В августе дядя Виталий явился к брату Геннадию. Выглядел он так, что Серёжа, открывший дверь, его не узнал. Серёжа с папой отвезли беднягу в элитный рехаб. Затем поселили в апартаментах дяди Гены, который тогда был в завязке – лечился от цирроза. Гена к тому времени давно развёлся. Жил один в трёх комнатах под домашним арестом сына. Так что общество излеченного Виталия пришлось ему кстати. Каждый день Серёжа привозил им еду, газеты, видеофильмы. Потом снова запирал на ключ. И вот они целыми днями смотрели кино, читали и беседовали. Позднее Серёжа рассказывал, что дядю Виталия тяготило это затворничество. Какой-то он дёрганый был, неспокойный. Разговаривал с пятого на десятое. Сигареты и чёрный кофе из рук не выпускал. Всё рвался в деревню – кого-то наказать. Серёжа и дядя Гена понимали, что отпускать его нельзя. Но сколько можно держать под замком взрослого мужика? Через месяц дядя Виталий уехал.
После – чёрная дыра. Где он жил, чем занимался? Когда появился в деревне и зачем его понесло к Вадиму? Неясно также его состояние в тот день. Полагаю, дядя был выпивши. Иначе он в дом тестя не пошёл бы. Дальше мне трудно говорить. Короче, сынок его выгнал. И… ударил. Несколько раз. Избил.
Я знаю, что дядя Виталий был совсем не ангел. И стараюсь не делить людей на правых и виноватых. Но когда я представляю, как молодое здоровое существо, бывший каратист, избивает жалкого, пьяного отца… У меня возникают рвотные спазмы. Подлое воображение дописывает картину. Ночь, ливень, человек, падающий в грязь. Его нашли через день в заброшенной избе на краю села. Вот опять – зачем я сказал эту пошлость "на краю села"? Я не знаю, где была изба. Не знаю, да и какая разница? В общем, там оказался магнитофон и четыре кассеты. Предсмертная исповедь дяди Виталия. Где якобы несколько раз повторяется фраза: "В моей смерти прошу винить сына".
Мой папа отказался слушать эти кассеты. И я отказался вслед за ним. Слушали Тоня, дядя Гена и Серёжа. А Вадим – не знаю.
Серёжу я увидел лет через двенадцать. Мы прилетели из эмиграции навестить близких. И брат пригласил нас в своё загородное имение. Машину – зеркальный "Лексус" – вёл сам.
– А где шофёр, охрана? – пошутил я.
– Уволил дармоедов, – ответил брат. – Пристрелят, и хрен с ним. У меня всё на сына записано.
– Э! – сказал я. – Ну-ка, поворачивай домой.
– Не сцы. Бандиты – наши лучшие друзья.
Дорогой ностальгировали по юности, вспоминали родню. Я спросил Серёжу о Вадиме. Дело в том, что Вадим писал мне в Зеландию. Тон письма был дружелюбно-оптимистичным, как будто ничего не случилось. Поколебавшись, я написал сдержанный ответ. Этим, к моему облегчению, переписка закончилась.
Услышав вопрос, Серёжа поморщился.
– Ты меня, наверное, с кем-то путаешь.
– В смысле?
– В смысле, я не помню, кто это.
Он помолчал. Потом заговорил снова.
– Дядя Виталий был хороший человек. Он пил, да… У него были свои тараканы. Но он был хороший, правильный человек. Я его знал и любил, когда этот подонок ещё ходил мимо горшка. А он его убил.
– Ну, это перебор, Серёж.
– Перебор? – брат искоса глянул на меня. – Знаешь, я слышал эти плёнки. Я слышал. А ты… испугался, да?
– Не в этом дело.
– В этом. И хоронили его мы с отцом.
– На дорогу смотри, – перебил я, – а то нас будут хоронить.
Серёжа уставился на дорогу. Минуту спустя он произнёс:
– Ладно, Макс, проехали. Только больше не говори мне о нём. Он для меня умер.
Я нечасто вспоминаю братьев. Но когда вспоминаю, думаю о том, что один из них – настолько же копия своего отца, насколько другой – противоположность своего. Внешностью, характером, судьбой. Помню бабушкины слова о маленьком ещё Вадиме: "Не наша – кулацкая порода". А я, как обычно, где-то посередине. Иногда я узнаю себя на отцовских фотографиях. Подобно ему, люблю детективы и кроссворды. Размышления предпочитаю действиям, компромисс – войне. Бывает, молчу, когда надо говорить. Но жизнь свою я прожил не так, как он. И рад этому.
Ещё я думаю о том, что старше их обоих. А значит – первый в семье на очереди… туда. Раньше другие стояли на краю, защищая меня от этой пошлой ямы. Родители. Бабушка, тётя Женя. Дядя Виталий. Дядя Геннадий… Теперь всё – прятаться больше не за кого. Я вглядываюсь в эту бездну, пытаясь увидеть там хоть что-нибудь хорошее. Я стараюсь мыслить позитивно. Например, думаю о крохотном шансе встретить там человека с уверенным взглядом, в форме майора РККА. Удачливого, живучего человека, похожего на меня и ещё больше – на моего отца. И узнать наконец, что с ним произошло. А главное, почему он не позвонил мне из Америки. Ведь я так ждал этого звонка.
50-50-45
Мой друг Ваня говорил: "Твой номер легко запомнить. Стоим на остановке. Один полтинник – шу – мимо. Второй – шa – мимо. И отдыхаем ещё сорок пять минут".
Телефона мы ждали безобразно долго. Что-то там с грунтом, лет десять не могли подвести кабель. Но кое-кому в доме протянули воздушную связь. Я знал двоих. Один, Валерий Маркович, жил под нами. Работал в школе учителем черчения. Внешне он мало походил на учителя. А скорее – на крупного жулика, вплоть до министра юстиции. Блестящие залысины, галстук, серьёзный портфель. Глаза надёжно скрыты очками. Гладкий, обтекаемый человек. Спрашивается: за какие подвиги ему дали телефон? Нет, точно прохиндей, а школа – это так, для маскировки.
Однажды мы его залили. Кот свалился в аквариум – рыбку ловил. Вылезая, сломал фильтр, морда. Вода закапала на пол. Пятнадцать вёдер – как раз до вечера хватило. Ладно хоть рыбы выжили, только двигались по-пластунски. Валерий Маркович предъявил нам счёт. Полторы тысячи советскими. Обои, мебель, потолок – ничего не забыл. И экспертиза с печатью. Родители ахнули. Тут соседи им шепнули, что Валерий Маркович в этой комнате хотел делать ремонт. И мебель уже от стен отодвинул. Значит, теперь мы весь ремонт ему оплатим. Удачно котик порыбачил.
Мама пошла к соседу.
– Валера, будь человеком, скости хоть половину. Ты же ремонт затеял.
– Может, и затеял. Только это ещё надо доказать. В суде.
– Неужто будем судиться? Десять лет ведь соседи…
– Хоть двадцать.
Суд, адвокат, повторная экспертиза – это опять расходы, и немалые. И ещё неизвестно, как там обойдётся. У этого жука явно везде прихвачено. Телефон-то у него откуда? Нда… Постонав, родители сняли с книжки деньги. Чтоб Валерий Маркович ими подавился. И перестали с ним здороваться. Ещё они полюбили рок-музыку. Особенно по вечерам, когда уходили в театр или гости. "Можешь включать свою шарманку, – напоминала мама, – но только до одиннадцати".
Объясняю. Валерий Маркович не терпел шума. Просто чокнутый был на этом деле. Помню, младшая сестра играла шариком от настольного тенниса. Несколько раз стукнула об пол. Снизу тут же заколотили по батарее. Уход родителей из дома назывался тогда "свободная хата". Что автоматически означало "сейшен": друзья, вино, карты и хэви-метал. Ну и девушки, если их удавалось заманить. "Шарманка" у меня по тем временам была нехилая. Магнитофон "Юпитер", усилитель и пятидесятиваттные колонки, сделанные одним умельцем на заказ. Благодаря им, Валерий Маркович подробно ознакомился с творчеством таких коллективов, как Deep Purple, Nazareth и AC/DC. Особо его впечатляла композиция Highway to Hell. После неё стучали не только по батарее, но и в пол – видимо, шваброй. Вот мы и гоняли её на бис.
Другой обладатель телефона, Леонид Филиппович, работал ведущим инженером авиационного завода. Целое поколение нашего городка состарилось на этом заводе. Второе не успело – хапнули и развалили, ломать не строить. Я знал сына Леонида Филипповича, бывал у них дома – через подъезд. Ведущий инженер обожал коньяк и рыбалку. Чуть не сказал – как наш Васька. Нет, если бы эта морда ещё и коньяк пила, мы б её точно выгнали. Два хобби Леонида Филипповича удобно сочетались. На рыбалке он употреблял коньяк, а после им же запивал добытые трофеи. Например, заливного судака.
На службе его ценили. Закрывали глаза на скандальный характер и частенько мятый вид. Леонид Филиппович был экспертом по камерам сгорания газотурбинных двигателей. Настолько уникальным специалистом, что позволял себе грубить начальству. Однажды надерзил самому генеральному конструктору Н.Д. Кузнецову. На летучке генеральный критиковал их отдел. Прозвучало слово "некомпетентность". Вдруг длинный худой человек перебивает Кузнецова:
– Уж в чём-чём, Николай Дмитриевич, а в камерах сгорания мы разбираемся получше вашего.
Начальство едва заметно растерялось.
– Кто это мы?
– Да хоть я, например.
Зависла нехорошая пауза. Генерал давно отвык от подобного тона. Кто-то из свиты наклонился, зашептал. Генерал кивнул. Он понимал, что наглец должен быть абсолютно уверен в своей незаменимости. И уверен не без оснований. Именно это ему подтвердил референт. Наконец Кузнецов произнёс:
– Ну, разбирайтесь дальше, товарищ Евсейкин. За изделие "Д" несёте личную ответственность.
Многие гадали, падёт ли кара на лысеющую голову инженера Евсейкина. А ему, наоборот, поставили телефон.
Что обидно. Мой отец тоже был не последним человеком на заводе. И могучие знакомые у него имелись. Один разговор – и завтра у нас бы стоял телефон. Просить вот только отец не любил. Принципы. Слишком буквально отнёсся к шутке Воланда, мол, сами предложат и всё дадут. Никто не предложит и ни фига не даст. Телефонизировали нас в порядке общей очереди. Где-то в её конце.
Вторая ложка дёгтя в бочке моих студенческих лет – это автобус № 50, известный как полтинник. Он связывал два заводских посёлка с большим городом. То есть с нашими университетами в прямом и косвенном смыслах. Отмаявшись на лекциях, мы торопились в иные залы, где музыка, полумрак и своим наливают в долг. И всего-то сорок минут езды. Сорок минут? Как бы не так.
Жёлтые двухдверные икарусы постоянно ломались. Чему удивляться, если их на трассе вдвое меньше потребного? И на каждой остановке атакует толпа студентов, озверевших от бесконечного стояния, голода, холода, зноя (нужное подчеркнуть). А коробочка и так полна до мелкого вдоха. Теперь поставьте себя на место водилы. Остановишься – двери снесут либо чью-нибудь голову. Оно ему надо? Естественно, он газует и видит в зеркале похабные жесты снаружи. А внутри, наоборот, счастье: "Молодец, шеф! Гони до конечной!"
Это когда нет желающих выйти. А если они есть – совсем интересное кино.
Чтобы выпустить их, автобус тормозит метров за сто до остановки. Или после – не угадать. И толпа – в шубах, в пуховиках, с дипломатами, по раздолбанному насту, обгоняя, задыхаясь и матерясь – бежит стометровку. Шапки набок, пар изо ртов. Самые прыткие настигают двери в момент закрытия. Вжимаются, умоляют:
– Ребятки, уплотнись чуток! Всем ехать надо!
– Некуда, брат, слезай! Из-за тебя стоим.
– Ну, уплотнитесь, суки, мать вашу, будьте людьми!
– Задняя площадка, освободите двери!
– Эй, кто там поближе? Дайте ему по шапке! Да не этому…
Такой вот ежеутренний экстримчик. Один полтинник – шу – мимо. Второй – шa – мимо. И отдыхаем ещё сорок пять минут. Чем это кончалось, догадаться несложно. Пол-остановки друзей. Ваня, Юденич, Егор – и у каждого рупь на обед. А у Юры Евсейкина – трёшник.
– Всё. На вторую пару опоздали. Может, за пивом?
– Отличное решение. Кто с нами?
Действительно, чего пропадать компании?
Туда – проблема, обратно – две. Последний автобус уходил из города около десяти. А что такое десять, когда тебе двадцать? Главное только начинается, вот что. Танцпол разогрет, внутренности прыгают, девушки в кондиции. Вон та, у стойки, почти готова рухнуть кому-нибудь в объятия. Но это буду не я. Опять не я! У меня скоро автобус, извините, дорогуша.
Конечно, я мог ночевать у городских друзей. Но как уведомить родителей без телефона? Этот вопрос убивал меня пять лет. А не уведомишь, маме видится одно и то ж: будто кто-то мне в кабацкой драке… ну и так далее. Значит – истерика, валерьянка, слёзы. Плюс исправительные работы и денежные санкции. Кому звонить? Марковичу? Филипповичу? В первом случае надежда одна – что подойдёт его сын. С этим можно договориться. Нет, сам взял, зараза. Двушка съедена зря.
Звоню Евсейкиным. Тут опять-таки необходимо, чтобы Юра был дома. Шансы фифти-фифти. Нету. Где его носит, блин?! Просить Леонида Филипповича или его жену я не решался. Потому что вообразите – ночь, зима. Люди в тёплой постели. Или пьют чай у телевизора в байковых халатах. Вдруг звонит какой-то шалопай (своего им мало), и надо идти через подъезд говорить с его родителями. A, ладно, гуляем дальше. Как-нибудь доеду.
Двенадцать ночи, остановка. Такси в нашу дыру – это утопия, особенно сейчас. Так у меня и денег нет. Даю отмашку всем, кроме зелёных огоньков. Мир не без добрых людей. На чём я только не ездил. Однажды поймал мусоровоз, не в смысле арестовали, настоящий. Запах был, да. Ещё случай: тормозит камаз. Водила открывает дверь.
– Мужик, тёлку трахнуть хочешь?
– Чего?
– Да тёлку трахнуть. Вон, в кабине, пьяная. Забирай, хочешь?
Далее возня, звонкий шлепок. И вываливается девчонка – никакая.
– Пошёл ты, сука! – орёт. – А ты кто? С ним заодно, да?!
Хлесь мне по физиономии. И убежала в слезах. Водила говорит:
– Ладно, братан, извини. Садись, отвезу куда надо.
Ранней весной стоял в позе Ленина до часу ночи. К полвторому машины кончились, а сверху закапало. Холод собачий, ветер. Я сел на лавку, укутался, как мог, и приготовился замерзать. Из дождя выплыло такси.
– Куда?
– Ты не поедешь.
– А точнее?
– Авиазавод.
– Садись.
– Сколько?
– Сколько дашь.
– У меня рубль с мелочью.
– Годится.
Ни хрена себе, годится. Да не маньяк ли он? Убьёт и расчленит в лесу. Но уже едем. По дороге говорили мало. В основном я – от страха. Отпустило только у дома.
– Хочешь, поднимусь, вынесу ещё денег?
– Не суетись, мне хватит.
Я не удержался.
– Слушай, ты чего такой добрый? Прям как не таксист.
– Ага. Никола Чудотворец.
И уехал. А я всё думал, кто бы это был?
Ещё в этом автобусе я испытал долговременное эротическое переживание. Виной тому юношеская фиксация на блондинках кукольного типа. Нет, другие тоже нравились, и с ними было легко. Но как встречу такую куклу – мозги отказывают, ноги подгибаются и язык деревенеет. Только здесь нужно абсолютное внешнее попадание. Шар в лузу, пуля в десятку.
В полтиннике ездила такая девушка. Она садилась и выходила раньше меня. Взяв штурмом автобус, я сканировал толпу, надеясь увидеть трогательное пластиковое лицо и волосы цвета безнадёги. Цвета песка далёких, несбыточных островов. Когда её тревожил мой взгляд, я опускал глаза или находил что-то интересное за грязным стеклом. Однажды толпа сблизила нас так, что я почувствовал запах её шампуня. То, что во мне происходило, описать словами нельзя. "Не молчи, идиот! Скажи что-нибудь, баран закомплексованный! Это же легко. После такой близости я, как порядочный человек, просто обязан с вами познакомиться. Ну, вперёд!" Я молчал. "Ну, пошлёт, и что? Будет хоть какая-то определённость…" Я молчал. Видимо, идеалу не нужна определённость.
Потом она исчезла. Мне стало печально и легко. Но Бог, усмехнувшись, дал второй шанс. Через год в другом автобусе я увидел её. Или очень похожую, мало ли этих кукол. Девушка смотрела игриво, почти вызывающе. Я делал вид, что не замечаю. Почему? На моей стороне были опыт, фирменные джинсы и пятнадцать рублей. Вышел, оглянулся. Блондинка за окном крутила пальцем у виска.
* * *
Я никогда не любил то место, где родился и вырос. Ещё в садике понял – здесь какая-то ошибка. А в школе осознал, что буду её исправлять. Замшелая провинция в квадрате. Все знают, кто где пукнул и что он перед этим ел. Недавно погиб талантливый актёр. В последнем интервью он сказал: "Закон эмиграции: туда, откуда прибыл, можно съездить всего раз". "Почему?" – спросили его. "Этого достаточно, чтобы понять, что смотался правильно". Я отбыл мой раз и больше не хочу. Там кое-что изменилось к лучшему. Появились маршрутки для ниже-среднего класса. Бомбилы, едва махни, строятся в очередь, даже ночью. Сотовый телефон есть у любого бомжа. Всё равно делать мне там нечего. Хотя в автобусе № 50 я сейчас проехал бы. Только чтобы внутри были мои друзья. И девушка, с которой трудно – невозможно – заговорить.
Шла шаша по соше
Шоссе Юрга-Кемерово похоже на фантастический коридор. Особенно в шесть утра, перед рассветом. Тёмные стены деревьев, упёртые в потолок. Что-то хвойное, на лапах ошмётки снега. Лапы тянутся ко мне, коридор сужается до еле заметной лазейки. Там аэропорт и рейс на Москву в 8.40. Но мне туда не попасть.
Самое время проснуться.
Иногда в ночных кошмарах я оказываюсь там, где быть мне вовсе не следует. Например, посещаю географическую родину, естественно, без документов. Сюжет знакомый – появляется милиция. Я убегаю, они догоняют, сейчас начнут бить. Вдруг – спасительная мысль: какого чёрта я здесь делаю? Зачем припёрся сюда? У меня квартира в Сиднее, жена, работа, долги, наконец. Отвечай, ну?! Бессознательное мечется в поисках ответа. И, обессилев, даёт проснуться.
А может, это был не лес, а поле? Русское поле. Заснеженная пустыня, унылая, как растительность на горизонте. Холодное утреннее небо, шоссе из больной головы Стивена Кинга. Развилка. Налево – аэропорт. Направо – пёс знает что. Прямо – тем более.
Точно – поле, вернее степь. Или тундра. А лес – это на Урале. Память у меня не то, что раньше. Раньше – ей-богу, не вру – страницу английского текста запоминал с одного прочтения. Двадцать бессмысленных слов мог воспроизвести в любом порядке. Экзаменаторы в институте военных переводчиков сказали "unbelievable". Всё равно прокатили – не по сенькью шапка. Большинство абитуриентов – генеральские детишки, но пацаны хорошие. Я с одним в болоте тонул. Дёрнули на танцы в самоволку. Местные нас вычислили и пытались набить лица, рефлекс у них такой. Мы – бежать, они – за нами. Загнали в болото. Выбирались, как Мюнхгаузен и его лошадь. Ладно, отдельная история, расскажу в следующий раз.
Конечно, я знал, почему оказался на шоссе: из-за денег. Вся жизнь – погоня за длинным баблом. У меня была редкая тема по дошкольной психологии. Плюс всякие штуки, освоенные в мюнхенском детском центре. Какая тема – не важно. Важно, что за неё в середине девяностых платили зеленью. А складно выступить по ней в России умели четверо. И трое из них выезд за МКАД полагали ниже своего достоинства.
Командировками ведали начальник Гоша и его зам Дима. В какой-то момент Диме померещилось, что это он начальник, а Гоша – зам. Что должно финансово отразиться. Гоша был мягким человеком, пока дело не касалось финансового отражения. Он разъяснил Диме всю глубину его ошибки. Затем партнёры обменялись эпитетами, после которых совместная работа невозможна. Затем месяц делили оргтехнику. Подумав, я решил остаться с Гошей. За это Дима получил от бывшего компаньона новый факс. Я и не подозревал, что стою так дорого.