Брэтт была абсолютно нетерпимой и бескомпромиссной ко всякой ерунде, а Лиза совершала переход в Человеческую Взрослость. Недоразумение состояло в том, что Лиза начинала идентифицировать себя с Брэтт, следить за ней как за лучом света в темноте. Можно это понять, но это не разумное решение.
Спустя несколько минут, в течении которых мой ум забрёл совершенно в другую сторону от вопроса Лизы, я увидел, что она терпеливо смотрит на меня, и вспомнил о том, что она спрашивала меня о пересечении черты, которую Брэтт прочертила на песке. Я не старался состряпать ответ. Часто правильный ответ становится полным разоблачением. Просто выложи его на видное место, и позволь человеку делать с ним то, что он захочет. Лиза тонет. Она пытается за что-нибудь ухватиться и видит Брэтт. Кто я, чтобы её удерживать? Пусть она делает, что хочет. Вот ответ.
***
Обычно, когда кто-то проводит черту, заявляя о своей позиции, мы думаем, что он предаёт себя смертельной битве – всё или ничего, здесь и сейчас, на этом месте, жизнь или смерть. Именно о таком типе ультиматума говорила Брэтт. Она придавала этому звучание, словно это сражение, что ты должен быть готовым драться, но на самом деле это не так. Это конец сражения, конец борьбы длинной в целую жизнь. Проведение этой черты не означает мобилизацию, боеготовность номер один и прочее. Эта битва не такого рода. Она означает сложить оружие, а не поднять его. Объективный наблюдатель, глядя на большинство современных духовных искателей, может классифицировать их как духовно само-одурманенных. Они устремляются найти жизнь и обнаружить истину, а кончают тем, что сидят в тёмной комнате, повторяя бессмысленные слоги, глаза закрыты, ум в покое, убеждённые, что они и вправду отправились в великое путешествие. Вот как легко нас погубить, а всё потому, что враг находится внутри, заправляя всем, перенаправляя все наши ментальные и эмоциональные ресурсы против нас. И вместо того, чтобы принимать воинственную стойку, мы должны, против интуиции, сложить щиты и оружие. Это кажется сбивающим с толку, пока мы не поймём, что мы в этом конфликте являемся как нападающим, так и защищающимся. В этом парадоксальная природа этой борьбы. Мы не можем победить, борясь. Та самая часть, которая борется, сопротивляется, является именно тем, что мы хотим свергнуть. Лишь преодолев эго можем мы достигнуть цели. Лишь сдавшись можем мы обрести победу. Немногие дошли до этой части, и ещё меньше прошли дальше. Это та часть, где всё начинает звучать очень мудро, по-дзенски, или по-оруэллски, но здесь ничего не поделаешь. Если говорить о том, что все религии и духовные учения имеют общее истинное ядро, оно может быть только таким: Сдача есть победа.
Вот что я сказал Лизе. Она долго молчала.
– Это касается меня? – спросила она.
– Вы провели три болезненных года, борясь с процессом. Только перестав бороться, вы стали побеждать. Вам, возможно, это не так ясно видно...
– Я действительно начинаю видеть. Это всё так ново.
– То, через что вы прошли, было большим делом, как взрыв плотины. Такое событие требует долгого медленного восстановления, поскольку затвердевшая и укреплённая структура туго поддаётся силам, которые в конечном итоге должны возобладать. Освобождение, когда оно наконец наступит, будет неистовым, буйным и разрушительным, но плотина создавала неестественный дисбаланс, и должна была рано или поздно поддаться. После того, как плотина рухнула, и накопившееся напряжение израсходовано, вода вскоре устанавливается, и всё возвращается в своё гармоничное сбалансированное состояние. Возможно, вам будет жаль погибших деревень и полей, или осушенного рукотворного озера, но всё, что опиралось на дисбаланс, вызванный этим неестественным препятствием, было с самого начала обречено на гибель.
– Тогда почему это не происходит чаще?
– Эти плотины очень крепки, и в основном переживают своих строителей. Большинство людей умудряются энергетически укреплять это искусственное заграждение в течении всей жизни, и умирают до того, как оно прорвётся. В отличие от вас.
– Значит, я провела эту черту? Да?
– Конечно. На уровне пробуждения внутри сна вы прошли через этот процесс. Вы думали, это был нервный срыв, когда ваш сын сказал, что хочет быть таким, как ваш муж – вы сломались, схватили Мэгги и ушли. Это было долгожданный взрыв плотины. Конец одной вещи и начало другой.
– Это было похоже на тотальный нервный срыв. Тяжело представить, что это какой-то тип духовной победы.
– Это не какой-то тип, это единственный тип.
– Трудно в это поверить.
– Это потому, что вода ещё не установилась. Вы всё ещё видите катаклизм, его последствия, побочные результаты, косвенный ущерб. Когда всё установится, когда вы установитесь, вы увидите новый ландшафт, и сочтёте его раем по сравнению с тем, что было.
– Это всё так жестоко.
– Знаю, так это выглядит, но когда вы смотрите на работу более масштабных сил, то, что кажется жестоким, оказывается естественным порядком вещей, как восстановление баланса. Люди отчаянно не желают проходить через то, через что прошли вы. Все хотят сохранить состояние радикального дисбаланса, удерживая всю свою энергию и жизненные силы на одной стороне этого искусственного барьера, вместо того, чтобы подвергнуться подобному персональному апокалипсису. Большинство удерживают воду всю свою жизнь, но вы не стали этого делать, и теперь у вас совсем другая жизнь.
– Повезло мне, – пробормотала она.
– Повезло вам, – согласился я.
***
– Брэтт любила указывать на то, что в подобном продвижении не существует уровней. Смерть и перерождение - это очень специфическое событие, не то, которое продолжается много лет. Она говорила, что нет ни начального, ни промежуточного, ни продвинутого уровня, и она была права. Всё сводится к сдаче, которая естественным образом следует за видением того, что есть, а не к вере или убеждению, в которых мы бултыхаемся, когда не видим ясно. Эту идею стоит много раз повторять, так казалось Брэтт. И мне тоже. Встречается много людей, которые подходят к духовности, будто что-то знают, будто они уже далеко продвинулись, но они не понимают, что на самом деле нет никакого далеко. Ты либо пересёк черту, либо нет. Ты либо в процессе, либо нет. Знание, понимание, учёность, опыт – всё это не имеет никакого значения.
– Она кажется очень сильной женщиной.
– Брэтт?
– Да.
Я задумался.
– Нет? – спросила она.
– Это совсем не из той оперы, – сказал я. – Мир полон сильных женщин. Вы – сильная женщина, ваша мать была сильной женщиной. Если вы зовёте такого человека, как Брэтт, сильным или слабым, начинаете придавать ему какие-то свойства, вы упускаете единственную вещь, которую стоит знать. Когда вы зайдёте за поверхность Брэтт к той части, которую стоит знать, то ничего там не найдёте – там ничего нет. Вот о чём всё это. Остальное просто костюм.
– И для вас это тоже верно?
– Это верно для всех.
***
Лиза не имела прецедента происходящего с ней сейчас, и, что ещё важнее, она никогда не становилась тем, прецедента чего у неё не было. Никогда ранее во множестве всех своих личных и профессиональных свершений она не попадала в ситуацию, когда не могла видеть, что она делает, оглядываясь на тысячи или миллионы других, которые делали это до неё. Я лишь предполагаю это, наблюдая за ней, но пришёл к этому не без причины, и уверен, что я прав. Она начинает ощущать более глубокие измерения своего одиночества.
Лиза не представляет себе, куда идёт её жизнь. Должно быть, это намного сильнее травмирует и расстраивает нервы, чем если бы она продолжала притворяться; как если бы она проснулась посреди ночи и сбежала из своего племени в само-изгнание, а теперь настало утро, она бродит по пустыне, потерянная, впервые в своей жизни одинокая, и нельзя узнать, в какую сторону лучше идти, или как быстро нужно идти. Я только сейчас начинаю это понимать, когда она пытается восстановить образ Брэтт, и я спрашиваю себя, почему она проявляет интерес к женщине, которую никогда не знала и никогда не узнает. Лиза не знает, кем ей теперь быть, поскольку больше не может быть тем, кем она была. Она – актёр без роли. Она не знает, как одеваться, как есть, как действовать, что говорить, что делать. Она даже не знает, какова её мотивация.
И это хорошо для неё.
17. Образованный невежда.
Нужные нам книги должны быть такими, чтобы они действовали на нас подобно беде, чтобы заставляли нас страдать, как от смерти человека, которого мы любили больше самих себя, чтобы заставляли нас чувствовать себя на краю самоубийства, или потерянными в дремучем лесу вдали от человеческого жилья – книга должна служить ледорубом для замёрзшего моря внутри нас.
– Франц Кафка –
– Как бы я хотела с ней познакомиться, – сказала Лиза, кладя на стол страницы с главами о Брэтт, – хотя, полагаю, она не была особенно сочувствующим человеком.
– Она была совершенно другой, когда не стояла перед группой, – сказал я, – менее огненной, более милой, меньше акцент, и она определённо предпочитала животных людям. Отнеслась бы она к вам ласково или жёстко, я не знаю.
– Почему она должна была отнестись ко мне жёстко?
– Для вашего же блага. Лучше сделать это побыстрее, как удалить зуб. Брэтт могла подумать, что самое любезное будет отхлестать вас, чтобы вы не бездельничали и всё не усложняли.
– Я бездельничаю? Да, я слишком много валяюсь. А кажется, что я должна что-то делать. Делать больше.
– Существует естественный ход вещей. Если ты слишком напуган или слишком умён и начинаешь валять дурака, то, возможно, просто поставишь себя в трудное положение. Вы отпустили штурвал, так что не паникуйте и не пытайтесь снова схватить его. Не создавайте себе лишних проблем, всё хорошо.
Она вздохнула.
– Я не знаю, что делать дальше. Мне кажется, что, ну, не знаю, как будто я должна что-то делать.
– Ваши старые взаимоотношения со временем уничтожены. Вам стоит не торопясь об этом поразмыслить, подумать о времени, о вашем времени. Как вы проводите дни, недели, годы, чем они являются для вас, и чего вы хотите от них.
– Это совершенно вне моего образа мышления, – сказала она. – Вся моя жизнь была сумасшедшим домом, полном вещей, которые требовали незамедлительного исполнения. Не помню, чтобы я думала как-то иначе.
– Теперь вам некуда спешить. Гонка окончена. Когда нужно будет сделать следующий шаг, вы об этом узнаете. Всё управляется совершенным интеллектом. Не требуется ни думать, ни вмешиваться, ни сомневаться в правильности. Просто позвольте процессу нести вас, доверьтесь ему, не боритесь с ним. Вот и всё, что нужно делать.
– Это то, о чём вы говорили Мэгги, да? Что вы не хотите носить повязку на глазах и ходить с тросточкой?
– Похоже на то.
– И так вы живёте свою жизнь?
– Вроде того.
Она сидела и смотрела на меня, с полуоткрытым ртом.
– Но серьёзно, ну, то есть, на самом деле?
– На самом деле.
Она смотрела на меня, словно зависла где-то над этим разговором, не способная спуститься ни на одну из сторон. Она думала, что жизнь, какой она всегда её знала, нормальна и естественна. Возможно, она и нормальна, но далеко не естественна. Я со своей стороны не чувствую неудобства, говоря, что мы, человеческие существа, не имеем представления, кто мы в действительности и на что в действительности способны. Ни малейшего.
Она по-прежнему смотрела на меня.
– Говорите, – сказал я ей.
Её рот был всё ещё приоткрыт, а теперь голова начала слегка раскачиваться.
– Нет, этого не может быть, – наконец выговорила она, борясь сама с собой.
Я слегка подтолкнул её локтем.
– Вы, наверное, были помешаны на том, чтобы держать всё под контролем? – спросил я.
Это всё, что было нужно.
– Нет, – сказала она, защищаясь, – это уж точно. Может быть, это по вашим довольно отстранённым стандартам, но у нас была очень сложная, полная требований жизнь. Не было места для легкомыслия, знаете ли. Каждый должен был выполнять свою часть, иначе всё пойдёт... еда, стирка, счета, магазины, школа, работа, общественные обязательства, графики, домашние дела, боже мой... командировки, спорт, вó время всех подготовить, чтоб не опоздали, миллион вещей, дома, на работе, в школе, везде, каждый день, без выходных... всё это должно быть сделано, знаете, и я – та, кто должен обеспечить это. Это называется быть помешанной на контроле? Я должна была быть очень организованной, и я старалась. Я должна была следить, чтобы все были заняты, знаете, так много нужно было сделать, и не было места для оплошностей, иначе всё полетит вверх тормашками. Не думаю, это значит быть помешанной на контроле. Я просто вела нормальное суетное домашнее хозяйство.
– Значит, вы не были помешаны на контроле?
Она вздохнула.
– Мне кажется, это не подходящее название. Я делала то, что должна была, вот и всё. И делала хорошо. И гордилась, что делаю это хорошо.
– Могу я сделать одно замечание?
– Да, окей.
– Вы можете обидеться.
– Постараюсь не обижаться.
– Окей, это очень простая вещь, но крайне важная. Вы не знаете, как дышать.
– О, – произнесла она, энергично кивая, – да, я знаю. Мой тренер говорил мне то же самое. Я пытаюсь...
– Постойте, прошу вас. Вы не то, что делаете это не правильно, вы вообще не знаете, как это делать. Ваше тело не знает. Я наблюдаю за вами. Вы зеваете, словно это противозаконно, вы чихаете как котёнок, вы говорите в нос и голос ваш слаб, вы никогда в действительности не расслабляетесь. Очень важно научиться дышать, может уйти целый год, чтобы сломать плохие привычки и наработать хорошие. Это имеет решающее значение для всего, и это не легко. Вам действительно необходимо уделить этому внимание, узнать об этом, развить мышцы, сделать привычкой. Вам нужно перевоспитать свой ум и тело. Это не простая вещь.
– О, господи, – сказала она, с преувеличенным отчаянием, – как будто мне больше не о чем беспокоиться, теперь я не знаю, как дышать!
– Дыхание прежде всего. Если вы не дышите хорошо, всё остальное не будет работать правильно – ментальные, физические и эмоциональные аспекты целиком зависят от полного, здорового дыхания. Вот смотрите, вытяните вперёд руку.
Я вытянул свою навстречу. Моя была неподвижна как у манекена. Её – дрожала словно мокрый котёнок.
– Вы плохо засыпаете ночью? Лежите и перемалываете то, о чём вам не нужно было бы беспокоиться?
– Нет, – сказала она. – Может быть.
Я подождал.
– Да.
– Это потому, что ваше тело и ум лишены кислорода, и это приводит вас в паническое состояние. Практикуйте правильное дыхание, когда ложитесь спать, и больше это вас мучить не будет. Я не хочу читать вам лекций, но ничто не будет работать правильно, если вы неправильно дышите. Вам действительно необходимо изучить этот вопрос – почему это важно, и как это делать. Сделать это самым важным. Это самый лучший совет, который я могу вам дать.
Я откинулся на спинку, медленно и глубоко вдохнул, и выдохнул.
– Дыхание идёт рука об руку с пробуждённостью. Оно очищает, освежает, концентрирует, всё вместе. Во мне осознанное дыхание вызывает тёплое чувство благодарности за всё, что я имею, смешанное с осознанием, что с каждым вздохом это безвозвратно уходит. Это не мистика и не просветление, это не путь и не цель, это просто базовая осознанность.
Я видел, что обида завладевала ей, но она придерживала язык, её мышцы натянулись, а дыхание стало прерывистым.
– Да, – сказала она резко, – вы говорите в своих книгах о дыхании.
– Попытайтесь понаблюдать своё теперешнее состояние, – предложил я. – Вот о чём я говорю. У вас нет амортизаторов. Каждый малюсенький камушек на дороге кажется булыжником. Вы начинаете ерепениться, ваша реакция "драться или бежать" появляется из-за таких вещей, которые должны обдувать вас, словно летний ветерок. Вы когда-нибудь спали днём, или принимали ванны?
– На самом деле я не тот человек, который может просто...
– Это старое мышление, и вы должны переоценить его в свете ваших изменившихся обстоятельств. Вы хотели знать, что вам дальше делать? Вот ясный ответ. Вы должны перевоспитать своё тело, ум и эмоции. Вы становитесь другим человеком, и такие вещи, как дыхание, дневной сон, пенные ванны, длинные прогулки, щекотание друг друга с вашей дочерью больше не должны рассматриваться как непродуктивные занятия. Они больше не несущественные, теперь они – сама суть. Вы проходите не через процесс частичной уборки, вы подвергаетесь абсолютному переосмыслению, и должны быть чувствительны к процессу во всём и на всех уровнях. До той степени, до которой вы сопротивляетесь, или игнорируете, или как-то иначе препятствуете процессу, до той же степени вы будете испытывать страдания.
Однако, судя по выражению её тела и лица, она восприняла это не очень хорошо.
– Вероятно, вы будете сопротивляться занятиям своим дыханием, и через день или два бросите, поэтому я сделаю вам одолжение и заставлю вас этим заниматься.
Её глаза округлились от подобного вызова, но она ничего не сказала.
– Мэгги тоже не знает, как дышать. Испуганное, поверхностное, мышиное дыхание, точно как у вас. Вы пустились в это нелёгкое предприятие, чтобы предохранить её от совершения тех же ошибок, которые совершили вы, и вот, прекрасная возможность, чтобы сконцентрировать свои усилия. Вы должны научиться сами, и можете научить её. И теперь вы будете делать это ради своей дочери.
***
Часом позже, когда я дремал на одном из мягких кресел возле бассейна, а Лиза что-то искала в компьютере, к нам присоединилась Мэгги. Я узнал об этом, открыв глаза и увидев, что она смотрит на меня.
– Вы не спите? – спросила она
– C'est mon métier, – вяло сострил я.
– У меня есть вопрос, – сказала она.
– Окей.
– Помните, что случилось с Джолин тогда в церкви? В первой книге, когда она увидела всех коровами, и это полностью изменило её, ну, взгляды.
– Мм, да, – ответил я, и отметил в уме, что надо бы пролистать первые две книги, прежде чем завершать третью.
– А у вас как всё было?
Знаю, она не думала об этом таким образом, а её мать слушала лишь в пол-уха, но не по годам развитая маленькая Мэгги только что задала мне вопрос о моём первом прозрении.
– Ну, – сказал я, – был один человек по имени Мортимер...
***
Когда-то, когда мне было лет около двадцати, мне попалась книга Мортимера Адлера "Как читать книги", и она оказалась, довольно неожиданно, одной из тех чудесным образом опустошающих книг, которые разрушают стены и открывают новые, ранее скрытые перспективы. К тому времени я прочёл сотни книг, включая много тяжёлого материала, не обязательного в школе, но лишь потому, что я вообразил себя читателем. Я много читал, и мне это нравилось достаточно, чтобы продолжать в том же духе, но потом появилась эта книга Адлера, и на первых десяти или пятнадцати страницах я понял, что я никогда ничего в действительности не читал.
Бам!