Что я мог сказать этой африканской королеве в львиной шкуре и дождевике поверх нее (она уже успела надеть его и застегнуть)? Что я растратил все, что дала мне природа, и разъезжаю по белу свету в поисках исцеления? Или что прощение грехов вечно и неизменно, как я вычитал в какой-то книге и по беспечности потерял ее? "Ты должен ответить этой женщине, - сказал я себе. - Но что?"
Королева увидела, что я тупо молчу, и переменила тему. Чтобы убедиться, что дождевик действительно не пропускает влагу, она окликнула одну из своих длинношеих жен и велела той плюнуть на полу плаща, растереть плевок и пощупать с изнанки. Там было сухо, о чем она не замедлила сообщить присутствующим. Виллателе снова обняла меня, готовая оказать королевскую милость. Я второй раз приник к ее животу, опять почувствовал исходящую из него силу и опять подумал: "Когда же наступит час пробуждения моего духа?"
Между тем мужчины, почти все атлетического сложения, продолжали свистеть, широко, как сатиры, разевая рты (в остальном они ничем не напоминали этих мифологических существ). Женщины хлопали в ладоши, вытянув руки, точно играли в волейбол, и приседали, как бы принимая мяч.
Впервые увидев арневи, я понял, что жизнь среди них может изменить человека вроде меня к лучшему. Они уже показали, что расположены к незнакомцу, и мне захотелось чем-нибудь отблагодарить их. "Если бы я был врачом, то сделал бы операцию на глазах Виллателе, удалил бы катаракту", - подумал я, и тут же мне стало ужасно стыдно, что я не врач. Проделать такой путь и принести так мало пользы? Сколько мужества, подготовки и находчивости требуется для того, чтобы проникнуть в самое сердце Африки и оказаться не тем, кем должен быть… Знакомая мысль завладела мной: я занимаю во Вселенной чье-то чужое место. Смешно жалеть, что я не врач, ведь большинство медиков - ничтожные людишки, а некоторые доктора, кого я знаю, - нечистоплотные вымогатели. И все же я в тот момент вспомнил кумира моего детства Уилфреда Гренфелла, который основал миссию на Лабрадоре и лечил местных жителей. Лет сорок назад, читая его книгу на заднем крыльце, я дал себе слово тоже стать медиком-миссионером. Плохо, что страдание - едва ли не единственный способ разбудить спящий дух. Бытует мнение, что и любовь способна на такое. Так или иначе я предполагаю, что сюда, в селение арневи, должен был бы прибыть не я, а другой, человек практичный и полезный. Несмотря на все очарование двух женщин королевской крови, я переживал настоящий душевный кризис.
Помню один разговор с Лили. Я спросил: "Как по-твоему, я не слишком стар, чтобы заняться изучением медицины?" Лили - не из тех женщин, которые могут дать ответ на практический вопрос, но она сказала: "Ну что ты, милый! Учиться никогда не поздно. Ты, может, до ста лет проживешь". Она ведь считала меня "живучим".
- Хотел бы прожить до ста, - сказал я ей, - чтобы поступить в ординатуру в возрасте шестидесяти лет, когда другие уже уходят на покой. Но я ведь не "другой", мне неоткуда и некуда уходить. Естественно, я не рассчитываю прожить пять или шесть жизней, дорогая Лили. Больше половины тех, кого я знал в юности, давно на том свете, а я, как видишь, строю планы на будущее. Для себя и для домашних животных. У человека за всю жизнь бывает пять или шесть собак. Каждая из них в свой срок дохнет, а затем уходит и их хозяин. Трудно думать о поступлении в ординатуру, чтобы научиться анатомировать трупы или принимать роды. У меня не хватит терпения пройти курс анатомии.
По крайней мере Лили не высмеяла меня, как когда-то Френсис.
"Если бы я изучил естественные науки, - думал я сейчас, - то, вероятно, нашел бы простой способ избавиться от лягушек".
Настала моя очередь получать подарки. Сестры пожаловали мне подушку в леопардовой шкуре вместо наволочки, а также корзину печеного ямса, покрытую соломенной салфеткой. Мталба закатила глаза - верный признак, что она в меня втрескалась - и лизнула мне руку. Я отдернул ее и вытер о штаны.
Но вообще-то я думал, как мне повезло: попал в замечательное место. Королева поможет мне исправиться, если захочет. Разожмет ладонь и покажет зачаток, зародыш всего, что есть, покажет тайну бытия. Я был абсолютно уверен, что она владеет ею. Земля - это гигантский шар, который держится в пространстве благодаря собственному вращению и силовым потокам магнитного поля. Мыслящие существа, населяющие планету, движутся вместе с нею, каждое по своей орбите. Виллателе понятия не имела ни о вращении, ни о земном магнетизме, и это дало ей силы и научило радоваться жизни. Посмотрите, как она счастлива, как растягивает в улыбке рот под плоским носом, как зорок ее здоровый глаз и неподвижен больной, перламутровый! Даже взгляд на нее приносил утешение, придавал силы и внушал надежду, что близится час пробуждения моего духа.
Меня охватило счастливое волнение, которое всегда вызывало у меня зубную боль. Это особенно касается эстетического наслаждения. От лицезрения красоты у меня ноют десны. Как в то осеннее утро, когда отцветали последние туберозы. Я стоял в своем вельветовом халате в зеленом полумраке под сосной. Сквозь ветви пробивалось оранжевое, словно лисий мех, солнце. Каркало воронье, приветствуя живописное умирание природы. Тогда у меня нестерпимо ныли десны - так же как сейчас. Я чувствовал, как отступает моя самонадеянность и заносчивость, даже тяжесть в животе ослабла.
- Послушайте, ваше высочество, не мог бы я поговорить с королевой?
- Вы ведь разговаривали с ней, Хендерсон.
- Я имею в виду серьезный разговор, а не светскую болтовню. Поговорить о мудрости жизни. Королева прониклась ею, и я хотел бы, чтобы она поделилась со мной.
- Хорошо, очень хорошо. Вы победили меня. Не могу отказать.
- Замечательно, что вы меня поняли, принц. Буду благодарен вам по гроб жизни.
Мталба снова взяла мою руку.
- Что она хочет?
- Она привязалась к вам. Вы видите, она самая красивая здесь женщина, а вы сильнее любого сильного. Вы завладели ее сердцем.
- Нужно мне ее сердце как корове седло, - раздраженно ляпнул я и начал думать над тем, с чего начать разговор с королевой, на чем сосредоточиться. На браке и семейном счастье? На детях и долге? На болезнях и смерти? На внутреннем голосе, что твердил: "Хочу!"? Но разве это объяснить? Нет, необходимо найти самые простые и самые важные вопросы. Мысли мои начали путаться. Вот пример того, что было у меня на уме, когда я стоял на площадке перед жилищем королевы под навесом, - Лили, моя дорогая жена, незаменимая женщина, которая хотела, чтобы мы оба покончили с одиночеством. Теперь она не одна, но я по-прежнему одинок. Избавиться от одиночества могут помочь другие люди. Но между людьми существуют два типа отношений: братство или ненависть. На свете еще существует ложь. Люди лгут друг другу без зазрения совести. Лгут, полагая, что ложь лучше ненависти, или надеясь, что их ложь - во спасение. Оттого я недоверчив к людям.
Как же все-таки следует жить?
Может, с этого и начать?
Нет, так, с бухты-барахты нельзя. К серьезным вопросам надо подходить исподволь. Поэтому я сказал Айтело:
- Дорогой друг, пожалуйста, скажите королеве, что мне удивительно приятно просто видеть ее. Не знаю, что привлекает меня - ее внешность, или львиная шкура, или еще что. Но я смотрю на нее, и приходит покой.
Айтело перевел. Королева улыбнулась, подалась вперед и что-то сказала.
- Она говорит, что ей тоже приятно видеть вас.
- Правда? - обрадовался я. - Рад слышать. Словно глас Божий с небес. Для меня большая месть - познакомиться с нею.
Я обнял Айтело за плечи. Сердце мое переполняла радость.
- Ваше высочество, по правде говоря, вы сильнее меня. У меня хватает сил, это факт, но не такие нужны человеку. Вот у вас - хорошая, добрая сила.
Принц был тронут, сказал, что я преувеличиваю.
- Нисколько. Но мне понадобилось бы несколько месяцев, чтобы все объяснить. Моя душа - как ломбард, набитый невостребованными удовольствиями и вещами - старые кларнеты и фотоаппараты, неполные сервизы и траченные молью меха. Однако не будем спорить. Я только хочу сказать, что рад узнать ваше племя, и вас, и королеву. Замечательный вы народ. Я люблю вас. Я избавлю вас от лягушек, даже если это будет стоить мне жизни!
Мужчины засвистели негромко, мелодично.
- Тетушка спрашивает, чего бы вам хотелось, сэр.
- Вот как? Для начала спросите, кем она меня считает, поскольку сам я затрудняюсь определить, кто я такой.
Виллателе подняла брови, и ее здоровый глаз широко раскрылся, словно передавая внутреннюю сущность этой женщины. Веко другого, незрячего, глаза приспустилось, так будто она подмигнула мне. Пальцы шевелились, как при чтении книги, напечатанной шрифтом для слепых. Королева говорила, не отводя от меня взгляда. Айтело перевел ее слова: "Вы мощный человек, сэр. Сильный. (Я кивнул в знак согласия.) Голова полна мыслей. Имеете также качества (это ничего, ничего). Любите синь…" (Айтело пару секунд подбирал слово, а я стоял в этом красочном жилище на золотом песке, глядя на коричневый кустарник чуть поодаль и слыша его коричный запах, стоял, одержимый желанием узнать, что скажет обо мне ее мудрое величество.)
- Сенсации, - подсказал я.
Айтело продолжал:
- Она говорит, у вас много горя, мистер Хендерсон, ваше сердце лает…
- Вот именно, причем лают все три головы, как у сторожевого пса Цербера. Но почему оно лает?
Айтело вздрогнул, словно его потрясло то, что он услышал о человеке, с которым он познакомился, померявшись силами.
- Бешеные, - выдавил он.
- Признаюсь, так и есть. У вашей тетушки поистине дар проникновения в чужую душу… Говорите, королева Виллателе, говорите, я хочу узнать правду. Не щадите меня.
- Страдаете, - перевел Айтело.
- Еще как!
- Мистер Хендерсон, она говорит, вы на многое способны. Судит по вашему росту и величине носа.
Я дотронулся до лица. Глаза у меня тоже большие и печальные. Привлекательность проходит с возрастом.
- Когда-то девчонки заглядывались на меня. Что касается носа, то им, принюхиваясь, я и познаю мир. Такой нос достался мне от дальнего предка, родоначальника Хендерсонов. Он начинал как простой колбасник, а стал самым беспринципным дельцом в Америке.
- Королева просит извинения, ей не хочется говорить о вас плохо.
- Ну да, плохого во мне и без нее хватает. Но я не робкого десятка, ваше высочество. Пусть выкладывает все как есть.
Устремив на меня задумчивый взгляд здорового глаза, Виллателе заговорила.
- Что она говорит?
- Хочет знать цель вашего прихода. Вы проделали долгий путь. Вы не молоды, мистер Хендерсон, и весите килограммов сто пятьдесят. Вы сильный человек, да и сложены как паровоз, но когда чересчур много мышц… это как статуя…
Мне было больно слушать его. Я беспомощно моргал глазами, запавшими в сеточки глубоких морщин. Потом вздохнул и сказал:
- Ваше величество, благодарю за откровенность. Действительно, кажется странным, что я прошел такую дальнюю дорогу по пустыням и перевалам. Я шел нехожеными тропами для поправки здоровья. - Айтело удивился и прыснул со смеха. - И правда, посмотришь на меня - здоров как бык. Но моя здоровая внешность - всего лишь видимость. Какое же это несчастье - быть человеком! У человека масса странных хворей. Он болеет только потому, что он человек. Не успеешь оглянуться, как пролетели годы и ты тоже хвораешь, как и твои сверстники, тоже становишься вместилищем плохого настроения, подозрительности, необдуманных поступков и пустого себялюбия. Спрашивается: кому это нужно? Что в этом за прок? Пусть королева зачитает до конца перечень моих поступков и проступков и составит обвинительное заключение, к которому я добавлю несколько пунктов. Впрочем, она и сама их знает. Нетерпеливость, неистовство, похоть и прочее, и прочее. Словом, джентльменский набор нравственных недостатков, нет, душевных уродств…
Айтело перевел что мог из моего длинного монолога.
Виллателе слушала и с серьезным видом глядела в потолок, точнее - крышу из бамбуковых стволов янтарного цвета и симметричных пальмовых листьев.
- Она говорит, - тщательно выбирая слова, перевел Айтело, - мир кажется странным ребенку. Вы не ребенок, сэр.
- Удивительная женщина, ваша королева. Какие верные вещи она говорит! Мой душевный разлад начался еще в детстве.
Я стиснул руки, уставился взглядом в пол и принялся размышлять. Когда дело доходит до размышлений, я становлюсь похожим на замыкающего в эстафетном забеге: жду не дождусь, когда мне передадут палочку, хватаю ее и… мчусь в противоположном направлении.
Мысли мои текли приблизительно так:
"Ребенку мир кажется странным, но он не боится его, только удивляется. На взрослого же мир наводит страх. Почему? Потому что он знает: ему суждено уйти в другой мир. Человек боится не жизни, а смерти. Ему даже хочется, чтобы его похитили, как ребенка. Тогда не будет его вины в том, что случится. Но кто же виноват? Кто похититель? Какой-то цыган? Нет, странность жизни. Она отдаляет смерть. О ней не думают, как не думает ребенок".
Я был горд, что пришел к такому заключению, и сказал Айтело:
- Скажите королеве, что большинство людей стараются избежать трудностей и тревог. Тем более беды. Беда дурно пахнет. Скажите, что вовек не забуду ее великодушия. А теперь слушайте…
И я пропел из "Мессии" Генделя: "Человека больших печалей, его презрели и изгнали", - затем перешел к другому разделу: "Кто дождется Второго пришествия и узреет его Явление…"
Виллателе была в восторге и покачала головой. Лицо Мталбы светилось радостью, на лбу собрались складки и поползли к крашенным в темно-синий цвет волосам. Женщины-придворные захлопали в ладоши, а мужчины засвистели хором. "Замечательно, мой друг!" - сказал Айтело. И только крепыш Ромилей не одобрял происходящее. Впрочем, может, и одобрял, но глубокие морщины на лице придавали ему недовольный вид.
- Гран-ту-молани, - сказала королева.
- Что она сказала? - живо спросил я.
- Говорит, вы хотите жить. Гран-ту-молани. Человек любит жизнь.
- Да, да, молани. Я молани. Господь наградит королеву за сказанное. Я тоже постараюсь оказать ей услугу. Прогоню лягушек из водоема. Они пожалеют, что пожаловали туда, где их не ждали. Пожалеют, что вообще родились на свет. Гран-ту-молани, королева! Гран-ту-молани все! - Я приветственно приподнял шлем. - Господь не играет в кости на наши души, и потому гран-ту-молани!
Народ заулыбался и хором пропел: "…ту-молани!"
Сияющая Мталба нежно смотрела на меня.
VIII
Я представитель знатного рода, который ненавидят и клянут вот уже двести с гаком лет. Когда я сидел на берегу Мексиканского залива и бил из рогатки бутылки, постояльцы пансионата пожаловались не на государственного деятеля Хендерсона и не на посла Хендерсона, а на другого, шалопая и психа. Один из нашего семейства посчитал, что в нем течет кровь жителя Поднебесной, и участвовал в Боксерском восстании. Другого за 300 000 баксов купила итальянская актриса. Третий с воздушного шара агитировал за движение суфражисток, и его унесло ветром в неизвестном направлении. Среди Хендерсонов были любители многодневных дурацких (француз сказал бы "идиотских") загулов. Еще один в нашем роду, страдая от скуки в своем римском палаццо, ездил на коне по всему дворцу - из конюшни в спальню, из спальни в салон. Узнав о землетрясении на Сицилии, он первым поездом и первым пароходом добрался до Мессины и, не смыкая глаз, две недели помогал разбирать завалы и вытаскивать пострадавших, за что был удостоен медали. Это происшествие показывает, что нашему роду не чужда идея служения человечеству, хотя осуществлялась она порой в странной форме. Один из Хендерсонов любил читать проповеди, хотя не был священником. В определенный день и час бил колотушкой по рельсу, созывая соседей к себе.
Говорят, я похож на него. Не знаю, но по крайней мере у нас один и тот же размер воротничка. Могу также похвастаться: однажды в Италии я целый час до прибытия саперов держал на плечах взорванный мост. Впрочем, это было лишь исполнением воинского долга. Более показателен другой пример. Попав в госпиталь со сломанной ногой, я все время проводил в детском отделении, прыгая по палатам на костылях в больничном халате и забавляя ребятишек. Пожилые медсестры гонялись за мной, чтобы сделать очередную перевязку, но не могли догнать.
Итак, я попал в самый глухой уголок Африки. Черт побери эту глухомань! Почему доброе племя, арневи, должно страдать от каких-то лягушек? Естественно, мне захотелось облегчить участь людей. Я, вероятно, способен это сделать. Надо хоть чем-нибудь отплатить королеве за то, что она сделала - как книгу, прочитала меня до последней страницы и открыла мне закон гран-ту-молани. Арневи не исключение из общих правил. Им доступна мудрость жизни, их помощницы, когда дело касается лягушек. Я уже объяснял себе и вам, что евреи поклонялись Яхве, но не смогли защититься от римлян, потому что была суббота. Такова сила обычая. Эскимосы тысячами гибнут от голода, когда кругом бродят стада оленей, потому что не положено есть оленину в сезон рыбы, а рыбу в сезон оленей. Но какое отношение система человеческих представлений и человеческих ценностей имеет к реальности, спрошу я вас. Мы строим системы, а за ними пропадает реальность. Я сам умирал со скуки и страдал от всевозможных напастей, и тем не менее испытал счастье, такое же полное, как водоем полон воды, которую не пьет скот. Взаимопомощь - вот что спасет арневи и меня. Я помогу племени в том, в чем они неразумны, а они помогут мне в том, в чем неразумен я.
Между тем показалась луна. Выпуклая сторона серпа была обращена на восток. Лунный свет подчеркнул крутизну горных склонов и высоту самих гор - порядка десяти тысяч футов. Вечерний воздух казался сизо-зеленым. Бамбук и пальмовые листья стали еще больше похожи на пышное оперенье. Мы с Айтело стояли в окружении его жен и родни.
- Принц, - сказал я ему, - я собираюсь заняться этими тварями в водоеме. Уверен, что справлюсь с ними. От вас ничего не требуется. Я не жду даже вашего мнения. Всю ответственность беру на себя.
- О, мистер Хендерсон, вы необыкновенный человек. Но осторожнее, сэр, чтобы вас не занесло.
- Наоборот, ваше высочество, - хохотнул я. - Я способен на что-то дельное, только когда меня заносит.
Айтело ушел. Мы с Ромилеем сели поужинать. Холодные клубни печеного ямса и сухари я запивал виски, а напоследок заглотил пригоршню витаминов.
- Пошли, Ромилей, к водоему, посмотрим, что почем.
Я захватил фонарь, иначе под навесом ничего не разглядеть.
Лягушкам в этих краях жилось лучше, чем кому бы то ни было. Здешние твари принадлежали к редкому виду горных лягушек: зеленые с белыми крапинами, с выпученными глазами и белыми лапами.
Говорят, что воздух - последнее прибежище человеческой души, но если говорить о чувствах, то лучшая среда для них - вода.
Дневная жара еще не спала. Лицо у меня горело. Полуоткрытый рот был как кратер вулкана. Казалось, излучаемое мною сияние получше фонаря в руке осветит поверхность воды. При других обстоятельствах мне не было бы дела до лягвы. Я против этих тварей, в сущности, ничего не имею.
- Почему смеется господин? - спросил Ромилей.