возможности духовного видения, о чем свидетельствуют работы современного американского парапсихолога Карла Осиса. Он собрал среди шестисот медицинских работников анкеты с ответами на вопрос, что переживают люди с незамутненным, здоровым сознанием в момент смерти. Ответы были поразительны. Оказалось, что более характерно для последних минут у большинства не состояние страха смерти, а особое возвышенное состояние, граничащее с экзальтацией. Нередко созерцание образов духовного мира, но чаще всего появление призраков умерших родных, близких, знакомых, которые пришли за ними. Как ощущают умирающие, эти умершие близкие помогают им перейти грань жизни и смерти. Помогают увидеть прошлое, как настоящее…
- Значит, я переживаю эти мгновения экзальтации, - сказал я с горькой усмешкой.
- Вы, может быть, один из самых счастливейших людей, - тихо сказал отец Иероним. - Думаю, вы скоро в этом убедитесь.
Острая боль пронзила мое глазное яблоко. Когда я открыл глаза, в комнате никого, кроме Горбунова, не было.
26
- Одевайся! Нас ждет Хобот. Он хочет взглянуть на тебя! - кричал Горбунов, бросая телефонную трубку. - Машина внизу. Да быстрее же!
- Не могу, - сказал я тихо. - Сейчас Феликса должен встретить. Он к Павлу спустится…
- Какой еще Феликс! У тебя жизнь решается, а ты о каком-то Павле!
Горбунов сорвал с меня одеяло и бросил мне куртку и штаны.
- А если я их не увижу больше?
- Увидишь, увидишь! - кричал Горбунов уже по пути.
Через тридцать минут мы были у Хобота на даче. Дом с колоннами утопал в цветах. Под липами стоял накрытый стол, за которым восседали Хобот и еще четверо таких же крепких и толстых мужланов.
- Штрафные. Налей-ка им вот из этого серого сосуда.
Я обратил внимание на то, что сосуды разные. Здесь были греческие, грузинские и среднеазиатские дорогие кувшины, украшенные рельефными рисунками, камнями, серебряными кружочками и полосками.
Не успели мы с Горбуновым выпить, как двое молодых людей в белых фартуках принесли на подносе жареного поросенка, украшенного свежей травой, помидорами, огурцами, редькой, репой и алой редиской. За поросенком последовали куры, гуси, фаршированная рыба, затем грибы в сметанном соусе, дичь, начиненная разными пикантными штучками, а после дичи - жареная осетрина, а уже после нее дымящиеся шашлыки из белого мяса. Когда мы едва не лопнули от пищи, подали зеленый чай и после чая плов, усыпанный гранатовыми зернами, урюком, изюмом и еще какими-то ягодами, названия которых мне были неизвестны.
За время трапезы Хобот много говорил о том, что в стране царит хаос, что этот хаос будет расти, потому что в стране нету твердой руки и некому прижать как следует бунтарей и экстремистов. Хобот говорил:
- Народу не нужны свободы и революции. Народ всегда был консервативнее аристократии. Мутят воду паршивая интеллигенция и отдельные бандитствующие элементы…
- Что же делать? - спросил Горбунов. - Мы упустили момент. Джинна загнать снова в бутылку невозможно…
- К сожалению, джиннами пока что командует Прахов, - с горькой усмешкой сказал Хобот. - А пока праховская команда будет стоять над нами, никакого порядка в стране не будет. А порядок, я убежден в этом, можно навести за один месяц. Я бы взял линейку и карандаш и расчертил эти самые экстремальные районы как на юге страны, так и на западе на отдельные квадраты и из каждого населенного пункта брал бы по десять-двенадцать человек, неважно кто они - лидеры или сочувствующие, и из них формировал бы состав и всех их туда, ближе к Северному полюсу, чтобы поостыли. Годика на два. Я изучил, что два года - это тот самый срок, который позволяет любому человеку прийти в себя и начать новую жизнь, забыв навсегда ошибки молодости. Все эти квадратики я бы огородил живой цепью войсковых соединений и снимал бы оцепление по мере того, как в зоне восстанавливался порядок.
- Нечто подобное уже пробовали, - сказал сидевший здесь военный по фамилии Емеля. - Результаты были весьма плачевные. Оцепленное селение готово было сжечь себя. Женщины и мужчины бросались под танки, на штыки солдат, а дети швыряли в наши доблестные войска тухлые яйца и молочные пакеты, наполненные горючей смесью. Что прикажете делать в такой ситуации?
- Это в районах, которые подчинены Прахову. А его команда исчерпала себя. Авторитет Прахова, по последнему опросу, пал до семи процентов. Поэтому народу кажется, что он в состоянии осилить Прахова. Что ж, надо ему помочь в этом мнении утвердиться, а что касается наших районов, то тут ситуация совсем иная. Нам тоже ни к чему бунтарские настроения. Народ должен работать, а не бунтовать. И мы должны различать строго те процессы, которые нам идут на пользу, а которые идут во вред. Если шахтеры и металлурги бастуют и требуют отставки Прахова, то мы их должны поддержать. Но если они будут требовать нашей с вами отставки, мы их раздавим, как котят.
- В наших районах приостановлена работа автомобильной промышленности, и это ведет к страшным потерям, - вмешался Каримов. - Чтобы наладить порядок, я связался с военным корпусом Жигалина и попросил о помощи. Жигалин дал войска, но местные власти из соображений гуманизма заколебались и стали просить отсрочек, переговоров, указаний сверху…
- Вот-вот, в этом как раз и наша беда главная, мы все колеблемся, ждем приказаний сверху, а сами решить элементарную задачу не в состоянии. Они, значит, могут поджигать наши доблестные войска, а мы, видите ли, оказались во власти нравственных догм. А здесь нет проблем. Надо в таких случаях пускать в расход всех, кто стоит на пути войск. У врага нет возраста.
- Но так бы пришлось истребить весь очерченный вами квадрат.
- Ну и что?
- Другие последовали бы за этими бунтарями. Такое уже было. Они кричали: "Мы голодаем, и нам все равно, от чего умирать - от голода или от пуль".
- Чепуха. Им не все равно. Снова здесь надо подходить крайне выборочно. Надо отстреливать не тех, кто орет, а тех, кто подстрекает. Помните, если мы не уничтожим подстрекателей, мы никогда не решим проблем власти, проблем государства. Пока до общей массы не дойдет, что бунты и мятежи никогда не приносили хлеба, мяса и покоя, до тех пор порядка не будет. А когда до них дойдет эта мысль, они сами будут уничтожать подстрекателей. Как вы считаете, молодой человек? - обратился ко мне Хобот.
- Я специально занимался изучением этих проблем на материале мятежей, имевших место в первом веке нашей эры… - Все вдруг стихли. Хобот даже отложил в сторону жареного дрозда. - Понимаете, все в мире повторяется. Точь-в-точь такая ситуация была в Иудее, точнее, в Римской империи, в пятидесятые годы, а еще точнее - в пятьдесят восьмом году в мае месяце. Волнения охватили всю Иудею. Поднялись Вифлеем, Сорес, Кефира, Адаса, Кумран, Вефиль…
- Достаточно, мы все равно не запомним, - остановил меня Хобот. - Вы вроде бы как Мармеладов, тот тоже любил перечислять… Так вот, ваши римляне тоже не проявили достаточной твердости. Не так ли?
- Напротив, - ответил я. - Все холмы, все подъезды к этим городам были покрыты трупами, распятиями и умершими от голода. А народ Иудеи все равно бунтовал. Мне кажется, что именно тогда была выработана схема, по которой развивались все значительные волнения у всех народов и во все времена.
В это время я ощутил, как Горбунов наступил мне на ногу, давая понять, чтобы я не перечил Хоботу, иначе как же он сможет отменить мое увольнение с последующей эксдермацией. Я слегка опомнился и сказал:
- Вы правы, Феликс Трофимович! И какое поразительное совпадение. Прокуратора Иудеи звали тоже Феликсом.
- Надеюсь, он не был евреем?
- Жена у него была еврейка. Прекрасная Друзилла…
В это время двери дома распахнулись и на пороге появилась замечательной красоты женщина с пейсами, в золотых браслетах и с тяжелым рубиновым ожерельем, в краплаковом кимоно или индийском сари, одним словом, в широком свободном наряде, однако подчеркивающем тонкий стан и высокую грудь. Это была Друзилла.
- Феликс, тебе позвонили из Политбазы. Спрашивают, ты полетишь на Красное море - утиный перелет уже начался. Послушай, Феликс, опять эта черная ворона уселась над твоей башкой. Не мог бы ты ее пристрелить? Она мне надоела. Вчера унесла мое колечко с бирюзой, а сегодня метит в твою лысину…
- Я занят. Скажи, для меня сезон еще не начался. У меня дел по горло и на Черном море. А ворону мы пристрелим, а ну, Федька, неси миномет.
Тот, которого назвали Федькой, принес двухстволку. Феликс прицелился и выстрелил. И что меня сразу поразило и насторожило, ни вороны, ни Федьки на месте не оказалось, а левый глаз, которым целился Феликс, вспух и стал величиной с куриное яйцо.
- Послушай, мать, что это меня развезло? - сказал Хобот, трогая глаз.
- И впрямь, развезло, - отвечала женщина. - Пить надо меньше. Сейчас я принесу повязку.
- Значит, Прахов считает, что вы в его команде? - это ко мне обратился Хобот. - Что ж, пусть так считает. Это неплохо. А Мессии нам и самим нужны. Только я за то, чтобы игра была абсолютно чистой и честной. Нам не нужна грязь. Достаточно того, что Прахов ее месит повсюду. А Мессии надо ухо востро держать. Дело серьезное. На эту кампанию мы средств не пожалеем, но если Прахов узнает, что ты в последний момент к нам перекинешься, тебе не сдобровать, - Хобот в знак расположения назвал меня на "ты" и похлопал по плечу.